Дауншифтер
Вадим Владимирович Денисов
В 1908 году над Тунгусской тайгой, в междуречье Нижней и Подкаменной Тунгусок, чуть севернее небольшой фактории Ванавара взорвался неизвестный космический объект, который принято считать метеоритом. Тайна его до сих пор не разгадана. Первая научная экспедиция профессора Леонида Алексеевича Кулика отправилась к месту катастрофы лишь через девятнадцать лет.
Прошло более сотни лет, и космический феномен повторился с локализацией примерно в том же месте, однако на этот раз ответы на многочисленные вопросы были найдены достаточно быстро.
Вадим Денисов
Дауншифтер
Дауншифтинг – в переводе с английского «переключение на низшую передачу». Социальное явление целенаправленного осознанного спуска по социальной иерархии, отказ от чужих целей и последующая жизнь для себя. Дауншифтер осознает иллюзорность навязываемых целей, понимает, что чем больше материальных благ приобретается, тем больше хочется. И дело не столько в статусе и богатстве, сколько в цене, которую за них приходится платить в обществе: стрессы, болезни, отсутствие свободного времени, семейные конфликты и т. д. Сознательно отказываясь от статуса и погони за деньгами, дауншифтер получает внутреннее удовлетворение, возможность заниматься любимым делом, жить так, как хочется.
Глава первая. Специфика поселкового досуга
Драка назревала вне расписания.
Весь сегодняшний день события опережали график. Я даже злиться начал раньше обычного – после того, как с утра навестил единственный в Каменных Крестах промтоварный магазин «Мастерок». В нашем относительно молодом поселении, построенном на берегу затерянной в таёжном безбрежии реки Таймуры, вообще не очень богато с магазинами. Пришел и уперся носом в закрытые двери. Выяснилось, что Азрак Галиакбаров, хозяин и по совместительству единственный продавец «Мастерка», никого не предупредив, удрал по делам то ли в посёлок городского типа Северо-Енисейский, то ли в Бор.
По идее, в моем распоряжении должно остаться целых полчаса, чего вполне достаточно для завершения очередной интересной беседы из разряда «писатель познаёт жизнь глубинки». Но что-то пошло не так. Судя по всему, придется покинуть «Котлетную» раньше обычного и передислоцироваться в пафосный по провинциальным меркам «Макао».
Десять минут даю. И битва начнется.
Я лениво покатал вилкой знаменитую котлету, потом загнал её в ядреную густую горчицу, поморщился и опять посмотрел налево, где через два столика от моего и назревал конфликт. Вахтовики гудели всё громче, решительней, вот один из них уже толкнул ладонью другого в грудь. Пока только ладонью, но кулаки будут. Чёрт, не учел я, что у них очередная смена. Работники вахт – народ занятой. Вкалывают как черти, по посёлку не болтаются, обретаясь исключительно в местах производства работ, и на все законтрактованное время у них введён строгий сухой закон. А вот по завершению вахты… Очередная вертушка, предназначенная для вывоза на материк именно этой партии трудяг, прибудет только завтра, первую часть выплат – как они по-модному говорят, первый транш – ребяткам уже перевели, отчего бы и не погудеть в «Котлетной»? И только тут. Транш есть, а наличных почти нет, банкоматы в Крестах ещё не появились.
С вахтовиками я практически не общаюсь, хотя некоторых из них, самых опытных, знаю в лицо и даже киваю головой, встретив случайно на улице. Но основная масса – неудавшиеся искатели приключений и длинного рубля, социальные экспериментаторы. Съездит такой один разок на прииск или рудник, проливает трудовой пот, быстро понимает всё нужное ему лично и после вахты никогда не возвращается, предпочитая описывать пережитые кошмары в социальных сетях. Никчемный народец. Вздохнув, я выгнал котлету из зеленого болота и посмотрел на наручные часы.
– Что, не будешь есть? – без всякой жадности, но чисто из чувства инстинктивной бережливости поинтересовался стоявший за круглым столиком напротив меня Гумоз.
