Стременчик

Стременчик
Юзеф Игнаций Крашевский

История Польши #18
Восемнадцатый роман из серии История Польши «Стременчик» рассказывает о времени польского и венгерского короля Владислава Варненчика (1434–1444).

На этот раз главным героем романа писатель делает известного польского гуманиста Григория из Санока. Желая учиться, Григорий убегает из родительского дома и поступает в Краковскую академию. Благодаря своим талантам, он попадает на королевский двор и становится неофициальным советником короля и королевы-матери. В романе хорошо показана борьба короля за венгерский престол, в результате которой Владислав становится королём Венгрии. Также автор подробно останавливается на войне с турками и последней битве короля при Варне.

На русском языке роман печатается впервые.

Юзеф Игнаций Крашевский

Стременчик

Пану Владиславу Белзе, в доказательство уважения и дружбы посылает автор.

Дрезден

20 сентября 1882

© Бобров А.С. 2020

Том I

I

Кто бы однажды весенним вечером 1412 года встретился с паном Цедро Стременчиком и поглядел в его налитые кровью глаза, присмотрелся к его нахмуренному лицу, стиснутым губам и сильным рукам, сжатым точно для боя в кулаки, легко бы поверил тому старинному преданию, которое гласило, что люди этого рода, Стременчики, были главными и самыми жестокими помощниками вспыльчивого короля в убийстве св. Станислава.

Этому приписывали, что род Стременчиков с того дня кровавой памяти упал, обнищал и до первого великолепия подняться уже не мог.

Цедро Стременчик, хоть происходил из хорошего шляхетского гнезда, хоть прадед его еще держал значительные земли в Краковском, совсем обнищал, не имел ничего, кроме мизерного клочка земли под Саноком, с которого выжить ему с двумя детьми было трудно, если бы его королевская милость не поддерживала.

Памятуя о давних связях с этим домом, Рожицы и Шренявицы рекомендовали его королю Ягайлле, при дворе которого он служил, выполняя разные обязанности.

Но теперь, хоть всегда числился в реестре панского двора и получал какую-то пенсию, ни на что уже способен не был.

Возраст, невзгоды, несвоевременно выстраданные, болезнь и сам неспокойный характер, который постоянно будоражил его кровь, до остатка исчерпали его некогда огромную силу.

Возраст Цедро не превышал шестидесяти лет, что тогда не делало человеком старым, потому что люди, закалённые смолоду, долго оставались крепкими, но глядя на него, можно было дать на десять лет больше, так ослаб, особенно ногами. Огромный рост и живот поднимать было уже тяжело и они делали его слабее. Он едва держался на ногах, дышал тяжело, когда немного прошёлся или поговорил, в груди его хрустело, а любая мелочь приводила его в болезненный гнев и неистовство.

Не раз летом жужжание мухи приводило его в ярость.

Был Цедро Стременчик лет десять вдовцом, а от благочестивой жены осталось ему двое сыночков. При большой бедности и убывающих силах забота о них днём и ночью не давала ему покоя; и хотя о детях у него не было причины излишне беспокоится, он вздыхал, что нечего было им оставить и некому их поверить, не надеялся, может, сам их воспитать и выпустить в свет. Он чувствовал, что всё меньше даже на хлеб повседневный мог сам заработать, поэтому всю надежду видел в ребятах.

Муж рыцарского ремесла, некогда ловчий и становничий короля, он не понимал для детей другого будущего, только службу на коне с мечом у пояса.

Младший сын, любимец отца, которого звали Збилутом, показывал склонность к рыцарскому ремеслу, чего желал отец; а был так же, как будущий вояка, непомерно дерзкий, алчный, а что хуже, хитрый, пресмыкающийся, умелый клеветник и льстец. Отец ему много прощал и, видя в нём все самое лучшее, предсказывал ему большое будущее. Старшего, Гжеся, он терпеть не мог, потому что казался ему своенравным и упрямым.

Тот никогда не лгал отцу, наказание сносил терпеливо, но не давал себя склонить к его планам.

Как раз в этот день Цедро сильно его избил, а мальчик, хоть обливался кровью, не пискнул даже и исправиться не обещал.

Отец кричал, что его нужно на ветку, потому что иного спасения нет. Трудно было догадаться, о чем у него шла речь. Вот этот Гжесь, несмотря на запрет, целые дни, когда только удавалось ускользнуть, проводил в школе с клехами, такое было желание учиться. Цедро же для рыцарского человека бакалаврство находил излишним. Гжесь также пел красивым голосом в костёле, что как бабскую вещь отец порицал.

– Клеху в семье иметь не хочу и не нужно, – повторял постоянно старик.

Гжесь, теперь двенадцатилетний, Збилут на два года младше имели приказание с утра бросать копьё, стрелять из лука, сражаться на саблях и на старых конях, которых Цедро специально держал для этого, сражаться и привыкать крепко держаться в седле. Впрочем, им было разрешено упражняться в каком хотели бою, лишь бы не слепнуть над алфавитом и таблицей.

