La Critica (первая книга казанской трилогии)

– Который час? – спросил Глеб и сам же ответил: – Без десяти десять.

– Ещё десять минут, – хором проговорили мы с Мартой.

– Я принесу чего-нибудь выпить, – сказал я и поднялся со стула.

– С утра пораньше!.. – воскликнула Стальская.

– Нет-нет, я имел в виду освежающий напиток, – заверил я её. – Ты что будешь, девочка?

– Мохито. Безалкогольный, конечно, – ответила Марта, не сводя глаз с выхода из метро.

– А ты, малыш?

– На твой вкус, но не слишком сладкое и очень холодное, – ответил Глеб, тоже глядя в сторону выхода из метро.

Я удалился в сторону бара.

Тем временем около выхода из подземного перехода царило предпраздничное возбуждение. Суету создавали несколько телерепортёров со своими камероносцами, с десяток фотокорреспондентов различных печатный изданий, и примерно столько же фотографов фрилансеров. Естественно прохожие, которые не были обременены делами, останавливались и ждали, что будет дальше. Когда я вернулся с напитками к столику, Глеб, показывая на тележурналистов внизу, сказал:

– Дашенька напрягла своих знакомых. Теперь мы её должники.

– А за просто так бы этим событием никто не заинтересовался? – спросил я.

– Неа, – ответил Стальский.

– Ещё пять минут, – констатировал я.

– Да, – Марта отпила из двух трубочек свой мохито и, облегчённо выдохнула: – Спасибо.

Мы попивали напитки и молчали пару минут. Потом Стальский сказал:

– Сицилия на удивление быстро согласилась раскошелиться на мероприятие.

– Да, блин, только ты всё испортил… – пробурчал я себе под нос.

– Сложнее всего было договориться с директором зоопарка, – кинув на меня взгляд, продолжил Глеб.

В этот момент внизу раздались аплодисменты, – из подземелья появился высокий усатый джентльмен, одетый в старомодный то ли сюртук, то ли визитку, в цилиндре. Через плечо висела – тоже винтажная – сумка, из которой торчала «золотая сотня» (как окрестил её Стальский) La Critic’и за июль. В руке у джентльмена был собачий поводок, а на поводке муравьед. Привычная картина для наркомана. Естественно весь этот перформанс был аллюзией на другой знаменитый перформанс, который устроил некто Сальвадор Дали в Париже, но вряд ли многие из очевидцев это поняли.

Тем временем события внизу разворачивались строго по сценарию. Под щелчки фотокамер и под линзами телекамер усатый мужчина с муравьедом на поводке занял приготовленное для него место за маленькой – похожей на ту, что стоит в каждой институтской аудитории, – трибуной с золотым логотипом нашей газеты и начал аукцион. Понятно дело, что объектом продажи являлись сто номеров газеты La Critica. Содержание этой «золотой сотни» ни на одну запятую не отличалось от содержания тех нескольких миллионов, которые распространялись по всей республике бесплатно, но качество полиграфии просто зашкаливало. Бумага для этой сотни имела водяные знаки, а каждый экземпляр имел собственный порядковый номер, который мы с Глебом позавчера самостоятельно шлёпали самонаборной печатью, потому что типография нам в такой услуге отказала; вернее не отказала, а запросила слишком высокую цену, «так как придётся вносить коррективы в макет сто раз, итак вы всего сто экземпляров печатаете, а это неприлично мало», – сказали они. Задуманное нами мероприятие должно было стать первым шагом в превращении La Critic’и в – как выразилась наш куратор – социокультурный фетиш.

Внизу, вокруг аукциониста набралось достаточное количество зрителей, чтобы начать аукцион. Телекамеры подогревали интерес публики больше, чем невиданный зверь на поводке у нашего актёра, ведь многие и многие люди желают «попасть в телевизор» в широком смысле этого выражения.

– Что-то Егор запаздывает, – глядя на телефон, тревожно сказала Марта.

– Наверное, припарковаться не может, – предположил Глеб. – А! Вот он.

Внизу, за спинами зрителей появилось огромное тело нашего приятеля Шубы, и аукционист, узнав его, начал торги. Начальная цена номера – сто рублей.

Мы попросили Шубу явиться на перформанс и поучаствовать в торгах, вздрючив сумму за первый номер до десяти тысяч. Чтобы довести сумму экземпляра драной газетёнки до десяти тысяч на аукционе, кроме наглости и подставного лица нужно иметь второе подставное лицо для оспаривания предложения первого подставного лица. Всё необходимое у нас имелось. Внизу всё завертелось, и посетители ресторанного дворика прилипли к окнам, чтобы лучше видеть. Глеб тоже встал около окна. Стальская собралась последовать примеру брата, но я задержал её лёгким прикосновением руки.

