Он, она, они

– Болван!

– Ну, всё! – как взбесившийся пес, прорычал я, надевая резиновые сапоги. Затем выбежал на крыльцо и сквозь зубы прошипел:

– Покажись только мне!

– Ха, ха, ха! – издевался голос.

Не обращая внимания на водопад непрекращающегося ливня, в тоненькой рубашонке и трико от спортивного костюма, с круглой берёзовой жердью в руках я пытался настигнуть неизвестно что. Или кого? Через толщу воды вырисовывались еле различимые контуры сарая. Постояв и немного привыкнув к темноте, дрожа от холода, я свистнул.

– Да тут я, тут, – раздалось рядом.

И погоня вновь возобновилась. Это было что-то! Как зоолог гоняется за бабочками, так и я охотился за неуловимым невидимкой, только не где-нибудь в чистом поле, а в кромешной тьме, практически наощупь, следуя за смехом весельчака. Он специально выбирал труднодоступные проходы, закоулки, наслаждаясь изливающимся из меня гневом, огромным желанием настигнуть его, заранее догадываясь, что это невозможно. Разбросанные доски, сломанный забор, куски арматуры, катающиеся по ограде бочки, железки… весь этот бедлам дополняли переполох соседских кур, перебранка собак…. И все из-за двух ничего незначащих слов! Не помню, как я очутился на крыше сарая. Ноги скользили по старому шиферу. Держась ничего не чувствующими пальцами за края крыши, я то подтягивался, то прижимался к шиферу, чувствуя, что все мои усилия проходят впустую. Наступал момент обреченности моего умысла и как бы больно, тошно не икалось у меня внутри, отступать было поздновато. Вытерев собой, как тряпкой, почти всю крышу сарая, сделав последний рывок, я все же не успел схватиться хоть за что-нибудь и покатился вниз. С воплем «ай» плюхнулся на размытую грядку.

– Эх, – с трудом выговорил я, отплевываясь от грязи, набившейся в рот, и протер глаза. Как не хватало в этот миг слов утешения и сострадания из добрых уст! Видимо, «развлечение» подходило к своему плачевному завершению. Я исчерпал все возможности найти невидимку и оказался в тупике. Что делать? Бушевали ливень и моя ненависть. Вокруг меня было дерьмо и я чувствовал себя в нем по уши.

– Ну и вид у тебя, друг. Не устал ещё? – снова напомнил о себе некто.

Нащупав какой-то булыжник, я метнул им во тьму, туда, откуда, казалось, раздавался голос. Бряканье, разбитое стекло. И это, как ни странно, меня немного успокоило.

– Промахнулся. Чудак. Банки зря побил. Зачем озорничаешь? Говорю же тебе – сними мешок!

– Да пошел ты!

– Не могу.

Вонь от навоза возле сарая, кажется, прошибла непонимание в моих мозгах. «На кого я злюсь, его же нет! Ноль! Воздух! За кем я бегал все это время? За пустотой? Своим желанием? Что мне нужно от него? Чего он добивается, а? Одного уже точно добился. Вот так всю жизнь гоняемся за чем-то, а итог – дерьмо… Приехал же отдохнуть, а покоя так и не нашел. Созреваю в ливень на грядках? Того и гляди, корни пущу.

– Эй! Ты где? – кричу в пустоту.

– Здесь.

– А почему не можешь?

– При тебе должен быть. Ангел-хранитель я. Оберегаю от поступков разных, да слежу за тем, чтобы мешок твой не наполнялся мусором всяким, а ты ругаешься…

– Врешь! Ангелы не разговаривают.

– Куда деваться, если бестолочь мне попалась. Молчал, молчал, да вот не выдержал… Сколько ты себе уже проблем-то нажил! Неужели не чуешь, что живешь как-то не очень?

– Очень, не очень, при чем здесь это?

– А притом, что мешок снять надо. Понял?! Наполнился он. Вот-вот видимым станет. А этого случиться не должно. А ты вот все не остановишься никак. Суетишься, мечешься. Жену обидел, сыновей не поддерживаешь, хотя знаешь: плохо им сейчас. И мать навестить надо, а ты все – дела, да дела. Вот и дела! Нельзя так.

Попыхтев, хлюпая сапогами и моргая от холодных капель, покачиваясь, как пьяный, я поплелся домой.

– Молодец! Обсохни, обогрейся, помозгуй! Глядишь, что-нибудь и надумаешь путевое.