Как бы наперекор семье, старший, познакомившись с бакалавром при костёле, который его полюбил, постоянно сбегал к нему, втайне жадно учился письму, пению и тому, что только могла дать школа, просиживал в ней и, хотя отец его за это серьезно притеснял, ту науку, к которой горел, из головы его выбить было невозможно. Порой это вводило Цедро в яростный гнев, во-первых, оттого, что непослушания в ребёнке стерпеть не мог; во-вторых, что учёбой, не нужной рыцарю, гнушался, а клехов, ею занимающихся, не сносил. Было это, может, в крови.

Он был набожным по-своему, но духовенства больше боялся, чем уважал.

Два брата, лицом довольно похожие друг на друга, оба очень красивые, как нарисованные, потому что это досталось им от матери, характерами очень отличались друг от друга.

Они не очень друг друга любили, хоть Гжесь не обижал младшего. Изнеженный любимец отца, младший старшему во всем завидовал, подглядывал за ним, шпионил, доносил отцу, когда что подхватит, и подло льстил ему и подлизывался.

Если он сделал что-нибудь и заслужил наказание, умел ловко отделаться ложью и клятвами, свалить вину на брата, а родителю упасть в ноги, разыгрывать плачь и раскаяние, хотя потом посмеивался над его легковерием.

В юном возрасте он уже был напрочь испорченным… Что-нибудь тайно схватить, слизнуть, устроить подлую выходку, раздавить слабого, мучить животных было для него милее всего. Когда проказничать не мог, готов был целыми днями лежать, объевшись, кверху брюхом и бездельничать.

Заискивая перед отцом, он сзади показывал ему язык и насмехался над его непутёвостью.

Также он поступал с братом и со всеми. Наглости ему было не занимать, а настоящего мужества не имел и становиться в борьбу с более сильным не решался. Когда ровесники вызывали его на поединок, он убегал. Словом, все в нём предсказывало неисправимого негодяя и распутника.

Гжесь имел ту же горячую кровь, но характер благородный, душевную силу не по возрасту, выдержку и чрезвычайное постоянство. Он также показывал изумительные способности, которых брату не хватало.

Бакалавр от прихода, который учил в местной школе, часто говаривал, что Гжесь, казалось, как бы вспоминал только то, чему его научили, так легко всё усваивал. Удивительная вещь – лишь бы была малейшая подсказка, сам уже дальше шёл той дорогой, какую ему указали, приводя в недоумение учителей.

Красивый, ловкий, сильный, хорошо сложенный, с большими тёмными глазами, в которых уже горел не детский разум, Гжесь так рвался к науке, как Збилут ею гнушался.

Поначалу отец был не против того, чтобы сыновья научились читать, но клехов из них делать не думал, и эта страсть Гжеся учиться всё больше, всё иным вещам пробуждала в нём ужасный гнев.

Пение и бренчание на цитре он наказывал безжалостной поркой. Запретил ему позже переступать порог школы, пригрозил бакалавру, если посмеет его принимать, но всё это не помогало.

Гжесь, когда не мог прокрасться к приходу, писал на стенах и песке. Збилут доносил об этом отцу, Цедро бил, а мальчик возвращался к своему и, даже не обещая исправиться, молчал. Между своенравным Гжесем и гневным родителем была постоянная борьба.

Как раз в этот день старый Цедро снова имел такую перепалку с сыном. Збилут обозвал его предателем за то, что, влезши на крышу, тайно там что-то писал, достав неизвестно откуда кусок бумаги или шкуры.

Его схватили на месте преступления, с ещё мокрым листком, отец его снова побил, не в состоянии еще остыть от гнева. Жаловаться было некому, он бормотал и потихоньку ругался.

Побитый мальчик, с растрёпанными волосами, кроме розг, выпросивший синяки, сидел за углом усадьбы, подпёршись на руку, и думал. Боль выжала слезы из его глаз, но на красивом, грустном его личике больше было задумчивости, чем гнева…

Двенадцатилетний мальчик размышлял… Из-за другого угла выглядывал, подсматривал недостойный Збилут, чтобы что-нибудь донести отцу на брата. Не мог, однако, разглядеть в нём той злобы, какую бы он сам почувствовал, если бы столкнулся с подобным наказанием. Бедный Гжесь вздыхал и думал. Видно было, что отцовскую власть, даже когда несправедливо корила, он признавал и сдавался ей с покорностью, ища только средств, чтобы примирить волю отца с тем, что желала его собственная душа.

Дав брату повсдыхать, Збилут, который равно клеветал на отца, как на него, и делал вид, что скорбит о судьбе Гжеся, медленно приблизился к нему.

Наполовину детское лицо неловко старалось принять выражение сердечности и сочувствия, за которыми скрывалась насмешка:

– А! А! – шептнул он потихоньку. – Боже мой! Как этот отец жесток и немилосерден. Так тебя побил!