Триггеры

– Надо же и телефон унести, – опомнился Соболев.

– Не надо, – отмахнулся Казанцев. – Таких санкций Степнову никто не даст. Итак, что ты хотел рассказать?

– Он меня вербует, – прямо ответил Соболев. – Хочет, чтобы я на вас начал стучать.

– А ты?

– А я думаю, что стучать – это не мое. Тем более на своих. К тому же его персона у меня вызывает больше вопросов, чем ваша.

– Ясно, – выдохнул слово Казанцев и положил решётку на мангал. – Не, ну это было ожидаемо. Он тебя наверняка проверил, прикинул, что я к тебе расположен и, скорей всего, не просто так повышаю, и решил действовать на опережение. Умный.

– Что значит «не просто повышаю»? – напрягся Соболев.

– Ха, – ухмыльнулся Валерий Игоревич. – Да то и значит, Кирилл, что и впрямь тебя не просто так повышаю. Понимаешь, мне нужен здесь свой человек. Нет, можно, конечно, всё делать одному, но силы настолько неравны, что это, очевидно, приведёт к проигрышу. А тут я заметил тебя. Молодого, смелого, не боящегося авторитетов и не подверженного влиянию толпы. К тому же у тебя опыт и стаж. В общем, ты мне действительно нужен, чего уж тут скрывать.

– Для чего я вам нужен? – Соболеву очень не нравился этот разговор.

– Да ты не смотри так волком на меня. Воду травить или торговые центры взрывать я не собираюсь. Но я удивлен, что у тебя не появились вопросы, после того как ты узнал правду о датчиках. Мне даже интересно, ты ведь думал об этом, прикидывал информацию?

– Честно говоря, мне просто некогда было, – пожал плечами Соболев. – Столько всего происходит в последнее время. Да и что, собственно, нового я узнал? Ну ещё одна переменная в нашей работе, интересно, конечно, но ничего шокирующего. Центр всегда от нас что-то скрывает.

– Подожди-подожди, – удивился Казанцев, – но это же не просто рухнувшие перегородки, это люди. Их жизни.

– Я понимаю, Валерий Игоревич, что вы хотите сказать. Но мне, в моей работе, это как может пригодиться? Я так понимаю, что данные по человеческим смертям мы не получаем, они только для избранных наверху, которые, похоже, никак эту информацию не используют.

– Ошибаешься, – тихо сказал Казанцев и перевернул решётку. – Ещё как используют.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ровно то, что сказал. Центр не просто имеет возможность собирать эту информацию. Ты просто не видишь картину целиком. Подумай, все датчики завязаны на один сервер, куда стекаются все данные. И поверь, там стоит такое оборудование, которое запросто может обрабатывать любые объемы этих показаний. А значит, они имеют возможность анализировать и собирать статистику. Я тебе больше скажу, их ЭВМ может даже дальше заглядывать в будущее. Что из этого следует?

– Что они знают, когда, где и сколько погибнет людей.

– В точку. А теперь вспомни ещё один момент, фабулу, которую все триггеры знают, как отче наш.

– То, что должно случиться, обязательно произойдет.

– Да. То есть они знают, что в определенном месте, в определенное время может погибнуть некоторое количество народу. Отсюда можно строить прогнозы происшествий. Где обычно гибнет очень много людей одновременно?

– В очаге техногенных катастроф, это из учебника.

– Правильно. То есть там, – Казанцев показал наверх, – они точно знают, что может взорваться какой-нибудь заводик, или станция, или, скажем, произойти выброс ядовитых веществ в атмосферу. А ведь это уже не просто людские жизни, это деньги, Кирилл. От техногенных катастроф страдает в первую очередь экономика, а она, как известно, кровь страны. И что делают, когда крови слишком много и она может уничтожить организм?

– Не может быть! – воскликнул Соболев.

– Ещё как может. Они пускают кровь, чтобы, как им кажется, избежать большой беды. Только вот такое кровопускание не может быть незаметно в больших объемах. Люди, как известно, просто так пачками не дохнут. Очень живучие мы. Но, повторюсь, просто так не дохнут, а не просто так – запросто.

– Я ничего не понимаю, – замотал головой Соболев. – То есть они всё равно убивают людей? Но как? Это же было бы всем заметно.

