В городе белых ночей

Второе – это ленинградский квас, который продавался из бочек. В Стерлитамаке мы пили классический русский кислый квас янтарного цвета, который хорош для окрошки. В Питере квас был чёрный и сладкий, вкуснее стерлитамакского. Пиво, мороженое, булки имели вкус, отличный от стерлитамакских аналогов, которые соответствовали русской традиции сохранения вкуса натуральных продуктов.

Белые ночи меня очаровали на всю жизнь. До этого я никогда не гулял ночи напролёт в таком приподнятом настроении, без помощи взбадривателей. В Ленинграде это доставляло особую радость, спать не хотелось, город был такой необычный, призрачный, безлюдный, тихий и загадочный, по-особенному близкий.

Ленинградское метро, открывшееся в год моего рождения, усиливало общее впечатление комфорта, безопасности и удобства передвижения по городу в любое время суток. Метро работало до 2-х ночи и открывалось, насколько я помню, в 5 утра.

На время вступительных экзаменов я жил в студгородке на Лесном проспекте, 65, по тем временам весьма продвинутом. Он и поныне там, функционирует по-прежнему. Утренний буфет в просторном зале был шикарным. Самообслуживание, никто не стоит над душой. Прекрасный выбор: горячие сосиски, сыр, сметана, булочки, пирожные, кофе. Стоило это сущие копейки. Замечу, что о деньгах в то время я никогда не заботился, мелочь в кармане была моим капиталом, казалось, что она никогда не иссякала, мои скромные потребности покрывались легко. Ни одного дня я не чувствовал себя голодным или лишённым чего-то жизненно необходимого. Это было невозможно. К еде я всегда был неприхотлив, на обед мог довольствоваться тарелкой гарнира, например гречневой кашей, который стоил 5 копеек. Салат из капусты стоил тоже 5 копеек, хлеб-чай набирали безплатно. Проезд на трамвае стоил 3 копейки, в метро – 5 копеек. Поллитровая кружка кваса – 6 копеек, пива – 22 копейки. И так далее. Так что один рубль тогда были хорошие деньги.

Никаких банковских карточек в те времена не существовало и счёта в банке у меня не было, даже бумажника и тривиального кошелька не было. Деньги для меня были средством обеспечения жизнедеятельности, но не самостоятельной ценностью. Я никогда их не копил, не пересчитывал и ни у кого не занимал. Всё, что мне действительно было нужно, имелось в достатке, я никому не завидовал.

Студгородок располагался на Выборгской стороне, рядом с ж. д. станцией Кушелевка. Рабочие кварталы. Ближайшей и конечной станцией метро тогда была «Площадь Ленина», до которой добирались трамваем. Финляндский вокзал все называли «Финбан». Его реконструировали, начиная с 1960 года. Западное крыло с оригинальной архитектурой в 1972-м ещё сохранялось в прежнем виде. Случалось, среди ночи на нас находил волчий аппетит. Тогда мы запрыгивали в ночной трамвай и ехали на «Финбан» перекусить. Вокзальный буфет работал круглосуточно. Очень вкусные, горячие пирожки, чай. Там я впервые в жизни увидел бомжей, которые тёрлись в буфете и терпеливо ждали, когда кто-нибудь оставит недоеденный пирожок и недопитый чай, этим они питались.

Подавляющее большинство старых зданий Ленинграда выглядели мрачновато: серые, закопчённые, с давно не ремонтированными фасадами и ржавыми крышами, ещё со времён ленинградской блокады, а некоторые и с царских времён. (Сплошной косметический ремонт фасадов целых улиц начался только с 1975 года, с Невского проспекта).

В те годы соперничество Москвы с Ленинградом проходило довольно остро. Москва явно проигрывала по культурным позициям и общему эстетическому впечатлению и жутко завидовала Ленинграду. Огромные деньги уходили на развитие и украшение Москвы, Ленинград же финансировали по остаточному принципу, как рядовой областной центр. Дворцовая площадь, например, была неряшливо закатана потрескавшимся асфальтобетоном. Храмы города вид имели печальный, обшарпанный, со срезанными крестами, некогда золотые купола стали серыми, особенно грустно смотрелся купол Исаакиевского собора. Большинство храмов использовались не по назначению. Жилой фонд исторического центра города состоял из жутких коммунальных квартир, в некоторых до 16 комнат на одну уборную.

Недалеко от студгородка, на Большом Сампсониевском проспекте, находилась кондитерская фабрика, сладкие карамельно-ванильные ароматы из которой разносились по окрестностям. Мне они очень нравились.

В Ленинграде я чувствовал себя хорошо, уютно и в полной безопасности. Жители города общались между собой именно так, как учили меня бабушка и мама: вежливо, достойно, никто не орал и не вёл себя агрессивно, неадекватно, вызывающе, хулиганы не наблюдались, преступность была минимальной, по крайней мере я и мои друзья-знакомые с ней не сталкивались.

