Сам к ведру поскорей,
Ведь остынет обед.
Синеокая Русь!
По полям бирюза.
Я исправно молюсь
И смотрю в образа.
Они в красном углу
Тут висели всегда,
Через жизни всей мглу
Нас хранили века.
Вот теперь, помолясь,
Вновь сажусь я за стол.
К косяку, прислонясь,
Бабка треплет подол.
Ей почти уж под сто,
Да в глазах бирюза.
Мне накрыла на стол,
Чтобы я поснедал.
Сами будут потом,
Ведь вначале мужик,
А в руках мать с котом.
Улыбается лик…
Пражская осень
Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Я же вижу матушку всю в проседь,
Дом родной и ужин при свечах.
Угол в образах завешен,
Да под ними лавка, можно лечь.
Образок и мне на грудь повешен,
Для того, что б душу мне сберечь.
Только в Бога ведь давно нет веры,
Я её по свету белу растерял.
Горя. Много горя я хлебнул без меры,
Да с улыбкой кроткой я его встречал.
Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в утренней росы слезах.
Я и сам давным-давно уж в проседь
С блеском озорным в синь небес глазах.
Не утратил я души ранимость,
Так же посещает её грусть.
Вот и вновь грущу я о родимой,
Стороне с берёзовым названьем Русь.
Той, что ждёт приблуду-сына
Из далёкой тёплой стороны.
Зазвенит от радости рябина,
И кивнёт черёмуха в мареве луны.
Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Только вижу пред собой я ясень
И любовь безмерную в родных очах.
Рядом вижу скромную беседку,
Гроздь рябины у себя в руке
И с собою нежную соседку,
Да собачку на коротком поводке.
Слышу смех её забавный,
Радужный и ласковый такой.
Я вновь молодой да славный,
Потерявший от любви по ней покой.
Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Жизнь моя, что призрачная тень,
Протекла, промчалась в миражах.
Нет давно уж дома на пригорке,
На погосте отдыхает мать,
Лишь журавль, что стоит с ведёрком,
Может, продолжает у колодца вспоминать.
Полонез Огинского
Рассвет зарёй стремительно по склону, к горизонту.
Седой мужчина, одинокий, со скрипкою в руке.
Он озабочен, надо дать ответ виконту.
Душа томится, и нервно теребит рука обшлаг на сюртуке.
Граф старый болен. Сын, не любящий оркестра-
Невыгодную вещь, ему сказал продать их всех.
Из уважения к отцу оставить лишь его, маэстро.
Ведь хватит и его для барских всех утех.
Таков удел всех крепостных:
И мастеров, и даже музыкантов.
Принадлежат другим, играя роль немых,