– Так это заметно, просто никто не связывает это с центром. Ну, вернее, связывают, конечно. Но редкие радикалы или объявленные сумасшедшие, которых никто и не слушает. Ты забываешь, что у этого чудища много щупалец, и каждым из них он может дотянуться персонально до тебя. Например, медицина, где тоннами выпускаются лекарства, которые ни хрена не лечат, в лучшем случае снимают симптомы. А персонал, который и так-то некрепкий, но ещё сильнее подбивается вторым щупальцем – образованием. А там, где не работает схема, регулярно вбрасываются всякие интересные препараты, убивающие напрочь иммунную систему, и которые народ жрёт в виде добавок и прививок, как манну небесную. И это только вершина айсберга. Есть такие препараты, которые как бы помогают от текущего вируса, но на самом деле являются лишь частью бактериологического оружия, которое собирается в организме как конструктор, получая с новыми препаратами от очередной эпидемии новые составляющие. Мы лечим грипп из года в год, убивая себя изнутри. Жалко, я сам об это поздно узнал. – Казанцев замолчал на несколько секунд, явно перебарывая в себе какие-то эмоции. Он снова перевернул решётку с уже подрумянившейся курочкой и, похоже, взяв себя в руки, продолжил: – Они строят химически и радиационно опасные объекты в городах или рядом с ними, они позволяют делать выбросы в реки, из которых мы пьем, разрешают травить воздух, которым мы дышим, они везде, где содержатся люди, допускают условия, при которых происходят массовые заражения неизлечимыми болезнями, позволяют целым сёлам уходить под воду и продают дешёвый алкоголь на каждом углу.

– Но какой в этом смысл? – спросил Соболев, не узнавая свой голос.

– А ты до сих пор ещё не понял? Это же тот же самый превентивный принцип. Чтобы не рухнула Организация, нужно заранее внести корректировки. В данном случае корректируют человеческие жизни. Не будет массовых смертей, если люди уже погибли. Контролируемые смерти позволяют центру своевременно подстраиваться. В результате чего сохраняются стабильность и постоянство.

– Это бред. – Соболев встал и начал расхаживать напротив мангала. – Каким образом смерть людей, даже превентивная, может повлиять на техногенную катастрофу? Даже если представить, что центр может узнавать о подобных происшествиях за долгое время, он ведь должен действовать адресно на определённых людей, занятых на конкретном объекте. А как смерти непричастных людей могут повлиять на процесс?

– Ты не слушаешь, – спокойно ответил Казанцев. – Это же тот же самый триггерский принцип. Если в доме должно произойти возгорание, то оно произойдет. Мы лишь можем минимизировать потери от возгорания, определяя очаг. Но какая разница, произойдет оно на первом этаже или на втором, если мы уже подожгли весь стояк, дом всё равно загорится. Только это всё равно всё ещё будет контролируемое возгорание, которым можно управлять. Понимаешь? Они не могут точно сказать, какие люди могут повлиять на катастрофу, но могут определить отдельные группы по признаку их приближенности к тому или другому важному объекту. То есть, чтобы тебе было понятно, если в районе химзавода уже преждевременно погибло сорок тысяч человек, то уже вдруг, так сказать, одномоментно, это не произойдет. Понимаешь?

– Кажется, да. – Соболев сел на место и закурил. – Только всё равно это смахивает на паранойю. Какой-то конспирологический бред. Да и потом, не все люди обращаются в больницы, не все прививаются. Многие же даже таблетки не пьют, лечатся медом и лимоном. Как ты это проконтролируешь?

– Так для этого есть правила и методические указания. Если ты в больничку за справкой не сходишь, тебе тут же отгул влепят. А вот больничный тебе дадут на три дня. Каково? И это при том, что любой вирус минимум три недели сохраняет контагиозность. А там они убивают сразу двух зайцев: и тебя таблетками напичкают, и коллег твоих заразят. Да ладно, Кирилл, это уже тонкости. На самом деле фабрика смерти давно уже настроена так, что ты никогда из неё не выберешься, будь ты даже отшельником-травоедом. Воздухом-то ты всё равно будешь дышать общим. А если ты обычный человек, то у тебя и вовсе шансов нет. Численность людей уже давно контролируется одним росчерком дорогой шариковой ручки. Разрешить добавки «Е» – бац, и на десять тысяч человек стало меньше; запретить лекарственные средства, привезённые откуда-то ещё, – смотришь, ещё полсотни тысяч нету. И так каждая мелочь, нормы радиации, чистоты воды, воздуха, дороги, автомобили, который стоят дёшево, но убивают больше, чем атомная бомба, подконтрольная преступность, коррупция, поощряемый национализм. Этот список можно продолжать бесконечно.

– А зачем тогда создают триггерские организации? – ухватился Соболев за последнюю ниточку. – Какой смысл тогда в нашей работе? Тогда получается наоборот, нас должны были запретить, ведь мы, получается, мешаем?

– Ты серьёзно! – Казанцев зашёлся в злом смехе. – Да кому же мы мешаем? Мы как раз помогаем им.

– Помогаем?

