Веления рока

– Кто этот рас… (шалопай)? – спросил тот, показав вытянутой рукой на Кучерова.

– Рядовой Кучеров, – ответил Дыба.

– Почему он в моем присутствии не поднял окурок?

– Не могу знать, товарищ полковник.

Перегаров загнул трехэтажным матом и наотмашь ударил Дыбу в челюсть. Дыба пошатнулся, но тут же снова вытянулся.

– Убрать! – разозлившись, гаркнул полковник. – Бегом! – Дыба побежал к окурку. – Отставить! – услышал он вслед.

Ошарашенный Дыба, сделав по инерции еще несколько шагов, встал и застыл на месте. Заметив всеобщий переполох и волнение, полковник захотел усилить впечатление.

– Пусть поднимет этот! – гаркнул он, указав на рядового Кучерова.

Тут же вместе с Кучеровым к окурку бросились все солдаты. Только Дыба молча стоял, в замешательстве не зная, что делать. Пристально глядя на него, полковник представил себе, как он снова влепил бы ему, но, увидев, как, сбивая друг друга с ног, солдаты бежали к окурку, успокоился: «Боятся, стервецы». От этого ему стало приятно, по всему его телу разлилась теплая волна, как будто ему только что почесали спину. Дымя сигаретой, как ни в чем не бывало, он вытер шею, сел в машину и уехал.

* * *

Эрудит знал, что теперь Дыба не даст житья Димке. Среди молодых новобранец выделялся своей интеллигентностью. Он был из самого Ростова. Эрудиту нравились его городские манеры, честность. Но главное, они были земляками, а в армии землячество – это очень серьёзно; земляк – это почти что брат. Поэтому они быстро и крепко подружились. Эрудит помогал ему втянуться в службу, старался, чтобы у него было всё хорошо, и его никто не смел трогать. Много раз Эрудит защищал его от Дыбы, деда-беспредельщика, известного особой жестокостью к любому, прослужившему меньше его хотя бы на полгода. Как «старик», по дедовским понятиям, Эрудит не имел права вставать на сторону молодого, пусть даже и земляка. Вскоре, когда рота, как всегда, гурьбой ввалилась в столовую и начала быстро растекаться между столами, Эрудита остановил на полпути Дыба и попытался объяснить ему это. С кривой усмешкой, оглядев Эрудита с ног до головы, он прогнусавил:

– Тебя не касается, не встревай. Будешь впрягаться – нарвешься сам.

От злости по скулам Эрудита перекатились желваки. Он схватил Дыбу за грудки, скрутил на его горле тельняшку и предупредил:

– Ты меня не пугай. Понял?

– Понял, я понятливый, – отрывая от горла его руку, прошипел Дыба.

Если бы Эрудиту предложили определить натуру и образ Дыбы одним единственным словом, он, наверняка, произнес бы: «Гнусный». Такого типа людей, как Дыба, немного, однако достаточно для того, чтобы каждый из нас в жизни хотя бы с одним из них соприкоснулся. И странное дело, такой человек, при всех равных условиях, не имея никаких преимуществ, как правило, умеет возвыситься над другим человеком, унизить его. Отчего это происходит? Оттого ли, что он никогда не обременяет себя даже элементарными понятиями о культуре и считает, что уважительное отношение должно проявляться только по отношению к нему? Или это гипнотическое воздействие, проявляющееся в нем от чрезмерной и постоянной потребности подавлять волю других людей? Призвание человека с такими задатками предопределено – всегда рваться к власти. Мысль о власти, никогда не покидает его, вырастает постепенно в настоящую страсть, и страсть эта заглушает голос разума и сердца, разрастается до громадных размеров. Ночами, томясь в мучительном полусне, в голове у него возникают самые противоречивые планы, сложные расчеты, поэтому, вполне естественно, что он обычно достигает цели: становится либо бандитом, либо чиновником. И в подобном положении живет легко, безмятежно, не ведая ни стыда, ни совести.

С бычьим лбом и выпученными глазами, Дыба стремился найти в каждом какой-либо физический недостаток, слабую струнку и при любом удобном случае задеть за живое. Казалось, он ненавидит все человечество. Его неприятной внешности соответствовали и манеры: он говорил в нос, медлительно и важно, выдавливая из себя каждое слово, всем своим видом показывая, что вести разговор с таким, как ты – это ниже его достоинства. Ростом Дыба превосходил Эрудита, но Эрудит от природы был сильным и ловким, не прошли даром и армейские тренировки. Об этом Дыба хорошо знал и не решался вступать с ним в открытую схватку.

