Пазори

– Что же, раньше никогда ничего не болело? – усомнился он. – Сознание не теряли? Эпилептических приступов не было?

– С чего бы это?

Судя по гримасе, которую скривил врач, мой вопрос показался ему глупым.

– Как давно вы обследовались?

Его вопросы, оттягивающие главное, начали раздражать.

– Да в чём дело, чёрт вас дери?! – взъярил я.

Доктор поправил очки и достал из принесённой с собой папки снимок головы.

– Это ваш череп, – объяснил он. – Видите вот это круглое образование на затылке? Вот, белое пятно.

Он обвёл пальцем белый кружок размером с шарик для пинг-понга, разместившийся внутри задней стенки черепа.

– То, что вы видите – внутричерепная остеогенная саркома, – сказал он. – Костное злокачественное образование прямо в мозге.

Было не очень понятно, зачем он мне рассказывал об этом.

– Так выньте его оттуда, – сказал я.

– Случай неоперабелен. На более ранней стадии это было бы возможно, но не в таком запущенном состоянии…

– Да я полгода назад проходил обследование! Разве за шесть месяцев может вырасти такая опухоль?

Врач отложил в сторону снимок и сжал мою ладонь. Я отдёрнул руку. Совсем не хотелось жалости к себе. Чувствовал себя отлично и не нуждался ни в чьём сострадании. При этом отрицать очевидное было глупо.

– И сколько ещё можно протянуть с этим? – спросил я.

– Трудно сказать, – пожал плечами доктор. – Рост может замедлится, может ускориться. Нужно следить за динамикой, понять возможности вашего организма…

– Сколько?! – рявкнул я.

– Рассчитывайте на год, – сдался врач.

Сенгакоця (II)

Поток воспоминаний оборвался новым звоном колокольчиков. Где-то неподалёку чиркнула спичка, пахнуло серой. Заклокотал огонь, начали потрескивать дрова в печке. На неё поставили что-то металлическое. Должно быть, чайник.

– Я – палеоантрополог, – проговорил я, позабыв о шёпоте. – Но по-прежнему не помню, где нахожусь.

Голос мой звучал натужно, словно связки повреждены. Машинально помассировал шею. Опять тонко задребезжали язычки колокольчиков.

– Слышите? – спросил я. – Колокольчики…

– Не обращай на них внимания, – шепнул собеседник. – Что было потом?

Мне пообещали год жизни, а затем… На каждую попытку память отзывалась пустотой – всё равно, что камешки кидать в пересохший колодец в надежде услышать плеск воды.

– Это же не больница, – подметил я.

Не могла же больница быть с печным отоплением и дощатым полом. Где-где, а не в Москве и области точно. Ведь так?

– Вот, это должно помочь, – прошептал незнакомец, вкладывая мне в руку какой-то связанный в кольцо шнурок.

По весу чувствовалось, что к нему было что-то подцеплено. Подтянув тесёмку, обнаружил на конце холодную гладко наполированную и изогнутую полумесяцем подвеску. Ощупал повторно. Кулон сужался к концу и оканчивался острием.

– Коготь! – наконец понял я. – Это же медвежий коготь! Такой был у Ани!

Воспоминание второе: На пути в Тамбей

С момента пропажи Ани минуло уже два с небольшим года. Если быть точнее – два года и тридцать два дня. Всё это время о ней не было никаких новостей.

В день аварии местность прочесали спасатели и добровольцы. В течение следующих суток полиция проверяла ближайшие к месту происшествия дорожные камеры и системы видеонаблюдения придорожных кафе и заправок. Результата не было. Взялись и за меня. Сначала у них возникли вопросы, потом они трансформировались в допросы. Дошло и до обысков. Кому-то из оперативников пришла в голову мысль, что я убил жену, тело спрятал, а на дороге специально устроил ДТП, дабы запутать следствие. Никаких доказательств этой теории они, конечно же, не нашли.

Больше всех сделали волонтёры – развесили по области объявления о пропаже, разместили их в социальных сетях, несколько дней искали следы Ани вокруг места аварии, постепенно удалившись от него почти на сотню километров. Дальше, говорили они, было искать бессмысленно.

Несколько раз звонили неизвестные и говорили, что видели её, но результата их слова не приносили. Однажды какая-то женщина даже представилась Аней, утверждала, что её похитили и увезли куда-то в Африку. Незнакомка настойчиво, с каким-то странным акцентом, просила переслать ей деньги на обратный билет. А когда поняла, что не получит их – прокляла.

Но несмотря ни на что, я не переставал верить в её возвращение. Вздрагивал от каждого шороха за дверью. Нёсся открывать, не глядя в глазок, после любого звонка. Впускал в подъезд всех, кто набирал нашу квартиру на домофоне. Всегда брал трубку.

Вот и в этот раз, едва стоявший на зарядке возле дивана телефон пискнул, я, сшибая расставленные на полу банки и бутылки, подлетел к нему и принял вызов.

– Алло! – излишне резко бросил я. – Не молчите! Аня, это ты?!

Увы, это была далеко не Аня.

– Здравствуйте, Константин, меня зовут Виктория! – поздоровалась преисполненная воодушевлением девушка. – Скажите, а у вас есть мечта?

– Не думаю, что вы сможете мне с ней помочь, – ответил я, намереваясь положить трубку.

– Почему же? – не согласилась собеседница. – Мы можем всё! Расскажите о своей мечте…

Звучало сомнительно, но от этих слов где-то глубоко внутри натянулся нерв надежды. Хотелось верить, что вот он, настоящий шанс.

– Я хочу к своей жене, – признался я.

– Легко! – обрадовала меня жизнерадостная звонившая. – Вы сможете к ней поехать куда угодно благодаря нашему кредиту! Я представляю банк…

– Вам повезло с воображением, – оборвал я и бросил трубку.

Пытаясь не думать о своей наивности, поболтал несколько открытых алюминиевых банок, стоявших тут же на покрытой почти сантиметровым слоем пыли полочке. В одной что-то осталось. Запрокинув голову, высосал безвкусные подонки, так и не определив, что именно и какой свежести пил.

Я почти не покидал дом. В университете мне предоставили бессрочный отпуск и предложили психолога, которому я так ни разу и не позвонил. Не видел смысла. Чем бы он мне помог? Научил бы относиться к исчезновению супруги как к данности? Бессердечной сволочью становиться не хотелось. Подсказал бы, как принять произошедшее? Я был не готов смириться. Поставить в этой истории точку, признаться, что свершившееся необратимо, для меня значило бы предать Аню. И не только её.

Она ведь была на тридцать четвёртой неделе беременности. Это значило, что сейчас где-то нашему ребёнку могло быть уже год и десять с половиной месяцев. Платон. Интересно, какой он и насколько похож на нас?