Программа замещения

– Возьми, мама, малышку! Она, конечно, тебе нас не заменит, но все-таки живое существо рядом! – и крепко обняв мать, добавила. – Я звонить буду часто и приезжать.

Нескладное мяукающее существо сидело в подарочной корзинке с голубой лентой. Было ясно, что к сиамской благородной породе природа решила добавить здоровые пролетарские гены дворового кота. На дне корзинки лежала открытка с надписью: «Это Милка». Невесомая, непонятной белизны, с серым пятном на шее и испуганными глазами на Елисеевну жалобно смотрела крохотная кошечка, дрожа всем своим худосочным шерстистым тельцем.

Подросшая Милка стала смотреть на мир разными глазами: левый стал у нее темно-голубым, а правый – цвета весенней травы. В темноте они светились тоже по-разному: один – красным, другой – зеленым.

Кошка давала себя любить: «Хочешь да-ам тебе меня за ушком почесать, вот та-ак, за этим осо-обенно приятно. Нежнее, пожалуйста!». Или вдруг, перекинувшись на спину, выпячивала свой розовый с подшерстком живот: «Гладь меня, гла-адь!» – одобрительно урчала она. Но и сама дарила хозяйке теплоту и любовь, прижималась в постели к ее бедру и доверительно засыпала на коленях.

Столько лет прожили они вместе душа в душу… И когда Милка стала сдавать – то лапу подволакивала, то лежала целый день, не вставая, – Екатерина Елисеевна впала в уныние. Однажды утром она нашла свою подругу застывшей и неподвижной под креслом, в котором умер муж. Тяжело восприняла хозяйка утрату: лежала в постели, есть не хотела, стала сама о смерти задумываться. Тут и попалась ей газета с уникальной информацией: «На территории нашей области…» и т. д.

Появилась Елисеевна в Центре и сразу к самому главному:

– Пожалейте старую! Последнего друга в жизни потеряла! Дайте возможность еще чуток нам вместе пожить, друг друга побаловать!

Думала, что откажут. Сотрудник Центра посмотрел на нее и говорит: «Ну что ж, давайте попробуем!», и в главный офис Елисеевну направил. Все бумаги подписали и начала кошка вновь со своей хозяйкой человеческое жилье делить. Старая женщина не могла нарадоваться: «Головой понимаю, что ее нет, а она тут рядом сидит, и в глаза заглядывает, мурлычет, мягкой теплой лапкой меня трогает – заигрывает, значит». Взгляд у Екатерины Елисеевны повеселел, даже морщинки разгладились, суп вкусный наваристый стал, разговоры по телефону с подругами возобновились. Сериалы с Милкой на софе смотреть, книги читать захотелось, да и Милка теперь от хозяйки ни на шаг, так и трется о ноги, так и ластится. Только вот на улицу совсем Елисеевне не хотелось, все казалось, выйдет она надолго за порог, а подруга ее возьмет да и исчезнет, убежит куда-нибудь:

– В прошлом году два дня ее искали, еле нашли. На дереве сидела возле детской площадки, спасибо ребятне, сняли ее оттуда. А теперь и подавно уйти может, махнет своим вихлявым хвостом, на подоконник прыгнет, а с него в форточку, шасть, и исчезнет навсегда.

Этого Екатерине Елисеевне не хотелось. Страх пронизывал ее насквозь при одной мысли, что животное может снова ее покинуть. Друзей у нее, кроме бывших соседей Смилянских, и не было. Дружить Елисеевна не умела – язык у нее больно отточенный, ум острый, все за всеми подмечает и никогда не промолчит.

Узнав, что Семеныч Машу свою «воскресил», заволновалась она, обрадовалась, «что есть еще смелые люди», позвонила ему и без намеков рассказала, что тоже в Центре была и договор на Программу подписала. Вначале не мог он понять, зачем Екатерине кошку свою «замещать» понадобилось.

