Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

– Шалом! Скажите, а вы чего-нибудь заплатите, если я вам случай расскажу, совершенно исключительный.

Шатуновский замялся:

– Ну, если очень интересный, тогда копеек десять…

Факторович вздохнул:

– С этого, конечно, дом не построишь, но это лучше, чем кирпич на голову. Так будьте известны, что в пассажирском купе сидит приличный господин и смотрит: пожилая крестьянка держит ребенка и все хочет засунуть ему в рот титьку. Господин видит это женское обвислое хозяйство, и его едва не тошнит. А тетка стращает ребенка: «Бери титьку, дрянь ты этакая! Ведь ты хочешь жрать? Ну смотри, я сейчас дяде дам – он это любит, все сожрет и тебе ни крошки не оставит».

Солдаты вновь рассмеялись. Факторович всем пришелся по душе. Улыбнулся и Шатуновский, пошарил в кармане, достал пятачок.

– Остальное за мной! – и тщательно записал анекдот.

Факторович был доволен собой. Тоном благодетеля произнес:

– Уверяю вам, что могу рассказать тысяч на двадцать ассигнациями, только, господин журналист, не забудьте ваш долг пять копеек вернуть, – ткнул пальцем в сторону клозета: – Уже очередь, сразу видно, что народ обвалился – воевать едет.

И снова солдаты прыснули смехом:

– Хоть евреец, а мужик свойский!..

Факторович принял серьезный вид:

– Во-первых, для своей беды я крещен в православной вере, поэтому отправили воевать. Во-вторых, если мне собирать с каждого из вас хоть по три копейки, так я радовался бы жизни с моею Ривой.

– Почему? – удивился Фрязев.

– Я бы сунул кому надо, и мне дали бы белый билет. А вот теперь еду как самый последний.

– Это ты, жидовская морда, срамно рассуждаешь. Долг каждого – не жалеть живота и все такое прочее, – строго произнес Фрязев.

– Факторович, вы такой остроумный, что вас обязательно направят служить писарем при штабе, – сказал Бочкарев.

– Об таком счастье можно только мечтать. А теперь еще один случай и для вас совершенно задаром. К врачу приходит еврей, которого замучили понос и отрыжка, но стесняется сказать прямо. Он говорит: «Господин доктор, у меня отрыгается и спереди и сзади!»

Солдаты заходились хохотом, Шатуновский без передыху царапал карандашиком, а Бочкарев мечтательно произнес:

– Вот скоро кончится война. Приеду домой, затоплю баню, пропарюсь, за стол сяду, жена моя Алена щей с бараниной поставит да пироги из печи вынет. Эх, хорошо! И никакой отрыжки.

Соколов подумал: «Какой славный русский человек. Совсем немного ему для счастья надо».

Головка сахара

В это время в проходе, перешагивая через солдатские ноги, появился прапорщик Шлапак. Из-под распахнутой шинели на гимнастерке поблескивал Георгий. Прапорщик, заглушая шум, произнес:

– Все разместились? Извещаю: горячую пищу получите в Смоленске. Претензии, просьбы, обращения есть? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Желаю счастливого пути и боевых подвигов.

Вдруг прапорщик обратил внимание на Соколова. Раздвинул в улыбке рот и показал тридцать два крепких, как у молодого тигра, зуба, радушно протянул руку:

– В одном вагоне едем? Очень приятно! Я вас еще на вокзале приметил. Я моряк, в японскую воевал на крейсере «Богатырь». А в эту войну меня сделали сухопутным…

Соколов спросил:

– Небось по ночам снятся бушприты, кливер-шкоты, кран-балки?

Шлапак расцвел в улыбке:

– А вы тоже «полосатый»?

– Нет, вот мой пращур Сергей Богатырев, так тот при Петре Великом на море погиб. А я когда-то яхту держал, был членом Петербургского речного клуба, да и на субмарине короткий переход сделал.

– Надо же, родственную душу встретил! А я тоскую по воде. Моряки народ особенный, соленой волной промытый, ураганами обвеянный, – надежные люди. Прошусь обратно на флот. Я уже два рапорта посылал, да ответа не получил.

– Вы теперь после ранения?

– Никак нет, начальство за геройский поступок предоставило десять дней отпуска. Матушку Галину Васильевну навестил, в Сокольниках живет. А теперь в Московский разведполк возвращаюсь.

– У меня тоже предписание в Московский разведполк. Стало быть, однополчане.

Шлапак весь расцвел.

– Надо же, удача какая! Ротный у нас, Семенов, из себя, – показал рукой, – от горшка два вершка, а в деле горячий: бесстрашный, хитрый…

Соколов одобрил:

– Вот это по-нашему, по-русски!

* * *

Бочкарев заботливо опекал Соколова. В Вязьме он сбегал за кипятком, заварил чай, угощал Соколова и соседей.

Факторович достал большую головку сахара. Вздохнул:

– Что вы скажете на это несчастье? Сахар есть, щипцов нет. А это такой сахар, его кувалдой не разобьешь.

Соколов успокоил:

– Обойдемся без щипцов!

Он взял в кулак сахар. Все перестали жевать и разговаривать, уставились на богатыря. В вагоне наступила удивительная тишина, нарушаемая только стуком колес.

Соколов сжал сахар в громадном кулачище, и тот, к восторгу зрителей, с громким хрустом рассыпался в пудру. Факторович ужаснулся:

– Боже, это уже не сила. Это кошмар… Вы слыхали этот жуткий хруст, будто грешнику черти в аду кости крушат? У меня заложило в ушах. Но зачем много сладкой пудры просыпалось на пол? – Вздохнул. – Но пусть вас не волнует этих глупостей, выпивайте с тем, что в кулаке, – и стал дуть крепкий чай из жестяной кружки.

Жареный петух

Шлапак, привалившись плечом к верхней полке, с легкой усмешкой обратился к Шатуновскому: