Девять Жизней. Второе дыхание

– Зачем? – Он стиснул её руку.

Док рассмеялся. У него был красивый смех: звучный, глубокий, разносившийся далеко по коридору, до самых клеток, где когда-то содержались братья и сестры Урри.

– Какой глупыш, а? На опыты. Не буду же я выращивать у себя в доме новых людей. А вот породу можно попытаться вывести. Если фенотип окажется…

Он не дал ему договорить. Просто ударил по горлу когтями, а потом, подхватив обмякшее тело, ещё раз. Для надёжности. Чистые хрупки, но Док… Он сильнее, чем могло бы показаться.

– Возьми её.

Молчаливый Крыс поднял Аврору; она была такой небольшой, что он легко держал её на руках. Урри уложил Дока на стол, прикрыл пластиком – и впрямь удобно, кровь на красном совсем незаметна.

– Иди вперёд.

Обратный переход не занял много времени. В кухне он отстранил Крыса в сторону, выглянул на улицу первым. Киборга не было, и он решился выйти – ведь внутри словно Умник поселился и теперь зудел в уши: «Быстрее! Торопись!»

– Садись и лети обратно. Её положи назад.

Крыс сбросил живой груз на сиденье и полез вперёд, Урри вскочил внутрь, когда флаер уже завис над землёй. Наверное, раздолбанный транспорт никогда не летал так быстро – они добрались до барьера за считанные минуты, а дорога до свалки показалась Урри не длиннее пары вздохов.

Крыс сел у самых ворот. У него дрожали пальцы, но он не отвел взгляд:

– Я никому не скажу. Ничего не скажу, даже под пытками.

Урри только усмехнулся – не выдержит он пыток.

– Бывай, дружище.

Он не проводил улетевший флаер даже взглядом. Забросил лёгкое тело на плечо и побежал к дому. Аврора никак не приходила в себя, и он решился идти так, с беспомощной чистой. Все нужное он держал в сумке, так что теперь просто подхватил её, забросил внутрь невеликий запас еды и вновь взвалил Аврору на плечо. По пустырю шагалось легко. Он шёл быстро, не чувствуя тяжести, и напрягал зрение, чтоб рассмотреть горизонт. Может, там ещё живо его племя? Мама, отец, Умник. Может, он не найдёт их и тогда создаст своё?

Заказник

Солнце плещется в реке, рассыпает щедрой рукой лучики. От бликов, играющих на волнах, я слепну. Это хорошая слепота – светлая. Мир превращается в сияние, пушистое и тёплое, но волшебство длится недолго, зрение возвращается раньше, чем этого хотелось. И теперь мир кажется чуточку темнее.

– Опять спишь?

– Я не сплю. Я мечтаю.

– Ну, спишь наяву. – Ко мне подходит пара босых ступней. Они измазаны травяным соком, землёй, на ногте большого пальца крепко, как приклеенный, сидит жук.

– Чего ты хочешь?

– Сколько можно дуться? Я устала извиняться…

Я молчу и смотрю на реку: ветер гонит рябь, комкает голубое полотно.

– Говорят, вечером будет петь сам Аль. Пойдешь с нами?

– Нет.

Потоптавшись, ноги уходят прочь. Подождав немного, я встаю и иду в другую сторону от посёлка, подальше от шума. Не хочу сборищ. Не хочу слушать визги какого-то музыканта. Видеть их всех не хочу!

От реки далеко не уйдешь – именно она царит здесь. На том берегу высятся сосны, так вцепившиеся в землю корнями, что не падают даже мертвыми. Но и живые они молчаливы, отталкивают нас, не отвечают. Я пробовала говорить с ними, но даже маленькие сосенки, ещё по-детски нежные, отводят иголки, уворачиваются.

Я иду к своей любимице, к старой иве, раскинувшей полог над крохотной заводью. Ствол её изогнут, будто перевит толстыми лианами – кора суха и сера. В воде плещутся тонкие острые листья, отсвечивают белым, когда ветер заставляет их трепетать. Моя кожа того же зеленовато-серебристого оттенка. Прильнув к раките, я жалуюсь на жизнь: на подругу, что предпочла мне какого-то мальчишку, на то, что я теперь, наверное, всегда буду одна, в стороне от веселья, на жестоких родителей, которые совсем ничего не понимают и потому смеются над моими страданиями. Ива утешающе гладит плечи мягкими ветвями, шумит тихонько, делится теплом. Я сливаюсь с ней и засыпаю.

Я ухожу от нее в сумерках, когда свет уже скрадывает линии, прячет ясность дня. Успокоенная, притихшая, я иду домой короткой дорогой, решив срезать путь. Так тихо. Необычайно тихо. Не слышно ничего – ни птах, ни зверья, ни шороха ветра. Кажется, будто сон все ещё длится, но теперь он разросся на весь мир, укрыл его покровом тишины.

На поляне, где собираются вечерами, никого. Трава несмятая, будто по ней не ходили. От реки тянет прохладой, наверное, из-за этого у меня леденеют руки. «Пусть всё будет хорошо, пусть всё будет хорошо», – повторяю снова и снова, заклинаю то ли себя, то ли неведомое нечто, что всегда рядом.

Наш дуб молчит. Я вхожу, пусть и с трудом, но пробираюсь внутрь, проталкиваюсь сквозь застывшую кору, и облегченно вздыхаю. Родители спят. Я устраиваюсь рядом и долго лежу без сна, слушая их дыхание. Наутро они не проснулись – не слыша меня, продолжали спать, улыбаясь чему-то далекому.

Я бродила от дома к дому, звала, сначала тихо, а потом все громче и громче, пока не начала кричать. На один из таких криков отзывается эхо. Звук идёт из густого малинника, что раскинулся за дубравой, подальше от нахоженных троп.

– Ау! – Наверное, я и впрямь заплутала в страхах.

– Не ори, – отвечают мне.

Исцарапанный, весь какой-то мятый, из кустов вываливается парнишка. Хотя посёлок невелик – нас едва ли наберется пара сотен, – но его я не знаю. У него сумасшедшие глаза и длинные пальцы.

– А где все? У вас всегда так тихо?

– Нет… – Он смотрит, и я пускаюсь в объяснения: – Я вернулась… Вечером… Все спят, и я уснула. Но я проснулась, а они… И никто не отвечает…

– Как в балладе о спящей дриаде, да?

– Да! Как в ней, – согласно киваю я и невесть отчего улыбаюсь.

– Тебя как зовут?

– Лия.

– Давай, Лия, попробуем кого-нибудь разбудить. Я голосистый, – ухмыляется он.

Я веду его домой. Кое-как он проходит внутрь и, завидя родителей, хмурится. Мне остаётся лишь наблюдать за тем, как он их тормошит, щиплет, даже поёт – на удивление высоким чистым голосом. Наверное, он и есть тот самый Аль, настигает меня позднее прозрение.

– Остальные тоже спят?

– Не знаю… Я не могу к ним попасть, а они не отвечают.

– И деревья молчат… – не спрашивает он.

Мы стоим у дуба, под пышной кроной. От жара полуденного солнца не спасает и густая тень. В обычный день я бы ушла к реке, но сейчас мне страшно оставаться одной среди непривычно тихого леса. Парень жует соты – когда только успел стянуть? – и рассматривает меня.

– Я Аль. Так что делать-то будем?

Странно, но за суматохой этого утра я и не подумала, что со всей путаницей придётся разбираться мне. Наверняка на моём лице отражаются все мысли, потому что Аль спрашивает:

– Ну, подождем, пока проснутся? Или сразу пойдем в Бор?