Любовь со взломом (пьесы)

Ирина. Ну конечно, настоящее. А тебя что, в наморднике в загс привели?

Константин(резко встает). Как не стыдно! Простите, Анна Николаевна! Я хочу сказать вот о чем…

Звонок телефона.

Все. Виктор… Наверное, Виктор… Трубку берите…

Валентина. Слушаю! Ага, добрый вечер, Сергей Иванович. Спасибо. Передам всем. Ничего-ничего! Я понимаю, у вас такая работа… Сейчас позову. (Ирине.) Твой… шеф! (Передает трубку.)

Ирина(официально, но с подтекстом). Добрый вечер, Сергей Иванович. Вы у нас такой, кого хотите из-под земли достанете. Что такое? Как заболела? Нет-нет, конечно… Но все-таки, может быть, завтра, Сергей Иванович? Я могла бы пораньше! Ох, Сергей Иванович… ну, какой же вы настойчивый… Да у нас тут… сороковины… Да что вы все про деньги, это же работа у нас такая. Нет, «мерседес» сюда. Я дежурному сама позвоню, но попозже. (Кладет трубку.)

Передает соболезнования. Доклад надо срочно сделать. Морозова… (Степану.) Ты знаешь… Заболела. (С достоинством.) Переедем в новую квартиру, я им всем покажу. Уйду из мэрии, сама фирму открою. (Проходит на свое место.)

Олег. Мы отловили для цирка медведицу, так она у них теперь на компьютере печатает.

Ирина. Это ты о чем?

Олег. Может быть, её вместо тебя отправим?

Ирина(быстро и бесцеремонно). Нет, лучше ты женись на этой медведице и в свадебное кругосветное путешествие отправься в одной каюте.

Константин. Анна Николаевна, спасибо вам…

Косовец. За что?

Константин. Спасибо, что мать вспомнили. Я думал, о ней и слова не прозвучит. Забылись мы, эгоистами стали. Привыкли родителей эксплуатировать. Стыдно и горько. (Очень искренне.) Валя, помнишь, как она всю жизнь: худая, в одном и том же вечно халате. Руки – тонкие-тонкие… Как подумаешь, что она этими руками дрова колола… Помнишь, на ужин всегда каша и сказка про мышку, как она заготовила зернышки! А это, оказывается, про нашу маму. Ты пошла в техникум, я уехал поступать в Москву, потом Виктор родился… Хороши мы все оказались, она так и высохла у плиты. И вот сегодня Анна Николаевна первая вспомнила про маму. Спасибо, Анна Николаевна.

Все встают и молча выпивают.

Косовец. Благодарю, Костя. Я даже не ожидала от вас… Вы все для меня очень близкие… Больше нет никого…

Ирина. Но у вас есть ещё один дом – церковь.

Косовец. Церковь – не в бревнах, Ирочка, а в ребрах. Мне кажется, что когда есть дружная семья – любые несчастья не страшны. Всегда есть опора… Вот Валюша, ей сейчас нелегко, но зато какие золотые ребята у нее растут. Они все понимают. Коля мне позавчера шепчет: «Бабуля, мы сегодня сочинение писали: «Если бы у тебя был последний лепесток, что бы ты загадал?» Это третий «В» класс! Из 17 человек 16 написали: «Чтобы не бомбили Сирию!», и только наш Коля написал про то, как любит маму. Я много жила одна, поэтому цену таким вещам знаю. Ну вот, пожалуй, и все. Все хорошо, а то я поначалу испугалась. А теперь вижу, ошиблась – вы настоящая опора и надежда Александра Константиновича. (Пауза.) Хотела предложить: может, мы памятник поставим? Если все вместе, то недорого выйдет… Валя, ты как?

Валентина. Обязательно, Нюра. Вот уж на что денег не пожалеем, так это на памятник. Правда, ребята?

Общие восклицания в поддержку.

Олег. Правильно, Анна Николаевна. Сделаем!

Константин. Конечно, сделаем! Что это вы засомневались?

Косовец. Спасибо! Как я рада! Какие вы воспитанные и хорошие дети!

Он сейчас с нами, за столом, и гордится вами.

Степан. Придумываете вы, Анна Николаевна.

Косовец. Что придумываю, Степа?