– Это что значит, ты из-за нее на эксперимент пошла, из-за Милки? – захрипел Семеныч в трубку. – Я думал, что только людей восстанавливать можно, родные ведь души, а…

Но соседка перебила его, возмущенно:

– А кошурка моя и есть мне родная душа! Мы с ней восемнадцать годков рядом, лапа в лапу, хвост в хвост, можно сказать. Да она мое настроение за версту чует! Знает, животинка, когда у меня на сердце муторно. Не то что дочь, лишний раз не позвонит, не поинтересуется, как тут у матери дела, помощь ли не нужна? Милочка, если что неладное учует, от меня не отойдет, все ластится – успокаивает, значит, шерсткой своей согреет, прижимается – не бойся, говорит, я с тобой!

– Так уж и говори-ит! – пробовал иронизировать Семеныч. – Мурлычет только.

Но Елисеевна продолжала спор в своей манере наступления:

– Это для тебя мурлычет, а кошки звери умные, общаются они так. Понимать только надо. Мы за столько лет уж научились друг дружку чувствовать. – Голос соседки постепенно становился мягче, приобретал некую бархатистость и размеренность. – Если в глаза пристально так смотрит, значит, доверяю, говорит, хорошо мне с тобой. А если с лапы на лапу переминаться начнет – играть хочет.

– Может, ты и права, Катерина, оно иногда животное роднее самых близких людей. У отца моего собака была охотничья, западно-сибирская лайка. Вестой звали. Пятнадцать лет с ним прожила. Ох, и преданная была, ох, и умница. Все понимала, ну как человек просто. Однажды отцу, можно сказать, жизнь спасла. Он в каптерке своей заснул, а там пожар начался, вот она его лаем и разбудила, а то бы задохнулся в дыму. Зубами его за телогрейку тащила, он и очнулся. Вот так.

Так и начали Елисеевна с Семенычем о «своих» друг другу рассказывать. Что Маша съела, что Милка снова вытворила. И говорили они о них, как о живых, таких любимых, родных и теплых.

Однажды молодежь в подъезде курила, компания у соседки Лидки-блогерши веселая собиралась, увидела, как Екатерина Елисеевна «кошку» домой загоняла: поднималась по лестнице с кусочком колбасы, пригнувшись, вначале нашептывая, затем все громче звала она свою кошку-невидимку домой, заманивая ее ливерной колбасой и ласковыми словами: «Пойдем, Милочка, домо-ой! Заме-ерзнешь! Я тебе там вку-усненького приготовила. Пойдем, моя ма-аленькая!» И Елисеевна совала в пустоту кусок колбасы и открывала дверь комнаты для видимой только ей кошки. Молодые люди потом еще долго обсуждали сцену с бабулей.

* * *

Когда Егор нажал затертую кнопку с надписью «Компания Узтехпрофешнл», лифт, оттолкнувшись, тут же взмыл вверх и также резко остановился, открыв двери нашестом этаже многоэтажного офисного здания, где всевозможные фирмы заселяли все имеющиеся здесь помещения. Одной рукой он приложил ключ-чип к считывающему устройству на замке, а другой – потянул за ручку двери. Войдя в комнату, тут же с громким стуком поставил тяжелую надоевшую ношу с ноутбуками у входа. Три года проработал он в компании, разрабатывая программное обеспечение по заказу других фирм.

Их шеф Левитин уже неделю пребывал на выставке Cloud Expo Europe London 2035 в Великобритании. Организатор выставки, компания CloserStill Media, у руля которой вот уже десять лет оставался его шурин, любезно пригласила Леву на мероприятие. Поэтому всю эту неделю он руководил фирмой онлайн.

За тонкой перегородкой, отделяющей комнату разработчиков от остальных сотрудников, в тишине раздавался его сиплый голос с командными нотками.

Филя – руководитель отдела разработки стартапов и друг Егора пытался что-то объяснить шефу блеющим тоном. Они дружили еще с того времени, когда Егор с братом перешли в девятый класс математической школы номер семнадцать на Саволакском бульваре. Близнецы были приняты холодно, как и все новенькие, пытавшиеся влиться в уже состоявшийся коллектив одноклассников. И только Филипп сам приблизился к ребятам и, протянув руку, представился. В этот же вечер они втроем пили пиво на спортивной площадке. С тех пор шли по жизни вместе: окончили ПетрГУ – Петрозаводский госуниверситет – по направлению математики и информационных технологий. Все трое участвовали в международных студенческих сборах по спортивному программированию.

