Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

– То шутками сыплешь не вовремя, то окурок на краю бетонки заметишь – кинешься…

– Тише, братцы, – остановил перепалку политрук Емец. И по-доброму посоветовал «охраннику»: – Петя, держись сбоку от строя, немного приотстань. Ссутуль спину, воротник шинели подыми. И приклад лениво так ладошкой придерживай, чтобы по ляжке не хлопал.

– Постараюсь, – принял сибиряк наставления товарища. – Помню я, как они ходят. Не первый год на их рожи ненавистные смотрю…

Образовав подобие строя, заключенные топтались у края земляного холма, скрывающего под собой мастерскую по ремонту авиационных моторов. Все было готово для передвижения к «Хейнкелю», но… никто не решался дать команду к началу движения. Казалось бы, что проще? Пройди двести метров, и ты у цели. Но мужикам было страшно. Кашу они заварили непростую; цена любой ошибки – жизнь. Каждый про себя представлял, как часовые на вышках подозрительно глядят в их сторону; как лязгают пулеметные затворы, загоняя в патронники мощные винтовочные патроны; как огненные трассы тянутся к маленьким беззащитным фигуркам в полосатых робах…

– Шаго-ом марш! – собравшись с духом, скомандовал политрук. – Левое плечо вперед!

Он стоял первым в строю и сам же, повинуясь собственной команде, решительно зашагал в указанном направлении. Федор Адамов был вторым; перекрестившись, он двинулся следом. За ними потянулись и остальные.

Неровная колонна из семи заключенных и одного «охранника» появилась из укрытия, тут же повернула и двинулась вдоль авиационных капониров…

Шагов триста, что разделяли догоравший костерок и блестевший новенькой краской «Хейнкель», преодолели успешно, хотя и с изрядной внутренней тряской. Легко было бросить: «Никакого волнения! Идем как всегда…» А вот поди пройди две сотни метров как ни в чем не бывало по открытой равнине аэродрома. Ведь на том месте, где только что находилась бригада, остался лежать фриц с размозженной головой.

Тем не менее они дошли до заветной стоянки «Хейнкеля», куда несколькими минутами раньше прошмыгнули Девятаев с Соколовым.

* * *

Володька Соколов родился в небольшом селе Вологодской области. Его внешность была самой обыкновенной: чуть ниже среднего роста, худощавый, с выразительными зеленоватыми глазами и лицом, обильно усыпанным веснушками. Из особых примет – разве что сильно вздернутый нос, «украшенный» довольно заметным шрамом. Обладая великолепной памятью, в школе Володька учился хорошо, предметы давались ему с легкостью. К слову, он неплохо выучил немецкий язык, не предполагая, что его знание в будущем спасет ему жизнь.

На войне Соколов получил специальность артиллериста, однако повоевать толком не пришлось – в феврале 1942 года он угодил в плен. Дважды пытался бежать, но оба раза его ловили и в итоге отправили в концлагерь, где судьба свела его с Кривоноговым. Вместе с Иваном, как непокорных и склонных к побегу, Соколова переправили на остров Узедом. Обратной дороги с острова не было – все работавшие здесь заключенные умирали от истощения и болезней. Или их попросту расстреливали.

В здешних бараках у друзей и родился рискованный план побега через Балтийский пролив. Сначала побег с проклятого острова планировался на лодке или вплавь, потом к парочке заговорщиков примкнул летчик Девятаев со своей идеей угнать самолет.

Несмотря на крепкую дружбу Кривоногова и Соколова, их характеры разительно отличались. Оба выросли в сельской глубинке, но Иван был непоседливым, вспыльчивым, вечно куда-то спешил. Владимир же куда больше походил на сельчанина: хозяйственный, вдумчивый, обстоятельный и на удивление находчивый. Он, напротив, никогда и никуда не торопился. Прежде чем что-то сделать, он долго «кумекал и смекал».

До стоянки «Хейнкеля» Девятаев с Соколовым бежали, согнувшись пополам. Полосатая роба на аэродромной равнине была приметна, поэтому приходилось прятаться и все делать быстро. Бежали к металлическим контейнерам – большим серым ящикам, стоявшим рядком возле каждого самолета. В них техническая обслуга хранила инструменты, масла, ветошь, краску, мелкие запчасти.

Присев у контейнеров, друзья осмотрелись. Вроде никто не заметил их рывка. Вокруг по-прежнему все было спокойно.

Михаил подобрался к краю ящика, осторожно высунул голову и посмотрел на самолет.

– Ну что там? – шепотом спросил Володька.

– Пока тихо.

– Ты уверен, что в самолете никого?

– В пилотской кабине точно пусто.

– А внутри фюзеляжа?

– Да почем же я знаю! Должны были умотать на обед.

– Тогда надо поторапливаться.

– Рвем. Нам нужно к левому борту…

Обоих колотила нервная дрожь, друзья понимали, насколько рискованной была их затея и насколько мизерным оставался шанс на успех. Убить часового и добраться до самолета – это не полдела и даже не треть. Это лишь начальный этап невероятно трудной затеи, в которой наряду с точным расчетом, слаженными действиями и летными навыками Девятаева обязательно должна присутствовать удача.

Оставив временное укрытие, два заключенных снова побежали.

Преодолев последние метры, они оказались у левой плоскости.

