М. Горький «Чудаки»

М. Горький «Чудаки»
Вацлав Вацлавович Воровский

Литературные наброски
«Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день… Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей – все это не нужно мне! Это возбуждает во мне отвращение… но я же не сатирик. Есть еще что-то – робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого – это мне дорого, близко… Имею я право указывать людям на то, что я люблю, во что верю? Разве это ложь? Разве хорошее менее реально, чем дурное?»

Вацлав Воровский

М. Горький «Чудаки»

Мне кажется, Лена, что все люди, все вокруг нас с тобой живут вторые, третьи жизни, они родятся стариками и жить им – лень! Стариками они родятся, а я родился впервые ребенком, я счастлив тем, что молод… и безгранично люблю все это… все живое.

    М. Горький, «Чудаки»

I

«Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день… Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей – все это не нужно мне! Это возбуждает во мне отвращение… но я же не сатирик. Есть еще что-то – робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого – это мне дорого, близко… Имею я право указывать людям на то, что я люблю, во что верю? Разве это ложь? Разве хорошее менее реально, чем дурное?»

Так формулирует свою точку зрения на искусство писатель Мастаков в новой пьесе М. Горького «Чудаки». И за этим «верую» романтика, как его называют в пьесе, не трудно услышать голос самого автора, который за последние годы настойчиво рисует то, что ему «дорого, близко», игнорируя все, что ему «не нужно». Именно. Горькому бросали за это слова упрека, которыми опустившийся интеллигент Потехин возражает на романтическую сказку Мастакова: «Обманываете вы читателей, да, да! Вы не хлеб насущный даете нам, а сладкие пряники…»

Эта новая манера письма особенно заметна стала у М. Горького начиная с большой повести «Мать». Правда, архитектурно большие повести никогда не удавались Горькому: его жанр – короткий рассказ или «сцены». Но не в одном этом дело. В прежних повестях он все-таки старался давать, по возможности, все разнообразие жизни, окружающей его героев; у него не было «нужного» и «ненужного» в жизни, – все было одинаково жизненно, а потому одинаково важно. Теперь же он начал это разнообразие жизни просеивать сквозь, особое сито, задерживающее все, что, по его мнению, «не нужно», и пропускающее то, что «дорого и близко». В результате новые произведения Горького почти сплошь наводнены только положительными типами, теми типами, которые пригодны для преследуемой им цели. Но и это не все: ведь самые положительные типы, как и все реальное, не чужды мелочных, смешных, вообще не «героических» черт. У Горького они очищены от всего, способного умалить их положительное, педагогическое значение.

Слова Мастакова, приведенные в начале статьи, совершенно ясно показывают, что это просеивание совершается не бессознательно, не невольно, в силу тех или других особенностей психики автора (как, например, происходит отбор специфических типов у какого-нибудь символиста или у прерафаэлита), а умышленно, с полным убеждением, что отрицательные явления жизни, которые автор прекрасно подмечает, – «грязь, пошлость, жестокость, глупость», – не стоит, не следует изображать. «Мне нравится, – говорит он устами Мастакова, – указывать людям на светлое, доброе в жизни, в человеке… Я говорю: в жизни есть прекрасное, оно растет, давайте любовно поможем росту человеческого, нашего».

Это авторское признание раз навсегда устраняет все избитые толки о «гибели Горького», об «упадке таланта», о которых поспешила поведать миру газетная критика. Упадок таланта прежде всего сказывается в потере способности образного изображения, художественного письма, а у Горького даже в самых неудачных вещах последнего времени вы найдете такие художественные образы и такие яркие типы, которые заставляют вспоминать лучшие дни так называемого «расцвета» его дарования. Далее: для упадающего таланта характерно исчезновение самостоятельности, творческой воли, подлаживание под вкусы публики, ибо падающий талант, теряя чутье, теряет и веру в себя. «Веры в себя нет – таланта нет», – совершенно правильно сопоставляет Актер из «На дне». Однако Горького последнего времени никто не решится заподозрить в недостатке веры в себя, в правоту своих взглядов, в свои силы; напротив, он переживает чисто апостольское настроение. Нет, из признаний Мастакова совершенно очевидно, что новое, якобы «упадочное» направление в деятельности Горького есть плод сознательного, зрело обдуманного решения автора.

Но если исключить всю «грязь, пошлость, жестокость, глупость», то возникает, естественно, вопрос, явится ли оставшееся «светлое, доброе» правдивым, возможным? На это Горький отвечает вполне в духе своих ранних произведений, в духе романтизма (ср. рассказ «О чиже» или «На дне»). «Правда? – спрашивает Мастаков. – Порой она такая дрянь… точно летучая мышь, кружится над твоей головой, серенькая, противная… Зачем они нужны, эти маленькие правды, чему они служат? Никогда я не понимал их значения… Ну, вот моя старуха, – это ложь, скажут мне, уж я знаю, что скажут! Таких старух нет, будут кричать. Но, Лена, сегодня нет, а завтра будут… Ты веришь – будут?