Моим любимым местом сразу стала набережная Невы, Дворцовый мост, панорама правого берега, Исаакиевская площадь. Морской воздух освежал и бодрил. Тогда я ещё не знал, что именно здесь, в красивейшем месте северной столицы, мне уготовано учиться и работать долгие последующие годы. Широта и размах ленинградских панорам, необъятность сулили новые неожиданные встречи, увлекательные приключения и безграничные жизненные перспективы.

Политехнический институт тогда находился на пике своего развития и финансировался щедро. Достаточно сказать, что многие советские космонавты защищались именно в ЛПИ. Белоснежное здание института, классического стиля, окружённое прекрасным парком, не могло не нравиться. Внутри здания – идеальная чистота и порядок, как и подобает ведущему техническому вузу. Дисциплина была суровая.

Поступал я на элитарный физико-математический факультет, на только что открывшуюся, суперсовременную кафедру биофизики. Конкурс был огромный, если не ошибаюсь, 25 человек на место, большую часть абитуриентов представляли выпускники ленинградских школ, в основном привилегированных, с "углублённым изучением". Какой-то большой разницы и превосходства с их стороны в школьной подготовке я не заметил. Советская система образования, наследница имперской системы, в 1972-м была лучшей в мiре, в чём я позднее убедился на личном опыте. Именно образования, а не современного "обучения". Современные выпускники школ даже не понимают, в чём тут разница. Главным её достоинством было предоставление равных возможностей всем школярам, независимо от их места проживания, материального достатка их семей и социального положения родителей.

Экзамены я сдал легко, а на сочинении, на котором всегда отсеивали приблудных иногородних, выбрал тему, по которой уже отличился на выпускных экзаменах в школе. Написал сочинение в стихах. Насколько я понял, это был первый случай подобного рода в СССР, по этому поводу была заметка в журнале «Семья и школа». Написал хорошо, без ошибок. Сам ректор института выразил желание посмотреть на меня. Возможно, это мне помогло. Набрав максимально возможное количество баллов, я прошёл конкурс и был зачислен студентом дневного отделения.

Лето 1972 года было на всей европейской части России небывало жарким и засушливым, в некоторых районах областей центра России не выпало практически ни капли осадков. Высокоствольные деревья теряли пожелтевшие листья, в воздухе чувствовался запах лесных и торфяных пожаров. Нестерпимой жаре в июле-августе предшествовала суровая зима с очень низкими температурами и малым количеством осадков. Такая нехарактерная погода стояла практически по всей Европе с декабря 1971-го по март 1972 года. После этого сильные морозы внезапно сменились ранней и очень теплой весной, что в итоге привело к засухе. Из-за достаточного снежного покрова зимой реки и озера начали стремительно мелеть. В земле не накопилось достаточного количества влаги, началась засуха, что привело к массовой гибели озимых, в том числе пшеницы, ячменя и овса.

Для Советского Союза засуха стала настоящим бедствием. Были резко увеличены закупки зерна за границей, а в Баку срочно был открыт первый завод по производству кондиционеров. На закупку зерна были потрачены золотовалютные резервы – 486 тонн золота.

Ленинград от засухи никак не пострадал, но уборка урожая в пригородных хозяйствах, безусловно, приобрела особую важность в свете всеобщего неурожая.

Глава вторая

В то время порядок в Ленинграде был таков, что сразу после зачисления новоиспечённые студиозусы отправлялись на месяц на работы в подшефные совхозы. Наши первокурсники выехали на Карельский перешеек, в совхоз «Красный сеятель» Всеволожского района, "на картошку", то есть для уборки картофеля.

Жили мы в бревенчатых бараках, мальчики и девочки раздельно. Руководитель отряда выбрал меня в качестве «горниста» по нашему мужскому бараку. За неимением горна, я использовал гитару, на которой максимально громким голосом каждое утро исполнял песню барабанщика «Встань пораньше!»

Публика не роптала. Первое время погода была сносная, но постепенно холодало и дождик накрапывал всё чаще. Одежда у меня была неподходящая, слишком лёгкая, что могло бы для меня кончиться плохо, но наша кураторша, старшекурсница Галина, которая мне симпатизировала, выдала мне телогрейку. Это было спасение. К тому же я сделал для себя открытие: если становилось совсем грустно и ужасно зябко, можно было закурить (до этого я не курил), и наступало состояние эйфории, в котором многое можно было вытерпеть. Курили мы болгарскую «Шипку» – короткие, рыхлые сигареты без фильтра, самые дешёвые, но табак был настоящий, турецкий.