Филя вошел в комнату, осветив ее большим «фингалом» под левым глазом.

– О-о-го! – просвистел Егор, растерянно уставившись на друга. – Это где ж тебе так в монитор въехали, дружище?

– Вчера в зале, тот «шкаф», что нас по четвергам домой подвозит, своей штангой размахался и… Да я сам виноват, закрыли тему! – провел он ладонью по сине-фиолетовой припухлости.

Верхнее веко заметно отяжелело и прикрыло покрасневший внутри глаз, почти до половины, отчего Филина физиономия казалась жалко комичной и совсем не подходила к низким нотам его голоса.

– Это еще Серафима над ним вечером поколдовала холодными примочками, мазь какую-то сверху нанесла, – добавил он, криво улыбаясь. – А ты, я смотрю, ноуты подлечил уже, – оглянулся он на раскрытую сумку с торчащими оттуда пластиковыми корпусами ноутбуков. – Это тебе десять пунктов в твою копилку.

Левитин ввел систему пунктов поощрения в работу фирмы, вовремя сданное задание оценивалось в десять пунктов. Набравший более тысячи, получал бонусы, которые запросто могли вылиться в добавку к зарплате.

– Сам-то тебя уже спрашивал, – хитро взглянул на Егора Филипп одним глазом и, подражая интонации начальника, затараторил: – Заказчик ждет неожиданных решений, с каждым новым тра-та-та, прибавляя скорость, мы приближаем тру-ту-ту.

Егор улыбался шутке Фили и смотрел мимо него, продираясь сквозь свои мысли, перед ним маячила белая пластмассовая папка в руках отца, по которой медленно стекали слезы. Неожиданно прервав показательные выступления друга, он взглянул прямо в его уже полностью затекший глаз и произнес, почти не заикаясь:

– Съезжаю я с Ал-линкой, Филя! Больше сил моих нет на это с-с мотреть! Батя почти не выходит из с-своей комнаты, все якобы с матерью разговаривает: то к-кормит ее фантом, то что-то ей выговаривает, то прощения просит и п-плачет. Говорит: «Не могу ее отпустить. П-программу можно еще на три месяца продлить, а там если добро дадут, то и навсегда в ней остаться, а лучше с Машкой в-ввместе и помереть. Ты не понимаешь! Она н-настоящая передо мной стоит, я ее в-волосы гладить могу, в глаза ее серые заглянуть, за руку взять и ладонь ее почувствовать. Это невероятно! Мне теперь никто не н-нужен! Мы теперь друг для друга: я – для нее, она – д-для меня!»

Егор замолчал. Снял очки и стал долго и тщательно протирать их салфеткой для чистки монитора.

– Да, Смиля, тебе не позавидуешь! Тяжело вам! Столько сразу навалилось! С Алиной твоей вон что творится! Шутка ли, смерть ребенка пережить! Могу себе представить, какой спектакль перед твоими глазами каждый день разыгрывается. Как в нашем драматическом, только жанр наверняка определить трудно, драма или трагедия. Жалко Семеныча, конечно, но если ему так лучше, если у него снова смысл жизни появился, так это же здорово! Съезжайте с женой и не парьтесь! Пусть он живет своей жизнью, а вы своей! Тем более тебе Алину лечить надо! Я тебе, когда ноуты домой закидывал, она мне двери открывала. Да… Глаза побитой собаки, руки, как плети, вдоль туловища висят, а шейка такая то-о-нкая. Посмотрела сквозь меня, кивнула, мол, поняла, а у меня от жалости заныло под ложечкой. Пока, говорю, а сам по лестнице вниз, как припустил.