– Забирай, действительно, что-то неохота мясного… Я лучше в «Макао» какой-нибудь рыбки возьму.
– У вас, богатых, свои причуды, – проворчал собеседник.
– Нет, действительно, не выкидывать же, давай тарелку, переложу, – настоял я.
Не тот человек Гумоз, чтобы торопливо подачку хватать. А вот если я ему сам предложу – снизойдет. Остывшая говяжья котлета перекатилась в соседнюю ёмкость, глубокая тарелочка отодвинулась, а визави, уже примеряясь весьма изношенным зубным набором, не преминул едко заметить:
– Думаешь, Ринатовна выкинет? Ну-ну.
Гумоз – личность примечательная, даже знаменитая. Он идейный бич, заслуженный ветеран северов. Человек, свободный от обязательств перед обществом. Ему искренне нравится такой образ жизни, и он ничего не хочет в нём менять. И вот тут у нас с ним много общего. Ведь он тоже в своём роде дауншифтер.
Росту в нем что-то около метра восьмидесяти, но из-за легкой сутулости Гумоз кажется чуть ниже. Средней длины волосы отливают тускло-коричневатым с сединой цветом, ресницы – таким же, но ещё более светлые. Для своих лет он неплохо сложен и достаточно мускулист: в фигуре – ни намека на лишний жирок. Тугие длинные мышцы отчетливо выделяются под тесной серой футболкой, отчего худым Гумоз не выглядит. Эта сухощавость придаёт его облику дополнительную суровость, а порой и злобный вид. В верхнем ряду зубов дырка, рядом золотая фикса, увидеть которую сложно, верхняя губа малоподвижна даже при улыбке. Он умеет моментально превращаться из расслабленно-аморфного созерцателя в жёсткого и готового к быстрому и решительному действию хищника. Даже когда этот странный человек улыбается, то кажется, что он задумал что-то недоброе либо размышляет над какой-то опасной проблемой.
В спокойной беседе всё обстоит иначе. Он умеет слушать, как хороший журналист. Стоит ему произнести тихим хрипловатым голосом несколько ободряющих слов или рассмеяться, как неприятное впечатление тут же рассеивается. Почти всегда говорит мягким, ровным и спокойным тоном. Через полчаса беседы смотришь – сплошная кротость.
Ещё великий писатель-романтик Виктор Конецкий поведал нам, что слово «бич» происходит от английского beach – «пляж, берег». Английское выражение to be on the beach означает «разориться», буквально «находиться на берегу». Этих людей так и называли beachcomber – бродяга на побережье. Первоначально словом beach в коннотации «бездомный бродяга» называли матросов, списанных с кораблей и оставшихся без работы. В русском языке термин приобрел несколько иное значение – опустившийся человек, бродяга, систематически устраивающийся на сезонные работы, а в остальное время года не работающий вообще. Чаще всего бичей путают с бомжами – опустившимися на социальное дно людьми без определенного места жительства. Но ещё в советское время остроумными людьми был придуман забавный бэкроним «бывший интеллигентный человек», частично показывающий разницу.
Настоящий бич не опускается на самое дно, он работает, но работает не там, где придётся, а где это мало-мальски выгодно, и там, где ежовые рукавицы правоохранительных органов не очень колючи. Идейный бич ценит независимость и личную свободу, поэтому на материке бичей нет, там только бомжи. Поначалу два этих слова действительно были синонимами, но после закрытия лагерей и старта ускоренного вольного освоения Заполярья и Дальнего востока всё чаще стала заметна разница.
Ещё в 1980-х годах бичи составляли значительную часть всех сезонных рабочих в рыболовном промысле, геологии, строительстве на далеких точках и на лесоповале. Но сейчас, как утверждает сам Гумоз, настоящих бичей не осталось даже на далеком заполярном Диксоне. В общем, «сейчас таких не делают». Я верю эксперту вопроса, человеку, который не просто бич, а бич по всем старым понятиям. Он из тех, кто, даже имея возможности, знания, умения и деньги, никогда не вернется в традиционное цивилизационное поле.