Мокрый, грязный, едва держась на ногах, я готов был поверить во что угодно. А Ангел все говорил и говорил, напоминая мне о моих просчетах, совершенных ошибках и глупых поступках. Зажав ладонями уши, пытаясь защититься от назойливых обвинений, булькающих в голове, добрел до дома. Прикрыв дверь, скинул сапоги и набросил на плечи фуфайку. А потом как подкошенный стебель сел на ступеньку в сенях.

– А что за мешок-то? У меня нет никакого мешка. И никогда не было.

– Есть. Он у всех есть. Пощупай за спиной. Пощупай!

И я пошарил – ничего!

– Он там, там. Пуще шарь-то. Должен быть, некуда ему деться. У некоторых людей он такой большой, что они от тяжести горбятся да сгибаются, прижимаясь к земле. Еле ноги волочат. У них из рук все сыплется, а они все чего-то бухтят, ворчат недовольные: тот виноват, да этот.… А сами не понимают, что мусор носят. Цельную кучу.

Пока Ангел мучил меня нравоучениями, я расцарапал себе спину, сопя и запрокидывая руки, но только убедился в отсутствии чего бы то ни было, в частности – мешка.

– Таким способом ничего не найти. Не так искать надо.

– А ты откуда всё знаешь? Про мешок, про меня. А, Каспер?

– Опять дразнишься. Просто знаю. Мне ли не знать, как ты сорок семь лет носил «пустое».

– Издеваешься!

– Мил человек, да не издеваюсь, а рассказываю, что да как. По божьей инструкции. Сам посуди. Полночи гонялся за мной – зачем? Что приобрел?

Ты вон в дом зайди. Стыдно? Нет чтобы по человечески! А мешок этот невидим, потому что пустое собирает. Ты что-то не то сотворил, а он не дремлет, хвать, и тяжелее стал. И вопросов у тебя куча, проблем хоть пруд пруди – полнехонько. Ты выкручиваешься, страдаешь и веришь в чушь. Заблуждаешься, конечно. О главном забываешь. Ясное дело, молочные реки да кисельные берега всех интересуют, только не задумывался ты, чем это вернется? Точно не сторицей. Вот и тяжёл мешок – истощал душу. Гляди, как похудел-то! Боже ты мой, смилуйся над сыном! Дошло? Нет? Чудак…

А потом меня окружило молчание.

– Эй! Что замолчал?

Никто не ответил. Я улегся на спину и стал размышлять. Какой такой мешок, что пустое собирает? Надо же, и придумать такое не придумаешь. Если есть такой мешок, значит, и другой должен быть – противоположный. Закон природы, как холодное и горячее. Не пустое, а светлое. Вон что творится, хотя… мир не без добрых людей. А я? Неужели только «пустое» и ношу в себе?

И как только я произнес это, из меня выплыло черное пятно наподобие темного облака. Ей богу выплыло. Сам видел! Лопнуло, разлетевшись на множество точек, которые бесследно пропали. Ангел не соврал и был прав. Я почувствовал, что сбросил что-то лишнее, требующее слишком много привилегий, стало легко – как утром в саду. Что-то ещё осталось! Значит, есть во мне крупица добра. Значит, не всё потеряно!

Ливень стих. Поэзия дождевых капель отстукивала редкие рифмы. Согревшись и засыпая под затихающую прозу дождя, я шептал, вспоминая знакомые афоризмы – о листьях, о благодарности, о негаданном счастье.

Утром я проснулся оттого, что холодная ладонь Марьи Григорьевны коснулась моего горячего лба.

– Заболел что ли, Петр? Баньку истопи, попарься березовым веничком, хворь и выйдет. Не кушал, поди. Эх, городским ты стал, темный человек. Приглядеть за тобой некому что ли! А сыновья где? Всех ждала.

Она ворчала, хозяйничая в доме. Мне стало спокойнее от ее присутствия: бряканья посуды, разговора про мою двоюродную сестру.… А в комнатах было все также чисто, убрано, словно ночью ничего и не было.

– Он нынче лило как. Ужасть! На тракторе до станции не добраться. Размыло все. Ну и август! Я думаю, дай зайду, может, объявился кто.

Марья Григорьевна подошла ко мне и подала кружку с лечебным настоем, от которого струился пар.

– На вот тебе настой липовый с медом. Хлебни, а то расквасился, как капуста в бочке. Прилег бы в кровать, что в кресле-то ютишься! Насте накажу, пусть щей сварит, а вечерком пирог испеку, посидим, поговорим.

Я кивнул, отхлебывая из кружки сладковатую жидкость.

– Порядок. И никакого погрома. Чудно, – прошептал я.

– Да! Еще чего спросить хотела. Что за мешок в сенях валяется? Новехонький. Я его прибрала, в кладовой он. Нужен, не нужен, к чему-нибудь да пригодится.