Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Солдаты рассмеялись. Фрязев еще крепче уцепился за шинель Бочкарева, желая повалить солдата на пол. Тот ловко отбивался ногами. Начиналась драка, и Соколов вмешался в потасовку. Он сзади ухватил Фрязева за ворот и так рванул на себя, что Фрязев охнул, выпустил Бочкарева. Обиженно загундосил:

– Ты чего безобразишь, рядовой?

Соколов строго произнес:

– Кто позволил руки распускать? Я тебе такого леща отвешу, что будешь лететь, свистеть и радоваться.

Солдаты опять грохнули веселым смехом, а Фрязев перед видом громадного мужчины с властными манерами счел за благо отступить. Он лишь зло сверкнул маленькими поросячьими глазками:

– Еще ответишь за безобразие! – и внимательно оглядел соседний диван. И, вновь переходя на уверенный тон, прищурился и строго сказал: – Потеснитесь, не в театр пришли!

– Куда же тесниться? – заворчал Шатуновский. – У нас уже комплект, шесть человек…

– Вот ты, кучерявый, и потеснись! – зло отвечал Фрязев. – Для фронтовика обязан потесниться. Я за тебя кровь свою проливал, я экзамен на унтера сдал, а ты места уступать не желаешь. – И, просунув колено, отжал Шатуновского и затем втиснулся на скамейку.

Ударил колокол. Вдруг вагон вздрогнул, гонгом лязгнули буфера, колеса пришли в движение.

Все радостно загалдели:

– Поехали, слава богу! – и полезли в мешки доставать провизию, чекушки и полбутылки. Российская традиция свято соблюдалась – выпивать и жевать немедленно, едва паровоз даст третий гудок.

Поезд потащился мимо станционных построек.

* * *

Соколов глядел в мутное окно. Мимо плыла черная земля, по которой шли люди в промасленных костюмах – сцепщики, кондуктор с красным фонарем, тащилась с тяжеленным мешком за плечами краснолицая баба в пестром платке, осторожно вышагивал по шпалам мужчина в шапке пирожком и с кожаным портфелем.

Вагон миновал угольный склад, водокачку с громадной лужей – здесь заливали паровозные баки, – оставили позади платформы, груженные пушками, силуэты которых явственно проступали под грязным брезентом. Вот началась городская окраина: небольшие домишки с веселыми дымами, подымавшимися из труб, большие склады вдоль линии со стаями бездомных собак.

Соколов мысленно произнес: «Прощай, любимый город! Увижу ли еще тебя, пройдусь ли по твоим булыжным мостовым?» На сердце не было обычной легкости, душа томилась страшными предчувствиями.

И впрямь, впереди графа ждали смертельные испытания. И гений сыска не уклонился от опасностей, ибо понимал: великая Россия и государь ждут от него подвига.

…В это время в проходе появилась еще одна фигура, которой в нашей истории суждено играть некоторую роль.

Рядовой Факторович

Недоуменно озираясь, в проходе стоял тот самый человек с висячим носом и большими грустными глазами, на которого Фотий Фрязев прежде указывал Шлапаку. На грязный пол он явно садиться не желал, а места свободного не было. Кто-то из солдат предложил:

– Давай засуну тебя в ящик для фонарей, все равно пустой стоит.

Еврей меланхолично отвечал:

– От этого ужаса, что некуда деться, полезешь, как таракан, хоть в половую щель.

Солдат приподнял еврея, тот делал мучительные попытки, но забраться в ящик, расположенный под потолком, оказалось невозможным.

Солдаты наблюдали эту картину и зубоскалили:

– Эй, жидок, хочешь в ящике от немца спрятаться? Все равно найдет.

Соколову стало жалко человека – уж слишком несчастный вид был у него. Он пригласил:

– Идите сюда, мы потеснимся.

Еврей поклонился и вежливо сказал:

– Меня зовут Лейба Факторович. Спасибо за место, здесь, вижу, сидят приличные люди. Дай Бог вам каждый день кушать цимес, а вашим врагам пусть будет базедова болезнь. А то, что здесь тесно, так скажите мне, где теперь просторно? Этого не знает никто, даже ребе Пфефферминц.

– Кто? – удивился Бочкарев.

– Как, вы не знаете ребе Пфефферминца? – удивленно округлил рот Факторович. – Это знаменитый знаток Талмуда. Он развелся с молодой, красивой женой. Евреи возмутились: «Как это можно поступать? Такая замечательная жена!» Мудрый ребе поднял ногу: «Видите мой новый башмак? Чудно сшит, не так ли? Есть ли среди вас умный, что скажет: где башмак мне жмет, да так, что мои глаза на лоб выпирают? Вы молчите, потому что не знаете. Вот и с женой, вы не скажете, где мне жмет нестерпимо…»

Все рассмеялись, а Шатуновский стал лихорадочно царапать карандашом.

* * *

Бочкарев заботливо посмотрел на Соколова:

– Ваше благородие, Аполлинарий Николаевич! Хлебушка с колбаской желаете? Колбаска свежая, от самого Григорьева. Или сальца отрезать? Зашел на базар – шматок изрядный купил. Я жалованье за последний месяц не стал домой отправлять, сберег. Прикинул, дескать, самому понадобятся денежки. Так оно и вышло. А на станции сбегаю, кипяточку принесу…

– Ay меня шоколад и заварка из магазина Перлова, что на Мясницкой. Вот и перекусим. И в мешке тоже кое-что припасено… – отозвался Соколов.

Бочкарев расхохотался, весело потер короткие, почти квадратные ладошки:

– Эх, хорошо живем! Как народ говорит? Хлеб на стол, так и стол престол.

Шатуновский улыбнулся, обнажив длинные зубы:

– Простите, рядовой, я записываю народные выражения. Эта поговорка про хлеб – прекрасна. Вы где ее почерпнули?

– Не почерпнул, а дома так говорили.

– А вы какой губернии?

– Смоленской.

– Благодарю! – И Шатуновский стал быстро черкать в блокноте.

Солдаты, успевшие принять водочки, с интересом глядели на журналиста. Соколов сделал жест, как шпрех-шталмейстер в цирке, когда объявляет заезжую знаменитость:

– Герои фронта, вы имеете счастье лицезреть знаменитого на всю Европу и ее окрестности журналиста Шатуновского-Беспощадного. Он напишет о вас в газете, заметку прочтут в ваших деревнях и селах и месяц будут пить за здоровье героя. Поняли?

Солдаты весело зашумели:

– Как не понять? Эй, Беспощадный, про нас нацарапай, а мы тебе водочки нальем и разные происшествия расскажем.

Факторович, сидевший по соседству с Шатуновским, с интересом посмотрел на него: