Серебро морского песка

Генин развод, как раньше казалось, был добровольным. На самом же деле он изгнан, как болезнь – при помощи диеты. Лена стала иудейкой? Впрочем, Гена подозревал, что баптистка. Это так же непостижимо, как супружеская измена. Мог ли он предполагать, когда приехал сюда, что тупики и потаенные двери Земли обетованной находятся повсюду на расстоянии вытянутой руки? Теперь эти двери захлопнулись, обдав холодным ветром ностальгии. Возвращение в Крым, самоубийство и алкоголь – вот между чем приходится выбирать, чтобы в конечном итоге оказаться лицом к лицу с Великим Ничто.

Когда-то Гена разговорился с парнем, на шее у которого висел внушительных размеров крест. Гена спросил, верует ли он. И парень ответил, что ни в какого бога не верит, а крест носит по той причине, что он русский человек. И совсем недавно, уже в Израиле, у Гены случился похожий разговор с другим парнем. Тот спросил:

«Ты еврей?»

«Да», – соврал Гена.

«Тогда где же твоя кипа, если ты еврей? – искренне удивился тот. – Еврей должен носить кипу!»

Гена чувствовал, что религиозные построения человеческого ума – это часть некой психологической защиты, имеющей отношение к огромным  сообществам людей. Та самая защита, которую он не смог дать своей семье.

Он сказал себе:

«У меня нет ни щита, ни крыши, ни защиты, потому что я полукровка. Слово «жид» и слово «гой» ударяют по мне одинаково больно. Зато есть одно важное преимущество: я не нахожусь во сне под названием религия. Я родился вне конфессий, и потому с детства у меня открыты глаза. Если бы я был чистокровным евреем, то мог бы не устоять перед соблазном войти в сон под названием иудаизм и, возможно, обрёл бы в этом сне частицу истины, рассеянную Богом по всем религиям мира. Но тогда я бы потерял возможность чувствовать то, что находится внутри других религий-снов».

Раньше он приходил к этому дому каждый день. Смотрел на окна. Представлял, как живут теперь жена и дочь. Гена не имел права вторгаться в их жизнь. Такой был уговор, такой же несуразный и глупый, как весь их брак. По этому уговору две субботы в месяц он проводил с Алисой.

Однажды они поехали на сафари. Оказалось, что Алиса уже побывала там с группой девочек из школы. («Я здесь уже была! Это никакой не зоопарк!») Водил в ресторан, но дочь едва прикасалась к еде. («Дома вкуснее!») Пытался научить игре в Го, но пока без результата.

«В чем я ошибся?» – спрашивал он себя.

«Где выход?»

«Или, может быть, я окончательный и бесповоротный идиот?»

Историческая родина не спит и даже не дремлет. Она живёт полнокровной и кипучей жизнью в любое время. В три часа ночи кто-то стоит на панели, а кто-то в карауле, не спят больницы и не спят воры, шныряет по улицам армия мусорщиков и полицейских, сталкиваясь в переулках с развозчиками хлеба и газет. Ищут пропитание нищие, вынашивают планы террористы, возносят молитвы набожные трёх религий. Обманчива тишина раннего утра…

Хотелось бы Гене встречать первые лучи солнца, лёжа в постели в полной уверенности, что под дверью стоит пластиковая бутылка молока, а на ручке этой двери висит пакет со свежими булочками. Хотелось бы жить размеренной жизнью благополучного иудея, который уверен в том, что его банковский счёт будет расти, несмотря на все падения всех курсов, ходить по субботам в синагогу, соблюдать традиции и верить в приход мошиаха. Но Гена находится по другую сторону дверей.

Хорошее развлечение угощать своего арабского приятеля круасоном.

– Сколько сегодня?

– Шестнадцать с половиной.

Ахмад управляет прессом, как самолётом. Рекорд за рекордом бьёт он.

Его руки командуют ритмом большого пресса.

Знает ли араб, что за детали отжимаются им?

Пресс шипит. Безобидный алюминиевый блин превращается в безобидный алюминиевый стакан. Позже стакан превращается в трубу, а труба в хвостовик для мины.

«Эта мина не упадёт на мою оливковую рощу», – мечтает араб.

Пресс шипит.

«И эта мина не упадёт на мою оливковую рощу», – в этом он даже уверен.

Пресс шипит.

«Шестнадцать с половиной бочек отжатых хвостовиков не упадут на мою оливковую рощу», – убеждает он себя.

Мысли араба пилотируются над прессом. Руки служат переводчиком этих мыслей на простой язык механики – кладут блин на матрицу, давят на кнопки, вытаскивают отжатый стакан, бросают его в бочку.

Быстро, злобно и уверенно.

– Хорошо работает, скотина, – раздаётся за Гениной спиной Бенин голос. Сам Беня стоит в двух шагах, вооружённый шваброй и ведром.