Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски

– Не жили, а паслись, – поправил начальника почты Багиров. Королевич кивнул головой в знак согласия и продолжил:

– Больше нигде. Обнаружили их в 1741 году, а зверски убили последнюю в 1768-ом.

– Вы так рассказываете, Андрей Николаевич, будто сами всё это видели и пережили, – вставила замечание в разговор Ляля Петровна, вышедшая на палубу из-за духоты внизу.

– Совершенно верно, уважаемая Ляля Петровна. Сердцем пережил-с. До сердечной боли-с. Вы представьте себе, с открытия вида до её полного истребления прошло каких-нибудь двадцать семь лет! В действительности, это всемирная катастрофа, ужасное биологическое убийство, которое показало миру лицо человека, насколько он опасен, жесток и недальновиден. Убивали из-за еды, конечно. К ней можно было просто подойти на лодке, отрезать кусок мяса и спокойно отплыть, оставив истекающее животное умирать. Так иногда и делали. Из-за больших размеров своих страдала.

На катере воцарилось глубокое молчание, прерванное губернатором.

– Вот очередной пример нашего безрассудного и расточительного к природе отношения. Так же и Камчатку жестокосердно рвут.

– Кто рвёт? Почему рвет? – озадаченно спросил Родунген, протирая пенсне.

– Кто, кто… Да кто ни попадя!.. А то вы не знаете, Василий Осипович? – с досадой проговорил Николай Владимирович и пошел в нижнее помещение. Остановился на нижней ступеньке, поднял лицо и все-таки сказал, хлестнув перчаткой по поручню. – Враги отечества рвут!

На палубе воцарилась тишина. Все поняли, кого имел в виду губернатор, но промолчали. Мотор негромко фыркал где-то внизу под кормой. Уже приближалась городская пристань на сваях, все пассажиры сосредоточились на правом борту для высадки, когда Королевич вдруг сказал:

– Между прочим, во Владивосток через две недели приезжает известная французская певичка Рашель…Рашель…как её?

– Бутон?! – изменилась в лице Софья Михайловна. – Сама Бутон?

– Собственной персоной. Гастролировала в Харбине, милостивые государи, в Хабаровске, нынче во Владивостоке и обратно ай-люлю! – в Америку, а оттель в Парижик!

– Как в Америку? – растерянно сказала губернаторша. – А к нам?

– Рылом не вышли, да-с, – брякнул Королевич, сразу спохватился и поправился. – То есть, я не про вас, Софья Михайловна.

Извинение вышло еще хуже. Багиров рядом радостно осклабился.

– Я в том смысле, что гонорар больно высок. Парижская штучка!

Шумилин первый ступил на трап, подал Софье Михайловне руку и весело сказал:

– Зато у них, лягушатников, киты на берег не выбрасываются – в Париже!

– Очень остроумно и гумно, – опять процедил бывший инженер.

Кто-то прыснул от смеха, громче всех вдогонку Елена Петровна.

В стоячем шкапе на пристани раздавался мощный храп казака Понтрягина, охранявшего таким образом Камчатку от вражеского нападения.

* * *

По возвращении в дом Павел Михайлович пришел в изумление. Даже усы его, всегда тщательно расчесанные, встали дыбом.

Все вещи в комнате валялись разбросанные повсюду, ящички в комоде выдвинуты, книги, бумаги сброшены со стола, даже киот висел на одном гвозде, сорванный со своего места.

– Да что же это такое у нас творится?! – возопил денщик Белугин. Пятидесятилетний казак, родом из Усть-Камчатска, он сызмальства такого не видел, чтобы кто в чужом дому такое безобразие вытворял.

– Ничего не трогай, дай посмотреть, – Клочков осторожно, стараясь не наступать на вещи, начал осмотр комнаты в поисках хоть каких-нибудь следов.

– И провод у телефонного аппарата разрезан, – исследовав кисточку обреза, добавил Кузьмич. – Ишь, как подчистую обрезан. Или бритвой аль пареньским ножом.

В окно снаружи нетерпеливой рукой постучали. Ротмистр раскрыл раму, внизу стоял Михельсон, пенсне висело на нитке, галстук съехал на сторону, в глазах испуг. Клочков сразу всё понял.

– Что случилось, Семен Фридрихович? Что-нибудь в канцелярии?

Михельсон только мотнул головой и опасливо огляделся по сторонам.

– Вы успокойтесь!

Михельсон выдохнул и сосредоточился.

– Я вошел, Павел Михайлович, а там – мать честная! Всё перебуторено! Как Мамай прошел! И телефон, анафема, из стены вырван!

Стараясь не привлекать внимание горожан, вышли из дома.

– А ты, Кузьмич, не за нами иди, а к покойному Ивану Генриховичу следуй. Думаю, что и там то же самое увидишь. Но ничего не трожь, а то знаю тебя! И оттуда прямиком в канцелярию. Мы там будем ждать.

– Ваше благородь, обижаете, в такую минуту… Да я ни в жисть! – и пропал за углом.

В канцелярии царил полный разгром. Даже обои сорваны в одном месте.

– Что же они искали, злодеи, а, Павел Михайлович?

Сейф тем не менее преступники открыть не сумели. Трясущимися руками старший делопроизводитель, закрыв телом скважину, набрал код, дверь со скрипом отворилась, обнаружив за собой аккуратно сложенную дохлую стопочку документов.

Семен Фридрихович с облегчением выдохнул и закачал головой с одного плеча на другой, как китайский фарфоровый болванчик.

– А ведь неспроста Иван Генрихович приказал долго жить. Ой, боюсь, боюсь, боюсь, Павел Михайлович, как бы эти сюжеты не имели родственных пересечений.

– Бояться нам ни к чему, если мы честно трудимся на благо царя и отечества, а вот опасаться надо. Только вы уж, Семен Фридрихович, чтоб никому! Чтоб ни одна мышь!..

В канцелярию зашел Кузьмич. Клочков и спрашивать его не стал, и так всё по нему увидел.

Кузьмич сел на венский стул в углу канцелярии и свесил голову.

– Это что ж такое деется, ваше благородия, никогда такого заводу не творилось… И кто, и кому енто нужно?

– Не твоего ума дело.

– Так точно, не моего-с, – согласился денщик. – Тут учёность нужна, откуда ж нам тут серым учёности набрать?

– И помолчи немного, Денис, а то жужжишь как овод, – сказал раздраженно Семен Фридрихович.

– Это верно, да, – покачал головой Белугин. – Подумать надо, да. Крепко подумать, вашество.

– Ты тут поспрашивал бы вокруг, не видал ли кто чего? – осматривая разбросанные бумаги, сказал Клочков.