У обычных бомбардировщиков «Хейнкель He 111» вход во внутренние отсеки осуществлялся через люк подфюзеляжной гондолы нижнего стрелка. «Густав Антон» немного отличался от своих собратьев, в частности основной вход в его фюзеляж находился над левым крылом и представлял собой квадратный люк с открывавшейся внутрь дверцей.

Специальной стремянки Девятаев поблизости не увидел, а забраться без нее на плоскость было проблематично.

– Ну-ка, подсоби, – попросил он.

Соколов подставил сцепленные ладони и помог товарищу залезть на широкое основание крыла. Тот на четвереньках, с осторожностью – чтобы не скатиться по скользкой металлической поверхности – стал продвигаться к закрытой дверце.

Вдруг оба замерли. С противоположной стороны «Хейнкеля» кто-то спрыгнул с крыла на бетон площадки…

СССР; Казань

30-е годы

– А помнишь, какие оладушки пекла моя бабуся? – мечтательно вопрошал Сашка Учватов.

Небо угасало. Над портовыми сооружениями повис щербатый месяц. Друзья возвращались в общежитие с разгрузки баржи. Оба были уставшие и расстроенные, потому как народу на разгрузку в этот вечер собралось много, и каждый получил на карман всего по полтора целковых.

На секунду прикрыв глаза, Михаил представил миску, наполненную деревенскими оладушками, и протяжно вздохнул:

– Еще бы. С тех пор не ел ничего вкуснее…

Бабушку со старым мордовским именем Атюта внуки из уважения и любви величали «бабусей». Все немалое хозяйство она поднимала сама своими натруженными руками. Трое ее сыновей работали в городской артели и в рабочем поселке Торбеево появлялись редко. Одна невестка жила своим домом, две другие держались при свекрови, ну и дети всем гуртом обитали в одном большом доме. Сашка в семье был едва ли не самым младшим.

Когда сыновья наведывались в родное село или передавали с кем-нибудь часть заработка, бабушка Атюта шла на единственный рынок в центре поселка и закупала продукты. Дома в этот день непременно шипели сковородки, а на большом плоском блюде росла гора небольших оладушек. Они выходили у нее одинакового солнечного цвета с темно-коричневой корочкой по краям. Атюта добавляла в тесто воду, сахар и немного сливочного масла, отчего оладьи получались пышными и сладкими. Их с превеликим удовольствием уплетала вся семья и соседские ребятишки.

– Не отставай, – поторопил Сашка. – Вдруг пирожки закончатся? Придется опять ложиться спать голодными…

* * *

Поступив на судоводительское отделение Казанского речного техникума, юный Михаил взялся за учебу самым серьезным образом. «Раз пообещал директору – должен держать слово», – говаривал он другу Сашке, допоздна засиживаясь за учебниками. Тот звал его прокатиться на трамвае или пройтись до порта в поисках заработка. Вдруг подвернется какая работенка по разгрузке пришвартованной баржи? Питались студенты техникума скудно, поэтому никто из них не отказывался подзаработать два-три рубля на вкусные пирожки, продававшиеся рядом с учебным корпусом. Когда брюхо совсем сводило от голодухи, Михаил соглашался, и друзья по несколько часов кряду таскали по узким деревянным сходням тяжелые мешки с рожью. Потом усталые, но счастливые с аппетитом жевали хрустящие пирожки и запивали их сладким чаем…

В целом учеба и будущая профессия речника Девятаеву нравились. Ведь работать предстояло на просторах величественной Волги, которую до переезда в Казань юноша видел лишь на картинках. Однако не оставляли его и мечты о небе. Над большим городом самолеты появлялись довольно часто, перевозя пассажиров, почту и всевозможные срочные грузы. И каждый раз юноша замирал, провожая их восторженным взглядом.

* * *

В напряженной учебе и постоянных заботах пролетел год. Девятаев и Учватов успешно сдали экзамены и перешли на второй курс Казанского речного техникума.

В один из холодных осенних вечеров друзья решили остаться в общежитии. За окном вечерело, моросил нудный мелкий дождь, повсюду валялась опавшая желтая листва. В такую погоду не хотелось выходить на улицу. Даже чувство голода – вечный спутник студентов – не могло выгнать молодых людей из небольшой комнатки на втором этаже старого кирпичного здания. Тем более что приходившие с Нижней Волги баржи с зерном в дождь не разгружались.

Михаил наглаживал тельняшку взятым у соседей по общежитию угольным утюгом. Погода была сырой, и «тельник» никак не желал высыхать. Сашка лежал на кровати и шелестел газетой «Казанский рабочий». Шевеля пухлыми губами, он бубнил, изучая последнюю страницу с объявлениями и рекламой, а когда попадалось что-то интересное, громко читал заметку с самого начала.

– Государственному тресту «Госшвеймашина» требуются на постоянную работу масленщики с месячным окладом в шестьдесят рублей и мастера швейного производства, оклад – семьдесят пять, – ползал он пальцем по строчкам. – Нет, это нам не подходит. Так… напротив железнодорожного вокзала открылся торговый зал «Красный кооператор». Мясо говяжье – два рубля за килограмм, десяток яиц – один рубль двадцать копеек, масло сливочное – четыре рубля девяносто копеек. Ну и цены!