Романов дедовских, чью древнюю печать
Досужим вечером так сладко пробегать
И путать тиш, похожие как братья…
И были мы одни. И многое сказать я
Хотел тебе… Но нет, нас кто-то окликнул!
И охлажденный ветр в лицо нам потянул,
И туча сизая, как чья-то дума злая,
Гнала полями тень от края и до края.
V
Лицо твое, как светлый храм,
И купол сверху – золотистый.
Как этим северным чертам
Идут и кика и монисты!
В глаза как будто смотрит бор
Зеленых сосенок и елей,
Кивая смотрит – взор во взор —
Сквозь дымку мглистую метелей.
Слова любви дрожат, текут…
В ответ едва ты двинешь бровью,
Но вьются ленты и зовут
И на груди вскипают кровью.
А там – гудят колокола
От синих струй лесистой дали,
И в сердце сладкая стрела
Несет нездешние печали.
VI
Речные лилии
Вы лишь одни цветы речных холодных лилий
Душой младенческой тогда еще любили;
И праздником был вам тот долго жданный час,
Когда мы под вечер на счастье брали вас
В челнок охотницкий, и вы к рулю склоняли
Два пестрые крыла персидской легкой шали;
Мы ж, властно укротив лягавой визг и прыть,
Решали, важные, куда нам лучше плыть,
Чтоб дичь сторожкая – бекасы, утки, даже
Малютки-кулички (для полноты ягдташей)
Нас не почуяли, сокрытых в тростнике.
Так плыли мы втроем, качаясь в челноке,
И с весел медленных, журча, стекали капли.
За беглым плеском рыб, за взлетом тощей цапли
Следим прилежные… Вот щелкают курки, —
Весло скользит из рук… Напрасно: высоки!
И стайка серая чирят, свистя крылами,
Углом разорванным проносится над нами.
На миг забыты вы… Но зоркий синий глаз
Уж видит на волнах то, что пленяет вас:
За гривой камышей, в лучистой синей дали
Вам белые цветы любовно закивали.
Откинув локоны, вы, как бы невзначай,
Туда везете нас, и белый этот рай, —
Когда приблизимся, – с таким внезапным пылом
Охватит жадный взор, таким движеньем милым,
Ребяческим, вскочив, склоните лодку к ним, —
А шаль протянется по волнам заревым,
Чуть розовеющим, – и руки стебель длинный
Ухватят, цепкие, и вырвут с липкой тиной,
С листами влажными возлюбленный цветок,
Что был (казалось мне) тот час уж недалек,
Тот строгий час, когда, тревожны и суровы,
Любви таинственной предать себя готовы,
Мы, побледневшие, как тайной роковой,
Упьемся этих глаз бездонной синевой.
VII
Мефистофель
Андрею Белому
В красный вечер вдоль опушки
Мне навстречу пудель черный:
Завитушки, погремушки,
Над ушами бант задорный, —
Пышный бант из ленты алой!
А за ним, как лебедь статный,
Чудо-дева колебала
Солнца пурпурные пятна.
Скромен был жакет дорожный;
Хлыст в руке и Ритор сладкий, —
Том божественно-безбожный, —
И в глазах одни загадки.
Мефистофель с бубенцами
Вдруг залился… Вот обида!
Улыбнулась мне глазами
Чудо-дева, Маргарита.