Гумоз никогда и никому не говорит своего настоящего имени, и я тут не исключение. Уверен, что некогда он получил прекрасное академическое образование. Конечно, за трудные годы многое им забыто, но с Гумозом и сейчас вполне можно обсудить тонкости «Критики чистого разума» Эммануила Канта. Знаю, что он куда-то перечисляет почти весь свой заработок, как-то проболтался. А имя… Что мне даст заявленное имя, если неизвестно, сколько документов он поменял за свою жизнь?
Многие люди со временем осознают, что занимаются не своим делом. Некоторые начинают что-то менять, как я, поменявший в последние годы очень многое. Кто-то раз за разом ошибается и продолжает поиск долгие годы, другие же быстро ломаются, смирившись с судьбой. А иной с детства понимал, кем станет в будущем. Редкая история. Так вот, Гумоз настолько цельный в своём образе мужик, что он, как мне кажется, уже в молодые годы почувствовал нужную ему степень свободы и осознанно шёл к такой жизни.
В общем, моего собеседника зовут Гумоз, а я – Никита Бекетов. Мы находимся в правильном заведении и гоняем балду.
Вахтовики галдели всё громче, в спёртом воздухе тесного помещения практически без окон и с неважнецкой вентиляцией летали матерные ругательства. Народ в заведении это терпел, хоть и поглядывая на будущих дебоширов с явным неудовольствием, однако не спеша вмешиваться. Процедура известная, всё пойдёт своим чередом.
«Котлетная» – заведение с традициями. Новому владельцу категорически не понравилось это название, показавшееся ему неблагозвучным. Тем более что местный люд рифмованно обзывал эту распивочную «Миньетной», что, впрочем, можно объяснить только несбывшимися мужскими фантазиями. Я сам не видел и слышать не слышал, чтобы заведение посетила хотя бы одна женщина, не бывает такого. Поселковые дамы если и ходят в кабак, то однозначно выбирают вполне приличный ресторанчик «Макао», высокое крыльцо которого находится всего в паре десятков метров от полуподвальной «Котлетной». Правда, с другой стороны длинного двухэтажного дома. Итак, нынешняя хозяйка приняла волевое решение и назвала заведение красиво – «Закусочная». Но не тут-то было, народ оказался памятлив и упрям! Завсегдатаи объявили названию решительный бойкот, и даже немногочисленные в посёлке официальные лица продолжали называть кабак по-старому. Тем более что и ассортимент ничуть не изменился.
Тут есть свой шарм и даже некий романтический флёр. Мне нравится эта узкая полочка по периметру, усиленная дюралевым уголком, на которую удобно ставить пустые стаканы, три огромные старинные люстры из латуни, нравятся эти картины в затейливых багетах с видами Енисейска, выполненные самоучками в наивной манере. Этот вечный запах непрерывно жарящихся котлет, всегда свежий ржаной хлеб местной пекарни, эстрадная музыка шестидесятых годов, безупречно ледяная водка и тихий гул голосов. Вот только всё хорошо в меру… Сюда я захожу раза три за один визит в посёлок, то есть примерно восемнадцать раз за год. Этого более чем достаточно.
Гвалт и мат по соседству ничуть не смущали и Гумоза, он даже не глядел в сторону намечающегося буйства. Ведь только неопытные вахтовики не знают, что с ними будет дальше. Все остальные в курсе.
– Так вот, значится, о дорогах наших скорбных… – продолжил он прерванный шумом неспешный разговор по душам, – о путях людских грешных, чаще всего они именно таковы. Вот ты, следуя своим ходом, много ли обращаешь внимания на тропинки тех, кто ниже тебя в заположняках? В статусе.
– Честно говоря, вообще не задумывался, – быстро признался я. – Безразлично. Однако, вроде бы вообще никому не мешаю, дорогу не перехожу.
