Могила Густава Эрикссона

Неестественным тоном, то специально понижая, то повышая голос, киборг, усевшийся слева от меня, произнёс:

– Ой, здравствуйте, интересный мужчина! А Вы в Москву едете?

Мне очень хотелось ответить: «Нет, в Усть-Перепиздюйск». Но я сдержался и усталым тоном, не подразумевающим продолжения диалога, ответил:

– В Москву.

Киборг не успокоился:

– А Вы в Москву по делу или к любимой?

Ну, тут уж я понял, что попал, и терять мне было уже нечего.

– По делу, к любимой. Изменяет мне, падла. Вот вальнуть её хочу.

– Как страшно! Ой, какой Вы интересный мужчина-а!

Я очень не люблю, когда растягивают гласные. Это привилегия только моей Лануськи. К тому же мне совсем не хотелось быть интересным мужчиной, а хотелось допить коньяк и заснуть. И чтобы мои впечатления о Смоленске никто не мутил своим нечистым рылом. Поэтому меньше всего мне хотелось говорить.

– Слушайте, а у меня любимый тоже – така-а-я дря-а-нь! Может Вы мне что-то посоветуете?

Я умоляюще посмотрел на свою собеседницу, достал из внутреннего кармана куртки заветную бутылку, открыл её и протянул ей.

– Выпьешь?

Это было похоже с моей стороны на просьбу пощадить. Но киборг всё понял по-другому.

– Ой, а мы что, будем пить коньяк прямо в автобусе?

На третий ответ у меня сил уже не было. Я сделал хороший глоток и, в свойственной мне куртуазной манере сказал:

– Ты рот закрой, красючка.

В этой фразе не было ничего злобного или обидного. В переводе на русский литературной она звучала бы примерно так: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальных…» Но неожиданно именно эта фраза меня и спасла.

– Ой, какой же Вы хам, мужчина!

С этими словами киборг, слава Богу, отсел от меня и исчез в глубине автобуса.

И я остался один на один с темнотой за окном и своими мыслями, уже чётко понимая, что мне не уснуть. Настроение было изрядно подпорчено, коньяк его не исправлял. Мы уже проезжали Ярцево. За окном автобуса мелькнула освещённая вывеска «Аптека». В голове бомбой разорвалось

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи ещё хоть четверть века –

Всё будет так. Исхода нет. *3

Ну, четверть века мне точно не грозила. И мой новый приятель, заведующий отделением, об этом упоминал. А, главное, перед глазами был пример моего лучшего друга, Витьки Булынина, умершего в июле прошлого года и не дотянувшего до пятидесяти четырёх. Витька ушёл на пенсию из другого округа приблизительно с такой же должности, как у меня, и установил абсолютный рекорд среди коллег: умер на третий день по выходу в отставку.

Да и что ждёт меня до того момента, как ребята из трупоперевозки выволокут то, что от меня останется, из прокуренного кабинета, в котором, кстати, пытался застрелиться мой предшественник, Коля Осипов? Роскошная жизнь. Каждую осень наблюдать за цветом яблок на моей любимой яблоне. Каждый день слушать немецкие марши, потом – письма с границы между светом и тенью, потом – слезливые песенки Круга, а уж под конец, как знак победы настоящего солдата над смертью, «Лили Марлен». И ведь понимаю я, что молодые опера из моей ОРЧ просто уссываются над этой эклектикой. Сергей Иванович всё это терпит вовсе не из-за первых мест по городу по линиям министерского контроля, а потому что жаль ему меня. И не дурак он совсем, видит – человек чужую роль играет, а своей-то жизни нет у него. В общем,

Пролетает бездарно беспутная жизнь,

Не живу я на свете, а маюсь. *4

И никакая я не легенда, чем всегда себя утешал. Забудут эту вонючую легенду сразу после того, как зароют. И семьи у меня уже, считай, нет. Просто жена у меня необыкновенно порядочный человек, и её моральные принципы не позволяют ей бросить законченного неудачника.

А такого Смоленска, как сегодня, где я летал на волнах солнечного ветра, дивился чудесам, беседовал с добрым и мудрым князем Романом Ростиславовичем, с гениальными резчиками и иконописцами Трусицким и Дурницким, с очень простым и самоотверженным генералом Дохтуровым и со всеми остальными людьми, которые действительно были легендами и наполнили эту землю глубоким смыслом, так вот такого Смоленска, или Пскова, или Изборска у меня больше не будет. Потому что мой замечательный образ жизни такие странствия делает невозможными. Точка.

Господи, что же я за человек такой, во что же я превратился?! И мудрые наставники ответили мне:

– Что ты за человек такой? Ты небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина, которого в то же время нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался.

– А зачем мне было проходить через этот ад? И зачем мне было оставаться человеком, если я давно уже не человек? Отвечайте, твари!

В ночном автобусе стояла гробовая тишина.

– Эй! Ну не обижайтесь! И что,

И начальник заставы поймёт меня,

И беспечный рыбак простит? *5

Но наставники куда-то исчезли и вопросы остались без ответов. Были только ночная чернота за окном, автобус, летящий со скоростью сто километров в час, страшное желание курить и раз и навсегда принятое решение.

ГЛАВА 5. ЖУРАВЛИ.

На работу я вышел, как до придела сжатая пружина. Уж что-что, а собраться и подать себя в нужном свете я умел всегда. Поэтому ни на утреннем совещании руководителей отдела уголовного розыска у Сергея Ивановича, ни на оперативках моих пяти отделений никто даже поверить не мог, что у меня был инсульт. Своих оболтусов я развёл предельно лаконично, чётко, не повышая голос и абсолютно не реагируя на чудовищный снежный ком проблем и задач, накопившихся в моё отсутствие. После оперативок я совершенно без эмоций и правильно расставив приоритеты запустил механизм решения всей этой байды. А в 12 часов спустился в кадры и выяснил, что выслуга лет у меня – 8-го января 2016 года. Уже через пятнадцать минут с рапортом на пенсию я был на третьем этаже, где располагались кабинеты наших начальника отдела уголовного розыска и заместителя начальника полиции округа по оперативной работе.

Надо отдать должное этим ребятам, разговор у нас был предельно корректный и короткий, рапорт они завизировали. И я их отлично понимаю. Это действительно чертовски неприятно, когда ты хороший профессионал, а кто-то из подчинённых считает тебя подонком, да к тому же ещё и пидорасом. Кто это дал ему такое право, даже если некоторые его считают легендой? Где работа и где человеческие качества? И где между ними связь? Так что не надо путать член с гусиной шеей. К тому же, если у тебя на голове вырастает корона, естественно, что ты считаешь себя самым правильным и самым достойным.

После этого я поднялся к себе на этаж и пошёл к начальнику полиции округа. Сергей Иванович решил, что я пришёл к нему пообщаться после долгого отсутствия. По нему было видно, что он без притворства очень рад меня видеть, что моего возвращения дожидался. Он обстоятельно и участливо полчаса расспрашивал меня, как я этот инсульт словил, да как из него выкарабкивался, почему я так бодро и залихватски выгляжу, да как дела в семье. При этом он сбрасывал вызовы мобильного, звонившего каждые две минуты. Наконец, выполнив по полной программу доброго и заботящегося о своих подчинённых отца-командира, он посмотрел на перевёрнутый лист бумаги, который я всю беседу держал в руках:

– Тебе подписать чего-то надо? Давай, всё что надо подпишу!

Я протянул ему свой рапорт. Что меня всегда восхищало в Сергей Иваныче, так это его способность от спокойного и благодушного состояния резко переходить к нечеловеческому ору. Он глянул мой рапорт, лицо у него побагровело.

– Ты о-ху-ел! – рёв был похож на взлетающий гиперзвуковой истребитель.

Но это была только увертюра к симфонии. Сама же симфония длилась не менее десяти минут и сопровождалась угрожающими пробежками по кабинету. Во время исполнения этого произведения я должен был уяснить всё о себе и обо всех своих родственниках и соплеменниках. Поскольку в молодости Сергей Иванович серьёзно занимался вольной борьбой и самбо, а к пятидесяти пяти годам так же серьёзно растолстел, подобные выступления производили неизгладимое впечатление на оперов и даже на их начальников, тех кто помоложе и хлюпиков. Я же сидел себе спокойненько и ждал, когда этот великолепный концерт, подразумевающий только сольное исполнение, закончится.

Я не раз и не два объяснял своим ребятам, что это огромное везение, что нам достался такой мезозойской эры начальник, который орёт тираннозавром, как мамонт бегает по кабинету, да ещё и подзатыльник может влепить. Зато никогда не сделает подлостей из-под тишка. И с такой же энергией, как орёт, будет выруливать не свои косяки, а то, что ты, между прочим, накосячил. А когда увидит, что на почве хронической переработки ты на грани срыва, сам лично отправит тебя отдыхать, да ещё и побеспокоится потом, пришёл ли ты в себя. А сам не отдыхает вообще уже много лет.

Затихал Сергей Иванович так же неожиданно, как взрывался. Вот так и сейчас он неожиданно застыл посреди кабинета. Я встал и подошёл к нему.

– Товарищ полковник, ну сколько раз Вам можно говорить, ну нельзя так себя изводить, – удар же хватит.