Крестоносцы 1410

– В Мазовию, – ответил Мерхейм, – к Ягайловой сестре, которая к нам из всей родни больше расположена, хотя не всегда это показать может. Вы отдадите ей письма, а сами останетесь на дворе.

Говоря это, он налил себе вина в кубок, и, поднимая его, воскликнул:

– Ваше здоровье, пани Барбара! Здоровье ваше и прекрасного цветка, который вы вырастили: пусть цветёт на вашу радость. Ваше здоровье, пани сестра!

Носкова низко поклонилась, немного смущённая. Было понятно, что отказать она не смела, а путешествие ей не очень было по вкусу. Что же ей было делать?

– Дай только Боже, чтобы нам удалось пройти счастливо, – сказала она, – в такое военное время; две бабы, где скопление чужих солдат, а они люди, что жизнь ни чтут, ни уважают.

– Вы не будите одни. Сейчас о проводнике, о духовном муже… мы поговорим, а для охраны всё-таки двадцать вооружённых воинов с охранной грамотой это даже более чем.

– Откуда же их взять? – воскликнула Носкова. – Сейчас и с людьми трудно.

– Найдутся, найдутся! – молвил, смеясь, Мерхейм. – У нас в замках легко наберётся таких незаметных и мудрых парней; плащи побросают, серые кубраки наденут, с поляками по-литовски говорить будут и на крестоносцев «собак вешать». И в чем же потом вы виноваты, когда они, презренные, по одному сбегать к нам начнут и приносить от вас тихо слово?

Он начал смеяться, смотря на Носкову.

– Война, сестра моя, – молвил он, – имеет свои правила, нам следует знать обо всём, даже как король спит и не приснился ли ему его Перун. А тем временем на дворе княгини Александры будет сестре как в раю, за это великий магистр ручается, и я… Кто же знает, какому князику Офка приглянётся. Почему нет? Не так ли?

– А что мне до этого? Хоть бы я за ней кубышку золота дала, и то её не возьмут к алтарю, – воскликнула Носкова.

– Э! С кубышкой золота, сестра моя, они берут и не такие розовые цветочки, как она. Через Офку ты сможешь знать всё, что захочешь, через неё сможешь выйти хотя бы до короля. А! Если бы она язычнику голову заморочила…

– Этого ни себе, ни ей не желаю, – сказала Носкова, – попасть на людскую зависть и языки, Боже упаси!

– Вечно вы там с ними жить не будете; война окончится, возвратитесь домой, а то, что было… в воду!! Для Ордена вы там потребны и многое можете учинить: таких четверо глаз десяток мужских стоят.

Казалось, что Носкова ещё колеблется.

– Должно быть так, как мы говорим, – кончил казначей живо. – Я везу вам приказ великого магистра, а за вашей безопасностью следить будем, потому что вы для нас дороги. Письма важные; если послы короля Сигизмунда ничего не сделают, чтобы войну замедлить раньше, чем нам больше подкрепления придёт из Германии, это может сделать на брате княгиня Александра. Она будет недалеко от дороги и лагеря Ягайлы, заедет к нему, либо он к ней. Вы, несомненно, короля увидите.

– Мне неинтересно на него смотреть, – отозвалась Носкова.

– Разумеется, вы увидите его и опишите нам через посланца каждое слово, каждую складку на его лбу. Пусть бы старик и Офку увидел, у него олоферновские страсти, а из неё была бы Юдифь!

Он поднял руку вверх, потом посмотрел на смутившуюся торговку, и из кубка медленно выпил вино.

– Тихо! – оглядываясь, воскликнула Носкова. – А что если девушка это услышит? Она с ума сойдёт. Ей только это и нужно, чтобы голова пошла кругом. Её следует непрерывно тушить, не разжечь! Вы не хотите моего несчастья!

– Счастья, пожалуй! – прервал Мерхейм. – Всё бы христианство как героиню её славило, если бы спасла его от хитрого врага.

Носкова беспокойно оляделась, держа пальцы на устах. Монах смеялся.

– Не бойтесь, – сказал он, – между тем, речь идёт о письмах и о новостях: слуг мы вам подберём…

Весь разговор вёлся тихо и вблизи от наполовину прикрытой двери спальни. Ни Носкова, ни Мерхейм не заметили, что девушка, которая подав вино и фрукты, ушла, потом, унося платье, подкралась за приоткрытую дверь и подслушивала. Может, не все слова матери она могла уловить, но то, что говорил казначей немного громче, ей легко было подслушать. Носкова и казначей молчали, когда послышался шелест платья из-за двери и Офка, смеясь и хлопая в ладоши, испугав мать, вбежала в комнату. Она стояла напротив матери, по очереди смотря на монаха и на неё.

– Матушка! – воскликнула она. – Я всё слышала! Я всё знаю и сердце моё скачет. Мы поедем, матушка, поедем.

Встревоженная и гневная Носкова с грозным лицом обратилась к дочке, делала ей знаки, чтобы молчала. Казначей смеялся, полный радости.