Филя замигал здоровым глазом и, чтобы не смотреть на и так расстроенного друга, стал изучать стопку бумаг, лежавшую на рабочем столе. В комнате стало тихо и только шум улицы врывался в приоткрытое окно.

– Да она т-три месяца в больнице провела! Вроде вначале л-лучше было, плакать п-перестала, есть начала, хоть крохи, но все-таки. Да и со с-сном наладилось. – Егор передвинул стопку бумаг слева направо, затем взяв лежавший перед ним карандаш, открыл свою записную книжку и стал в ней что-то подчеркивать. – А когда вернулась, стала на новую б-батину жизнь внимание обращать, задумываться. Отец-то с «матерью» дни напролет в-воркует, с Алиной – ни полслова. Она обед приготовит з-зовет его, а он то «не могу сейчас, мы с Машенькой ф-фильм смотрим», то «спасибо, Маше жирного нельзя; я ей с утра к-курочку запек. Хочешь? Угощайся!» Я в офисе тут д-день-деньской п-пропадаю, а Алина наслушается, н-насмотрится и снова себя из-зводить начинает. Сегодня вот к в-врачу собиралась, – Егор вздохнул, продолжая заштриховывать клеточки в открытом блокноте.

Сумерки заполняли офисные окна, и свет автоматически зажегся во всех четырех углах просторного бюро. Филипп присел у рабочего стола друга и подхватил крайний металлический шарик на маятнике Ньютона, затем оттянул его и тут же отпустил. Шар, подвешенный с другой стороны ряда, тут же заколебался… Ритм и звук двигающихся сфер создавали эффект расслабления. Сувенир, который однажды притащил Левин, привносил атмосферу особой гармонии и помогал приводить мысли в порядок.

Егор закрыл блокнот, молча наблюдая за мерным покачиванием крайних шариков, воздействующих гипнотически, они изящно продолжали свой долгий танец.

Уходить не хотелось, как и говорить. Двигаться не хотелось и думать также. Хотелось только неподвижно сидеть, ощущать присутствие друга, впитывать тишину и бесконечно молчать.

* * *

Кафе «Сандал» на девятом этаже с трех сторон огорожено стеклом, на котором изображены закаты над озером, высокие сосны и тонкие карельские березки, сиденья выглядят как поросшие мхом каменистые берега. Сотрудники Центра «Мы с тобой» негромко беседовали за уютными столиками, отхлебывали всегда горячий кофе, наслаждались отменным чаем и хрустящими булочками.

Крещенский стремительно вошел в кафе, чем немного удивил сидящую там публику, бросил пальто на кожаное сиденье рядом, поставил черный портфель у своих ног и, вынув из верхнего кармана стильного пиджака маленькую расческу, провел несколько раз по густым волосам. Знакомая официантка уже приближалась к его столику, одной рукой поправляя на ходу длинный, свисающий почти до самого пола темно-синий фартук из грубого сукна, а другой – трогала прическу.

– Добрый день, Виктор Арнольдович! Будем отдыхать или снова деловая встреча? – улыбаясь, поинтересовалась она.

– «И вечный бой! Покой нам только снится…», Людочка! – устало продекламировал он. – Деловая встреча, – добавил Крещенский, обреченно кивнув. – Водички пока!

Щелкнув замком, профессор достал маленький изящный планшет и, сделав несколько пассов над гладким экраном, принялся читать. Скоро звуки исчезли, и голоса потонули в общем гвалте.

Георгий Бариевич Басланов, руководитель Программы замещения, неизменно носил тюбетейку, которая покрывала светло-русые волосы. Глаза его по-кошачьи светились зелено-желтым огоньком и выдавали в нем натуру увлекающуюся, тонкий нос с небольшой горбинкой и невысокий рост указывали на принадлежность татарскому этносу.

Жилистый и сухопарый, он по-хозяйски расположился на сиденье напротив Виктора Арнольдовича, загудел, приветствуя его, и тут же сделал красноречивый жест официантке.

– Эспрессо, моцарелла с помидорами, пирожное «Ленинградское» и… – Георгий Бариевич наконец-то вопрошающе взглянул на Крещенского: