VII
Приказчик
Дорожкой полевой в потертом шарабане
Ты не спеша трусишь… Луга еще в тумане;
Но встал ты вовремя: ты правишь ремесло.
Картуз, надвинутый на хмурое чело,
В рубахе кубовой твой стан отяжелелый,
Степная крепость мышц и шеи загорелой,
В перчатке замшевой огромная рука
И длинный жесткий ус, седеющий слегка,
На грунте желтых нив и неба голубого, —
Как много для меня храните вы родного!
Лошадка круглая, не требуя вожжей,
Бежит размеренно – ни тише, ни скорей.
Ты должен осмотреть порядки полевые:
Потравы нет ли где, идут ли яровые,
Шалят ли овражки; не виден ли жучок…
Телега встретится: соседский мужичок;
Поклон приветливый – и вольная дорога. —
Ты тронешь козырек и поворчишь немного,
Что, в рожь заворотив, погложет как-никак
Клячонка тощая тобой хранимый злак.
На полку едешь ты. Там вольный распорядок.
Подолы подоткнув, рассыпались меж грядок
Девицы шустрые; не молкнет яркий смех…
Мелькнет вдруг молодость и первый сладкий грех,
И первое «люблю» полольщицы-дикарки
В глазах, расширенных как у пугливой ярки,
Что нож почуяла от любящей руки
И блеет и дрожит, исполнена тоски…
И снова никого… Кругом простор да тишь.
Поводья натянув, на пашню ты катишь,
А чибис, вспугнутый над ржавыми лугами,
Кружит и плачется и хлопает крылами…
Уж солнце высоко, и недалек обед.
Ты повернул – домой… Подруга многих лет,
Смирившая твой пыл своей природой прочной,
Завидя шарабан в окошечко молочной,
Поспешно кубаны на ледник отошлет
И, сплющив нос, к стеклу губами припадет.
VIII
Повар
Ходит черный при луне
Таракан по балалайке
И бренчит о старине
Да о белой молодайке.
На плите вода шипит,
Жаром пышет поварская. —
За окном сверчок трещит,
Смотрит звездочка, мигая…
– Спишь ты, старый? – И стучат
Девки шустрые в окошко.
За картинами шуршат
Прусаки… Мяучит кошка.
Замирает при луне
Таракан на грустных струнах,
И бежит по седине
Серебро от струек лунных…
Ну играй же, таракан!
Запляши по балалайке!
– «Ночь раскрыла сарафан,
Светят груди молодайки!»
Богини
I
Богини
Их было две по сторонам балкона,
Отрытые из древнего кургана,
Две бабы каменных, широкоскулых
И с плоским носом – две огромных глыбы,
Запечатлевших скифский вещий дух.
И милый дом, восставшие от праха,
Вы сторожили, мощные богини,
С улыбкой простоватой и жестокой
На треснувших, обветренных губах…
Одна была постарше, с вислой грудью.
Ее черты казались стерты влагой:
Быть может, сам великий, синий Днепр
Ее терзал в порыве покаянном, —
Владычицу греховную зачатий, —
И мчал к морям, с порога на порог.
Другая, юная, еще хранила облик
Девический; граненых ожерелий
Тройная нить ей обнимала шею,