В те дни для меня произошли два события, которые можно назвать серьёзным испытанием. Оба были связаны с лошадьми.

Первым было испытание на самостоятельность. В отряде существовала должность водовоза. Им назначили Лёшу, парнишку из Биробиджана, который был со мной в приятельских отношениях. По какой-то причине ему нужно было отъехать. На время отсутствия он попросил назначить на его должность меня. Никакого опыта общения с лошадьми у меня не было.

Воду возили в огромной бочке, тащила её смирная кобыла с жеребёнком, который неотступно следовал за матерью. Явившись рано утром на конюшню, я получил от конюха, весьма вредного старикашки, короткий урок как запрягать лошадь в повозку. Угрюмый, пожилой конюх был финном, представителем народа, который с незапамятных времён жил в этих местах, но перед Советско-финской войной 1939-1940 годов поголовно был выселен в Сибирь. Теперь я понимаю, что, скорее всего, он мне, как русскому, не симпатизировал, да и лошадей не любил. У жеребёнка почему-то была пробита голова и даже повязки не было, кобыла-мать, конечно, переживала, постоянно на него оглядывалась.

***

Второй визит в совхоз «Красный сеятель» я нанёс спустя ровно двадцать лет, уже в новом качестве. И застал всё то же безобразие, особенно меня поразил вид телят, стоящих в телятнике по брюхо в жидком навозе. В этот раз я уже кое-что мог поправить и добился увольнения тогдашнего директора совхоза.

***

Сделав одну ходку с водой, я привязал лошадь у столовой и пошёл выпить чайку. Вернувшись, к ужасу своему, увидел такую картину: вся упряжь сползла со спины на голову лошади и придавила её до самой земли. Видимо, конюх слабовато всё закрепил, кобыла пыталась пощипать травки и её накрыло. Подскочив к бедному животному, я вмиг её разнуздал и освободил. При этом выяснилось, что под чересседельником у несчастной лошадки были натёрты застарелые раны.

Так я оказался перед абсолютно свободной, несчастной кобылой с грудой упряжи, которую никогда в жизни не держал в руках. Тем не менее, с Божией помощью, справился, запряг по всем правилам, достаточно быстро. Полагаю, что сыграло роль моё воспитание, именно так папа поручал мне самые сложные хозяйственные задания, отказ и невыполнение под любым предлогом не принимались.

По дороге к пункту назначения с тяжёлой бочкой был довольно крутой спуск, где лошадь корячилась очень осторожно. Если бы упряжь соскочила в тот момент, последствия и для меня, и для лошадки могли бы быть весьма печальными. Не помню, пожаловался ли я на конюха. В те времена это было не принято. Сей день наказал бы мерзавца, по справедливости.

Второе происшествие оказалось намного более серьёзным и кончилось посещением знаменитой питерской тюрьмы «Кресты».

В одну из ночей в студенческом лагере мы были разбужены криками, шумом и женским визгом. Выглянув из барака, я увидел такую картину: в дверь соседнего, женского барака ломились пьяные парни. Это были местные, которые пришли «знакомиться» с девочками. Я и несколько других ребят ринулись на выручку. Увидев нас, хулиганы отбежали от двери и вскочили на коней, на которых прибыли в лагерь. Осмотревшись и осмелев, они увидели, что защитников немного и начали задирать нас и наезжать конями, разворачивая их к нам задом, заставляя коней брыкаться. Очень хорошо запомнил копыто лошади, мелькнувшее в сантиметрах от моего лица. Выскочило нас всего человек десять, но, оглянувшись вокруг, я увидел только нашего руководителя и ещё одного студента. Остальные ретировались в барак. Тогда наш руководитель, молодой парень, выхватил полено из поленницы и метнул в одного из всадников. Мы с другим студентом последовали его примеру. Атаку удалось отбить.

Утром, понятно, было разбирательство. Вожак хулиганов оказался ранее судимым и его упекли в «Кресты», куда меня позже вызвали для опознания, а по возвращению в город я выступал свидетелем на суде. Так я впервые познакомился с системой правосудия в СССР.

Глава третья

Ленинградский политехнический институт в 1970-х годах котировался во всём мiре достаточно высоко. Он стал для меня прекрасной школой и проверкой моих личных возможностей развития как личности.

Комплекс зданий института был возведён лучшими архитекторами и строителями Петербурга в 1900-1905 годах. Н-образная конфигурация главного здания и его внутренняя планировка, при которой все лекционные аудитории выходят на юго-запад, позволяют максимально использовать естественное освещение. Все корпуса института поражают своим простором, высотою и светом. Сильное впечатление на меня производили огромные, залитые дневным светом коридоры, просторные аудитории. В те годы Политех, несомненно, намного превосходил все остальные вузы Ленинграда по техническим параметрам и оснащённости оборудованием.