Степан. Нас придумываете. Мы гнилее. Я-то – точно. Какая мы опора, когда с краю норовишь прожить, сам себе в тягость.

Ирина. О чем это ты?

Степан. Об Иване. Не могу я больше молчать, Ира…

Валентина. Об Иване? Что случилось, Степа?

Степан. А то, что подлец я законченный!

Ирина. Это мы на балконе говорили, чтобы… Говорили об Иване… Ему и тебе надо помочь… Вот и деньги кстати… Ты же слышала, большую часть тебе… Степа, ты об этом?

Степан. Нет.

Валентина. Степа, какая подлость? Ничего не пойму?

Степан. Обычная, трусливая… От страха многое происходит в жизни, Валя.

Мне никогда не хватало характера: в школе, на работе, в поступках и даже… дома. С ней… женой… Вот она сейчас сказала – фирму откроет. И – откроет! Потому что у нее характер медведицы, о которой ты смеялся, Олег. А я буду рядом. Потому что живу… рядом… Рядом с каким-то че-ло-веч-ком, который сильней меня, потому что – подлее! Этот человечек поступал, а я только гаденько извинялся. Всегда до икоты всего боялся. Чего? Не знаю… ребенком себя не помню. Не заметил, как сделался…

Ирина. Слишком болтливым! Он много выпил! Не слушайте его!

Степан. Нет, теперь уж выслушай. Твои рецепты известны. Я по ним жил. Вернее, другой во мне жил, а я – спотыкался… Валя, это по моей сучьей милости…

Ирина. А ну, заткнись, дохлятина.

Степан. …Иван схлопотал срок. Если бы я признался, что меня били и что Иван действительно слышал мой голос и бросился защищать – была бы другая статья, и он бы сейчас сидел рядом. Здесь! Около этого пустого прибора.

Ирина. Варежка ты, дырявая варежка!..

Степан. Да замолчи ты!

Валентина. Степ, что ты несешь?

Степан. Петрик с друзьями меня оскорбили. Я обидчика ударил. Они начали меня… Я заорал. Знал же, что Иван дома, знал, что его не испугает, сколько их… Так и вышло. От двух других я бросился бежать… Я же не знал, что произойдет убийство. Тут оно все и вылезло: Иван в них запустил кирпичом, тот под руку попал. И запустил-то, в темноту, на авось! Попугать!.. А рука у него – кувалда, он же многоборцем был. Ну и попал в десятку. Пол башки этому парню снесло. Мне бы надо, как сейчас, встать на суде и сказать, как было на самом деле, а мы с отцом решили молчать. Под завязку!.. А потом, всё! Потом – конец! Потом, как в подвале: на людей вверх от грязи смотришь. Не хочу больше – всё! Прости, Валя, если сможешь. А не простишь: ветер мне и дорога. (Отошел в сторону и сел. Пауза.)

Ирина. Нет, не все! Раз уж начал рвать рубаху, надо говорить до конца! Твой отец, Валентина… Ваш папочка заставил его это сделать! Чего же ты самое главное прячешь? Говорить, так уж до конца. Вы тут его слушали на магнитофоне, млели от его благородства, а он Ивана взял, да и посадил. Этого тюхляка запугал, а у самого ни один мускул не дрогнул… Привык небось! Прокурор!..

Валентина(как раненый зверь). Вре-е-е шь! Это не-пра-а-а-вда!

Ирина. Правда! Я сама слышала! Вот этими ушами слышала, как он консультации проводил, как этого в бараний рог согнул. Тюря ты, перед кем варежку открыл! Лицемером дед был, как всё его окружение. Прикидывался добрым, а улыбался – страшно становилось: маска на лице.

В Бога не верил, в церковь ходил, как в зоопарк, и даже тем, кто страну на иглу посадил, не верил, но до самой смерти, как люцифер служил.

Помню, какие он монологи закатывал, какие в будущем райские кущи обещал, в какую позу становился, когда, по рассказам очевидцев, очередной конверт с деньгами брал и в сейфе прятал. Он же вас всех изуродовал. Вон, вы и после смерти врете! Опомнитесь, говорю я вам, опомнитесь, покуда не поздно, иначе Господь покарает. И вас, и детей ваших!

Валентина. Нет! Нет! Я не верю! Ты… Ты нам нарочно… Не мог он моего Ивана!.. Степан, то, что она говорит, это что, правда?