– А как ты хотел. Ну слушай, детская наивность. Если бы мы им мешали, нас бы уже давно не было. Но и помогать нам они не торопятся. Поэтому и держат на таком среднем уровне. Никогда в голову не приходило, чего это вдруг триггерская служба, это почти всегда предприятия? Нам же деньги из бюджета не платят, как полиции или медицине. Нет, мы вроде как должны жить на доходы, получаемые за обслуживание датчиков. Причём на эти же деньги должны содержать базу, покупать материалы, тратить на прочие расходы. И я тебе зуб даю, что стоимость обслуживания этих датчиков, которую нам тоже спускают из центра, высчитывалась не просто так. Эта стоимость очень отличается по регионам, и чем больше регион, тем стоимость обслуживания, считай деньги, которые получат триггеры, меньше. А все почему? Потому что триггер должен жить не бедно, чтобы работать, но и не шиковать, чтобы от лишнего достатка начать задавать вопросы. А сама триггерская служба должна жить впроголодь, чтобы только на зарплаты и расходы хватало, чтобы не было соблазна спасать мир и внедрять всякие рационализаторские подходы. Но, заметь, триггеры нужны. Ведь именно через них идет такая важная для центра информация. Да и обслуживать датчики кто-то должен. А тут снова сразу два зайца убиваются – и датчики в рабочем состоянии, и денег на это никто не тратит. Красиво. Да, ты ещё не забывай про такую важную и нужную пыль, которую горстями кидают в глаза людям, которые хотя бы пытаются задумываться о ситуации вокруг.

Казанцев замолчал и занялся уже подгорающей курицей. Соболев следил за действиями начальника и ничего не говорил. Он думал, что всё самое дерьмовое он уже знает про этот мир. Оказалось, что это не так.

– Уже готова, – раскрывая решётку, сказал Казанцев. – Будешь?

– Да что-то не хочется, – хрипло ответил Соболев.

– А я съем. – Казанцев подцепил ножом крылышко и осторожно поднёс его ко рту.

– Я не представляю, как можно жить среди этого, зная всю правду? – сказал Соболев.

– А что делать, – прожёвывая кусок горячей курицы, ответил Валерий Игоревич. – Вариантов, на самом деле, практически нет. Можно, конечно, уехать из страны, но на той стороне свои правила. И поверь, они зачастую не честнее наших. К тому же у них существует градация людей, а это вообще фашизм. Если твой доход ниже определённого уровня, если ты эмигрант или переселенец, если твои взгляды и деньги находятся далеко от тех, у кого в руках власть, то в этой шкале ты будешь на самом низком месте. А значит, именно ты станешь тем агнцем на заклании, за счет которого будут жить высшие касты. А здесь ты на одном уровне с чиновником средней руки – считай, в очень размытой группе.

– Почему вы приехали? – вдруг спросил Соболев. – Если вы всё это знаете, если вы понимаете, как это работает, то зачем же становитесь ещё одним винтиком в этой адской машине?

– Это правильный вопрос, – ответил Казанцев и отбросил недоеденный кусок курицы. – Но только я хочу, чтобы ты понимал: то, что я тебе расскажу, откроет тебе дорогу к свету, к выходу из этого мрака. Но, Кирилл, это дорога в один конец. Повернуть уже нельзя будет. Ты либо со мной, либо опасен.

– Мне кажется, – подумав, ответил Соболев, – что то, что вы мне рассказали, уже самый страшный кошмар. Вряд ли может быть что-то хуже.

– Может, – спокойно ответил Казанцев. – Ещё как может. Но в войне с палачами милосердием и фиалками не победишь.

Глава 10

Эту ночь Соболев не спал. После того как Казанцев рассказал ему правду, спать не получалось. Но не правда пугала Кирилла: его вдруг напугала ответственность, которую своим рассказом на него возложил начальник. После того как Казанцев рассказал про центр и как тот использует триггерские датчики, он продолжил свой рассказ совсем страшно.

– Массовые убийства, – сказал Валерий Игоревич, – все равно остаются массовыми убийствами. И кто мы такие, чтобы брать на себя роль судей и палачей? В конечном итоге судьбу никто не отменял. Это же не наша придумка, и что должно произойти – произойдет. Так по какому праву мы вмешиваемся в этот процесс? Не лучше ль было бы оставить суть вещей в покое и дать нормальному течению жизни делать свое дело? Но нет, мы – человек, сам смысл и логика природы нам не указ. Мы такая тварь, что готовы подмять под себя всё, что не подходит под наши параметры. Мы рушим горы ради дорог, даже не задумываясь о возможности делать трассы, не насилуя природу. Мы поворачиваем реки вспять, потому что хотим использовать воду и течение ради личных интересов. Мы разгоняем облака, нарушая экосистему, уничтожаем целые пласты биогеоценоза. И все нам сходит с рук. И никто нас не может остановить. Но есть что-то сильнее человека. Есть кто-то, чья правда и сила может изменить ход вещей, потому что меняла всегда. И этот кто-то – другой человек, который неожиданно перешёл на сторону природы, на сторону справедливости судьбы.

В словах начальника была правда, и Соболев частично разделял её. И тогда, у мангала, в беседке, разговоры о природе, о человеческом благе казались правильными и разумными. Но то, о чём заговорил Казанцев дальше, заставило Соболева похолодеть от ужаса, несмотря на теплоту весны.