– Врёшь, паря! Сам себе глаза отводишь, – убежденно заявил он. – Ещё как мешаешь. Постоянно, как и все смертные, ты пересекаешь чужую тропку, просто не замечаешь с высоты, не думаешь. А вот когда твой личный ход кто-то режет наискосок да поперёк, то видишь сразу, возмущаешься, глотку рвёшь! Человечишка, он такой, слаб на самокритику. И часто не способен правильно оценить ту жёрдочку, на которой сидит по жизни. Расскажу тебе такую вот коротенькую историю…
– А валяй! – решил я, ещё раз бросив взгляд на запястье, успею эвакуироваться.
– Значит, так. Дело было под Дудинкой, полярной ночью. Я тогда с парнями машины гонял по зимнику, на Купол да на Пелядку. Это газовые промыслы Норникеля. У меня же есть все категории, кроме автобусной.
Я изумлённо покачал головой.
– А что, разве не говорил? – словно удивился и он, хотя точно не сообщал, у меня все ходы записаны.
– Нет. А чего же сейчас не шоферишь?
– Два года назад откатал на руднике всю зиму, но быстро надоело. Понимаешь, слишком много времени жизни и нервической силы в водительстве сгорает. А пока всё больше по ремонту, по любой технике могу. Отдохну, и обратно на прииск, или учителем литературы в школу! Не веришь? – щербато улыбнулся Гумоз.
– Пожалуй, поверю… Извини, перебил.
– Ну, за своевременность пауз! – поднял он классический гранёный стакан, из тех, которые называют «мухинскими».
– Поддерживаю!
Моя норма в этом богоугодном заведении, как говаривает относительно подобных развратных мест один мой друг из далёкой Прибалтики, сто пятьдесят беленькой. Она тут без палева, в отличие от коньяка, прошли лихие времена массовой потравы, народный напиток проверяют.
– Хорошо идёт под котлетку, зря не ешь, Витя, зря… опять же, калории. Короче, большая часть идёт по береговому зимнику, а немного – по льду Енисея-Батюшки. А там заструги, наледи. И мы, чтобы каждый раз не искать новый маршрут, старательно набивали путик. На путике любой проран лучше видно, машинам легче, это понятно. И вот, как-то раз обнаружили новую полынью, большую. Пришлось набивать новый, чуть в стороне. Едем себе по новому, значится, ночь полярная, кроме фар колонны – ни огонька. И вдруг видим – олени сбоку стоят, с дюжину! Замерли! Потому что мы им новым путиком привычную тропу через протоку перерезали. А северный олень, надо сказать, зверь туповатый, ему всё новое разъяснить нужно, понять, ближе подойти. Башка у него слабая, разъясняет долго. Стрелять не стали, поржали по рациям, да и поехали дальше, пусть себе тупят, нам-то какое дело…
Он глотнул и закусил ещё раз, вздрогнул с удовольствием и продолжил рассказ:
– А когда через четыре дня возвращались, то увидели почти в этом же месте лютый беспредел! Сухогруз ледового класса, принадлежащий Норильскому комбинату, по пути в Дудинку для чего-то взял чуть левее и распахал километра три нашей новой дорожки! Матерились… Страшно вспомнить. Сроки жмут, все устали, как негры на плантации, домой хотят, а тут разруха во льдах! Что поделать, пришлось делать крюк и прямо по застругам переть дальше, ожидая, какая из машин сломается на крепком морозе первой. И через несколько часов догнали тот самый «Арктический экспресс», он у посёлка задержался, подбирал кого-то по уговору. Догнали беспредельщика четырьмя «Уралами» и пошли параллельным курсом, сигналя, мигая и вызывая по рации.
– Справедливости искали?
– Уж очень хотелось капитану харю начистить, – значительно кивнул Гумоз. – Наконец, на мостике показался сам кэп с уоки-токи в руке. Наш старший колонны орёт ему, дескать, какого лешего ты, лось мурманский, наш путик порушил? Мы его били-набивали, трудились… Ты что, один на реке работаешь?