– Где ты была, красавица? – стараясь не нервничать, спросил я.

– Я?..

– У своего адвоката? – предложил я ей вариант ответа.

– Да, у Марка, – глядя в сторону окна, ответила Стальская.

*****

Позже в этот же день.

Для своего могучего телосложения Марк казался чересчур словоохотливым; впрочем, учитывая его профессию, это не могло быть изъяном; «пророс» он в своём деле как хорошо удобренное криминогенным навозом зёрнышко. В общем, шёл-шёл Марк к этому своёму призванию и пришёл, а теперь сидит напротив и изливает на меня потоки юридической мудрости, большую часть из которой я никогда не пойму.

– Теперь, Аронов, можешь выкинуть карту социальных столовых, – балагурил Глеб, вызывая улыбки Бимерзкого.

– Эта карта у меня здесь, – ответил я, прикасаясь указательным пальцем к виску.

Я в первый (но не в последний) раз оказался в квартире у Марка (и, до недавнего времени у Марты); из одного окна открывался вид на историческую застройку, из другого – на противоположный берег реки с новыми высотками и объектами развлекательной и гостиничной инфраструктуры.

«Богомерзкий» только что пересчитал кучку наличных средств и запер домашний сейф. Не испытывая более нужды в «кешках», уплаченные Сицилией за июльский номер миллион с четвертью мы привезли на сохранение Бимерзкого. Как ни странно, решение о хранении денег у Марка не вызвало у меня отторжения, чему крайне удивились мои партнёры. Стальские несколько раз – как бы между прочим – заводили разговор о том, что наш любимый адвокат знает как сохранить, спасти от инфляции, сберечь от сырости и увести в тихую гавань хоть наличные, хоть безналичные средства. Я сказал, что «я как все».

– В ближайшее время надо решить: как пристроить деньги, – умничал Марк. – Когда скопится нормальная сумма.

– Ладно, Марк, – за всех ответил Стальский.

У Бимерзкого в его огромной квартире – на предпоследнем этаже жилого комплекса «Суворовский» – был оборудован самый настоящий кабинет, – со столом из красного «от стыда» дерева, кожаным креслом для него самого, двумя стульями для посетителей и кожаным диванчиком около стены. Причём этот кабинет находился не в отдельной комнате, а являлся частью обстановки огромной кухни-гостиной-столовой-бара и ещё чёрт знает чего. Когда Марк сидел за своим столом, за его спиной было окно-стена. В этой квартире всё было на своих местах; я даже бы не заподозрил «Богомерзкого» в таком хорошем вкусе, учитывая его зажимы для галстуков.

Сидя на кресле для посетителей, я немного пооглядывался по сторонам якобы рассматривая интерьер, а на самом деле в надежде увидеть (как? Сквозь стены?!) куда запропастилась Марта, которая исчезла на просторах этих апартаментов сразу же, как только мы втроём вошли в прихожую.

– Советую, не откладывая в долгий ящик, перевести всю сумму в бивалютную корзину, – продолжил деловое общение адвокат.

– Я как раз хотел об этом спросить, – заинтересованным тоном сказал Стальский и, толкнув меня в плечо, от чего я снова начал смотреть прямо, спросил:

– Ты как, Аронов? Богоме… Марк тоже советует купить евро и доллары.

– Да-да, – рассеяно сказал я. – Я как все. Марк, а где у вас туалет?

Бимерзкий объяснил расположение санузла, помогая моему пониманию жестами. Я удалился в указанном направлении.

Пройдя в прихожую, я отыскал дверь в один из туалетов, но не подумал в неё входить. Осторожно ступая, я приблизился к двери, которая по моим расчётам являлась дверью спальни. Марта должна быть там. Я слегка стукнул указательным пальцем и повернул ручку.

Стальская сидела, положив ногу на ногу, на огромной кровати спиной к двери. В комнате были задёрнуты шторы, – стоял полумрак.

– Эй, Стальская, – прошептал я, чтобы из другой комнаты не быть услышанным.

Она молчала. Поддерживала голову за подбородок упёртой в бедро рукой. Я приблизился и тронул её за плечо и подошёл со стороны лица. Опустился перед ней на одно колено, чтобы видеть её поникший лик. Я ожидал увидеть если не заплаканное лицо, то хотя бы расстроенное; но выражение лица Марты было скорее сосредоточенное, чем какое-либо ещё. Я решил не ходить вокруг да около.