Студгородок на Лесном проспекте, (койко-место, 4 человека в комнате), был местом вполне приличным, спокойным и безопасным, где была отличная столовая и даже кинотеатр только для студентов. (Кстати, мне пришлось там позже пожить, в 1983-84-м годах, уже с семьёй. В том же самом корпусе, на том же этаже, но занимали уже четыре комнаты).

Уровень обучения на факультете был высочайшим, требования жёсткие, но я справлялся довольно легко. Выручала хорошая память, особенно зрительная. Перед экзаменом я тщательно и максимально красиво переписывал лекции (если собственных записей не хватало, дополнял из лекций однокашников и из учебников) в новую тетрадь, используя разноцветные чернила и потом заучивал наизусть 48 листов мелким, убористым почерком ряды сложнейших формул и доказательств теорем. Сейчас в это трудно поверить, но на это уходило всего 2 -3 дня, точнее суток.

Чертёж какого-нибудь машиностроительного узла на ватмане, который предполагалось чертить месяц, на кульмане, я вычерчивал на кухонном столе за ночь.

Я благодарен Политеху за то, что там меня быстро научили умению мыслить организованно, во всём быть точным, пунктуальным, напряжённо работать головой столько, сколько необходимо, с максимальной нагрузкой.

Стипендии в 40 рублей вполне хватало на все мои нужды, я ни в чём не нуждался и переводов от мамы не получал, ей ещё моего младшего брата поднимать нужно было. Одежда моя была самая простецкая, всё что имел носил на себе. Что-то современное, молодёжное, например простую спортивную куртку, купить в магазине было невозможно. Все модные вещи иностранного производства можно было купить у фарцовщиков, за большие деньги, которых у меня не было.

1972 – 73-й года проходили под знаком молодёжного бурления по всему мiру. Война во Вьетнаме подходила к концу, для СССР к победному. 27-го января 1973-го года американцы с позором проиграли войну во Вьетнаме. Социалистический лагерь побеждал.

В Политехе училось много вьетнамцев. В силу военных обстоятельств у себя на родине, они не имели требуемой подготовки и были не в состоянии справляться с учебной нагрузкой политеха. К ним относились с пониманием, обращались как с детьми. А студенты, не без помощи рок-музыкантов, симпатизировали простым американским парням, гибнущим во Вьетнаме. Тогда это поощрялось в интересах интернациональной дружбы народов. Помните прекрасную песню в исполнении ленинградской рок-группы «Поющие гитары» под названием «Был один парень, и он, как я, любил и «Битлз» и «Роллинг стоунз»? На нашем факультете студенты-старшекурсники поставили спектакль из жизни американских студентов, меня тоже вовлекли, на заднем плане.

Многие молодые люди в Питере уже ходили в джинсах, с длинными волосами, курили американские сигареты. За длинные волосы в Политехе преследовали, могли даже отчислить. Джинсов у меня не было, по причине бедности (они тогда стоили целой студенческой месячной стипендии), но от этого я не страдал.

В стране уже остро чувствовался когнитивный диссонанс между достигнутым уровнем развития науки и техники и техническим оснащением повседневной жизни людей. Например, нельзя было иметь в личном пользовании пишущие машинки, копировальные аппараты. Интерес к современной технике, к жизни в развитых странах был огромный.

В декабре 1972-го года я, с близкими друзьями, попал на первую в СССР научно-техническую американскую выставку Research and Development USA, которая выставлялась в павильоне на территории гавани. Выставка нам понравилась. Посвящена она была в основном освоению космоса и новейшим разработкам для улучшения жизни людей, вплоть до электрических кофейников и кухонных комбайнов. В числе прочих экспонатов был слегка закопчёный командный модуль Apollo 10, который побывал на орбите Луны в мае 1969 года. Меня поразили его неожиданно маленькие размеры.

На выставке мы заметили, что кое-что, например значки, брошюры, книги и журналы можно брать себе. Никакие надписи по этому поводу не наблюдались, равно как и персонал выставки. Это было для нас ново. Осмотревшись, мы заметили, что некоторые посетители прихватывают и экспонаты посущественнее, типа электрический чайник или кофейник. Мы решили не отставать. Не помню, что выбрали мои друзья, мне же приглянулся атлас Луны. Американцы никак не реагировали.

На выходе нас ждали крепкие парни в штатском. Провели в какое-то помещение, трофеи отобрали, допросили (я объяснил, что атлас мне нужен для изучения английского языка) и пообещали скорую встречу с родными там, откуда мы приехали. На самом деле никаких последствий для нас не наступило.

Первый год моей жизни в Ленинграде был богат на события и приключения. О них расскажу в другой раз.

Глава четвёртая