* * *

Димка Кучеров с виду был совсем еще мальчишкой, он вырос в обеспеченной семье, не зная трудностей, и о борьбе за выживание имел весьма смутные представления. Однако теперь он отчетливо понимал свое положение. Вечером они с Эрудитом и еще одним другом, Ахтымом Гыргеновым, охотником из Забайкалья, обсудили ситуацию.

– Старайся не оказываться с Дыбой один на один, – предостерег его Эрудит.

Потом разговорились о гражданке: воспоминания возникали одно за другим, и все, что было до армии, здесь значило больше, чем когда-то. Ахтым Гыргенов, как обычно, рассказывал об охоте в горах Кодара. Это был доброжелательный, добродушный парень с восточным разрезом глаз. Он любил пошутить и сам абсолютно не обижался на шутки, отвечая на них детской улыбкой. Была у Ахтыма немного странная мечта: когда пройдет необходимый срок службы, приехать в гости к Эрудиту, посмотреть на Дон. Частенько в такие вот минуты он делился с друзьями сокровенным: будет таким же охотником, как отец. Люди уважать будут, за советами приходить будут. Рассказы в его самобытной манере изложения Эрудит слушал с удовольствием.

– Расскажу я вам, – начинал Ахтым, – как медведь хотел нас с отцом голодом уморить. Однажды взяли мы малокалиберные винтовки и пошли белок промышлять. День идем – ни одного выстрела не сделали, два дня идем – нет белки. Отец напрягся от неудачи, молчит, хмурый; собаки злые от голоду, бегают с задранными мордами, повизгивают. Нашли в чащобе берлогу, облаяли. Отец замахал руками, хотел избить их: нельзя тревожить амаку!

– Амака – это медведь, – пояснил Эрудит Димке.

– К вечеру мы добрались до зимовья, – продолжал Ахтым, – и наткнулись на следы сохатого. «Но-о, – удивился отец, – зверь рядом ходит». В тайге следы, как книга, все расскажут. Мы даже не стали отдыхать, чаем не погрелись – сразу пошли по следу. След в ложбину ведет. Глядим – стоит сохатый: большой, жирный бык. На одном месте стоит, рогами в дерево упирается. Мы догадались: между деревьев рога застряли, не может их вытащить сохатый. Рога огромные, как старые сучья. Отец подкрался, выхватил из-за пояса нож и убил зверя. Радость была большой. Отец дымит трубкой, говорит: «Большая удача. Не надо теперь по тайге ходить, белку искать. Отдохнем на хорошей еде, силы накопим, потом нарубим куски сохатины, домой потащим». У меня тоже нож за поясом висел. Только взял я его в руку, только приготовился снимать с сохатого шкуру, как услышал в чащобе рев. Видать, разбудили собаки амаку, он шибко обиделся, разворотил свою берлогу, вышел бродяжничать. Мы с отцом руки к ушам приложили: тихо стоим, слушаем. Второй раз амака еще страшней взревел, совсем близко. «Надо убегать, – сказал отец, – амака подкрадется, выйдет из кустов, набросится сзади и подерет». Отец умный, все знает, он на охоте много зим скитался. Повесили мы на дерево тяжелые мешки, винтовки с собой взяли – винтовки нельзя оставлять – и побежали. Утром пошли за мясом и увидели: огромный черный медведь рвет тушу сохатого. Не пускает нас к мясу. Собаки выскочили его пугать, он разозлился, задавил их. Малокалиберная пуля для амаки, что укус комара. У нас и патронов нет, в мешках остались. Мы запрятались за косматые кедры, весь день ждали, когда он уйдет. А он наелся, лег в кустах, затаился. Три дня не пускал амака нас к мясу. Сухари, лепешки и сахар – в мешках. Их тоже не отдает амака. Мы как собаки голодные были, на ужин варили мох и чагу. На четвертый день совсем худо стало: животы подвело, руки окоченели, ноги ослабли. Сказали мы: «Умный амака, черный амака! Ты добрый, большой, сильный. Прости нас, амака, ты не думай, мы не хотели тебя обидеть». Спички у нас были. Огонь зажгли, попили кипяток и пошли к лабазу.

Ахтым рассказывал весело, посмеиваясь. А потом задумался.