– Вот это мне женщина! Вот мне Юдифь, – крикнул он, – это мне верный слуга Ордена, не боится ничего, готовая и в огонь, и в воду. Бог тебе за это воздаст!

– А! Я? Хоть завтра на коня и в дорогу! – отозвалась она весело. – Мама, в дорогу! Я до сих пор нигде не была, один раз только в Мальборге у Божьей Матери и в Тухоле. Я здесь уже задыхаюсь в этих стенах, за которыми света не видать. Мы поедем великолепно, по-княжески, в окружении двадцати вооружённых слуг, по-княжески, на княжеский двор к славной княгине, ягайловой сестре. За это стоит великому магистру ноги целовать.

Она подскочила, хлопая в белые ладоши.

– На коня! В дорогу! Лошади я не боюсь, воинство меня не пугает, а увидеть необъятный свет – это восторг! Мама! Князей, королей, княгинь, баронов, дворы, замки…

Искоса поглядела она на восхищённого ею Мерхейма, который гонялся за ней глазами.

– За письма, – прошептала она, – вы можете не опасаться, я положу их под платье; а ножик всегда у пояса ношу: если кто бы посмел прикоснуться – убью!

Говоря это, она сделала рукой движение, как если бы действительно хотела ударить в сердце.

– Ради Бога! Эта девушка – королева! Это деликатес! – крикнул, вставая, казначей. – Она всё с полуслова понимает и ничего не боится. У нас нет лучшего посла, чем она.

Носкова с некоторой гордостью поднялась, забывая об опасности, схватила её за голову и поцеловала в лоб. А девушка целовала ей руки.

– Едем, мама, едем и вы увидете, что ангелы проведут нас безопасно и лошадь в дороге не застрянет. Никто не посмеет нам ничего учинить! Пока мы на земле Ордена – мы немки, выезжаем за границу в Польшу – мы польки. Я уже умею такие красивые польские песни грустно тянуть, что их слушать невозможно.

Уже вся воспламенённая надеждой той поездки, Офка, не обращая больше внимания на достойного казначея, летала по комнате, во всех зеркальцах разглядывая себя.

– Вы видите, сестра Барбара, – промолвил в конце Мерхейм, – что девушка совсем не боится путешествия, а вы опасались! Итак, мы пока сначала уложим все вещи, только бы ничего на завтра не осталось. Двадцать слуг мы вам пришлём, за которых мы ручаемся. Из местных ни одного не возьмём, дабы не получилось, что они скинули монашескую одежду. Мы приведём их из Бальги, Эльблонга, Грудзандза и свяжем их сильной присягой. Возниц и карету вы найдёте дома. Также нужно женскую одежду и вещи взять в достаточном количестве, чтобы иметь в чём появиться на княжеском дворе. Эскорт и письма я вам привезу, но о письмах живая душа знать не должна, а доставить их нужно никому иному, кроме самой княгини, и так, чтобы свидетелей при этом не было. Подарки для неё магистр пришлёт; они никогда дела не портят: с голыми руками даже холоп в суд не ходит.

Казначей налил себе новый кубок и осмотрелся: Офка жадно его слушала.

– Подайте-ка второй кубок для матери, – произнёс он, – пусть хоть капельку с сахаром выпьет: это ей дух подкрепит.

Офка сразу закружилась и прибежала с венецианским прозрачным стаканчиком, по сторонам которого, как нити, вились белые стеклянные жилки.

Казначей налил немного вина, торговка из стоящей мисочки взяла кусочек сахара, и с ним, заслоняясь рукой, лениво и неохотно выпила чуть-чуть вина.

– Значит, всё хорошо, – молвил крестоносец, – но мы ещё одной вещи не коснулись: сейчас о ней начну. Будете думать только о хорошем, ибо я вам одну неожиданную, но милую новость принёс… Увидите.

Носкова как-то задумчиво и мрачно посмотрела, а Офка, опережая её ответ, быстро воскликнула:

– Пусть ваша милость не обращает внимания, что матушке поначалу так грустно. Она так всегда в начале принимает, но потом и сама будет рада! Как в карету мы сядем и в поля выедем широкие… в мир, порадуется её душа! Она этого ещё не видит, а у меня уже всё перед глазами. Шумят леса, золотятся поля, тянутся белые крылатые облака, пенятся реки… ржут кони, а мы постоянно летим дальше, в мир, в мир!

Крестоносец слушал обрадованный, глаза матери также засмеялись.

– Теперь, – вымолвил он, – пусть Офка идёт собираться к путешествию, а мы ещё должны немного поговорить, буквально два слова.

– Которых мне слышать не полагается? – смеясь, прервала девушка. – Пусть ваша милость будет уверена, что я сама до них додумаюсь, не слушая… Итак, я иду.

Она низко поклонилась и исчезла.

– Ещё одно дело, – проговорил казначей, – но не знаю, как его коснуться.