– Отец письмо прислал. Пишет: «Совсем старик стал. Какой теперь охотник. Приедешь из армии, последний раз на охоту вместе сходим. Потом уйду в горы, там умру». Еще пишет, что Джальгурик ждет меня. Джальгурик – тонкая, красивая, в ее жилах бежит чистая кровь древних богов; я люблю ее, она меня тоже любит. Закончу службу, возьму в жены свою красивую Джальгурик.

Тут и Димка вспомнил о своей подруге.

– В институте я дурил голову одной девчонке, – начал свой рассказ он, – а потом повернулось так, что жить без нее не мог. Но оказалось, что любовь эта была в одно рыло. Раз пришел в общежитие к ней, а она с каким-то жлобом в обнимку на кровати сидит. Я как увидел, в глазах помутнело. Схватил со стола тесак, тот козел с испугу в окно выскочил. С первого этажа, но умудрился ногу поломать. А моя дура тоже тонкая была, успела в дверь выскользнуть и такой шум подняла. В деканате посчитали это хулиганством и выгнали меня из института, главным образом – за нож. От суда отец отмазал. Так и не стал я Эйнштейном. Вскоре пришла повестка. Раз пришла, надо служить. Мог бы откосить, конечно, у предков связи были, но решил повоевать, пороху понюхать. И зря, не думал, какое гнилое место эта армия.

– Ты ее все равно любишь? – поинтересовался Ахтым.

– Кого? – переспросил Димка.

– Ну, дуру свою.

Эрудит улыбнулся. Димка тоже улыбнулся и ответил:

– Не знаю… Наверно…

– Я тоже поступал в институт, – сказал Эрудит, – по конкурсу не прошел.

– Бабки были? – спросил его Димка.

– Нет, откуда?

– Это дохлый номер, без взятки не поступишь.

– Да вот же, на знания понадеялся, я школу с хорошими оценками закончил.

– Кому сейчас нужны твои знания? Все делают money, money. Еще будешь пытаться?

– Хотелось бы. Попробую, наверное, но теперь только на заочное отделение.

– А я обязательно поступлю, студенческая жизнь – это вещь. Вот только дембельнусь и сразу начну готовиться к вступительным. Армия – неплохая школа, но институт лучше. Знаете, мне нравится цитата Мао Цзэдуна: «Чем больше учишься, тем глупее становишься». Никогда всему не научишься. – Он увидел в открытой двери Гниду, первого друга Дыбы, сделал небольшую паузу и продолжил: – Чем больше учишься, тем больше знаешь. Чем больше знаешь, тем больше забываешь. Чем больше забываешь, тем меньше знаешь. Чем меньше знаешь, тем меньше забываешь. Чем меньше забываешь, тем больше знаешь.

* * *

Гнида возвращался в роту после какого-то задания. Навстречу ему шел лейтенант Утехин. Они встретились, постояли в нескольких шагах от тумбочки дневального, поговорили о чем-то. Ротный повернулся и пошел в автопарк, а Гнида направился к трем друзьям. Сначала прошагал мимо, даже не взглянув в их сторону, но вдруг повернулся, подошел, подбирая в уме слова для начала разговора на излюбленную тему.

– Что, мужики, тоскуем по бабам? – Отодвинул от стены стул, оседлал его, навалился грудью на спинку, обняв ее обеими руками, ухмыльнулся и по обыкновению принялся рассказывать о своих похождениях, о женщинах, которыми обладал: – Вы, конечно, не поверите, но у меня было их не меньше двух десятков. Стоило мне любую только приметить, и на следующий день она – моя. Пацан сказал– пацан сделал! В натуре, любую телку можно уболтать, если хорошо постараться. А я их быстро обучал команде «ложись». Вот одна долго все вертелась около меня, кажется, ее Иркой звали. Думаю: «Ну, я тебя охмурю, подруга». Пацан сказал – пацан сделал! Однажды вечером…

– Пацан – сказал, пацан – наделал, – перебил его Димка.

Гнида обозлился.

– Ты молчи. Молчи и ничего не говори! А если язык чешется, Дыба тебе его скоро почешет… Грамотей! – Сделав паузу и осмелев оттого, что все молчали, продолжил: – Что, сильно грамотный, да? Мы тут не таких грамотеев обламывали! И ты еще поползаешь передо мной на пузе!

– Ну конечно, как перед тобой не поползать, – улыбнулся Димка, – ты же сексуальный маньяк.

Гнида огрызнулся:

– Фильтруй базар, пацан, не то я тебя прямо здесь грохну, не посмотрю на вашу кодлу.