Первая любовь

– Мал золотник, но дорог!.. Обобщить опыт с зеленой мыльницей!

Сергей облегченно выдохнул воздух и отчеканил:

– Слушаюсь!..

Все объяснялось просто. Дня за четыре до этого бойцам выдали положенные им три рубля, таким было в ту пору солдатское жалованье. Сергей дал команду сержанту изъять половину и приобрести на эти деньги одинаковые сапожные щетки, мыло и зеленые мыльницы.

– Почему зеленые? – спросил я его вечером, когда мы топали по темному полю.

– Солдатский цвет, – ответил он.

– Вот и догадайся, где найдешь, а где потеряешь.

– Помнишь, Ленька, как Хач встретил нас?.. «Солдат все должен делать по стандарту, и в единообразии видеть смысл красоты!» – передразнил он очень похоже подполковника. – Вот я и устроил единообразие.

– Химик ты.

– Ага, – согласился он. – А то ли еще будет!

Все-таки нахалом был Серега. Всегда хотел быть на виду. И не скрывал этого. Говорил, что надо иметь задел на будущее.

Но ведь и по-другому было! Я всегда помнил тот случай в училище, когда он вытащил меня из дерьма. Как на сцене выступил, хоть и пошел против старшины Кузнецкого. А ведь тоже напоказ: глядите, какой я честный.

– А ты карьерист, Серега, – сказал я ему уже дома.

– Ага, – с готовностью согласился он. – Служба обязывает. Ты же не против стать когда-нибудь генералом?

Я промолчал, хотя и был не против.

– Чудно вы балакаете, – вмешалась тетя Маруся, вязавшая у печки носки. – Вроде, как ругаетесь.

– Не ругаемся, мамаша, – Сергей с первого дня нашего квартирантства стал ее так называть. – Ругань для нас – роскошь.

– Роскоши у вас кот наплакал, – отозвалась она. И тут же спохватилась: – Ой, Лёнчик! Письмо тебе. Нет, не от нее, мужское. Почтальонша еще утром принесла.

…«Здравствуй, дорогой друг Леня! Узнал у твоей матери адрес и шлю тебе таежный привет. Как ты там, в теплых краях? Может, уже женился? Тебе бы невесту попроще, все-таки по гарнизонам придется мотаться. Я тебе и раньше хотел об этом сказать, да всё не решался. Ну, да не мне судить…

У меня все нормально. Собираюсь менять специальность, догадываешься, что к чему?.. Да и у вас, наверно, то же самое… Посылаю тебе посылку с кедровыми шишками… Твой друг Даниял Бикбаев».

Ах, Данечка, стриженая головушка! Разыскал все же, отозвался из своего дальнего далека!.. Нет, Даня, не женился я. На потом отложила это дело моя Дина… Намек твой насчет специальности я понял. У нас тоже поговаривают о переучивании на ракетные комплексы. А когда и где – никто толком не знает: секрет!.. Так что считай, завидую тебе белой завистью… Нет, Даня, у нас ни кедров, ни синих зайцев. Есть недалеко лес, куда я так ни разу и не выбрался. Всё мое время уходит на Мостушку. И еще есть у меня рядовой Гапоненко – вот уж послал черт подчиненного!.. И есть рядом Серега Толчин, о котором ты в письме даже не упомянул…

Осень приползла дождливая, слякотная, грязная. Мы не успевали мыть, сушить и начищать ваксой сапоги. И на рядового Гапоненко, видно, осень подействовала: он приутих, исчезла из его глаз нахалинка. Мне даже иногда казалось, что вместо нахалинки в них поселилась тоска.

Мой помощник сержант Марченко говорил:

– Как бы не учудил чего Гапоненко!

Я попытался как-то вечером поговорить с ним, но он глянул с непонятной для меня укоризной и сказал:

– Индивидуальную беседу, значит, решили со мной провести. Беседуйте!

И на все вопросы отвечал:

– Никак нет…

Да я и сам понял, что не получается разговора, и вряд ли вообще получится. Между нами стояла стена, которую ни свалить, ни даже пощупать. Настроение от этого сделалось хуже некуда, и я показался себе беспомощным, как кутенок, которого кинули во взрослую собачью стаю. Наверное, Гапоненко почувствовал мое состояние, я уловил даже какое-то сопереживание в его глазах. После чего он вдруг спросил:

– Что вас, товарищ лейтенант, с Зеленой Мыльницей связывает?

– С какой еще «мыльницей»?

– Разве вы не знаете, что у вашего дружка такое прозвище красивое?

– У лейтенанта Толчина, что ли? – уточнил я, хотя уже понял, что речь о нем.

Значит, прилепилась-таки зеленая мыльница к его имени. Наверное, любой, даже самый маленький поступок оставляет след: в памяти ли, в жизни ли, в психологии человека. Интересно, знает Толчин о своем прозвище или нет? Пожалуй, нет, потому что к этому времени мыльницы ушли для него в прошлое, а сам он летал на крыльях почина.

Случилось это так.

Мы с ним в числе нашей полковой делегации ездили на армейскую комсомольскую конференцию. Еще до отъезда он стал задерживаться на службе. О чем-то шептался с комсомольским секретарем Лёвой Пакусой. Вместе они бегали в штаб к замполиту. Даже дома он что-то писал, комкал листы, швырял на пол и снова писал.

На конференции речи с трибуны катились гладкие и круглые. Почти каждый из ораторов заверял в чем-то настолько неконкретном, что слова не затрагивали сознание сидящих в зале, а может быть, и в президиуме.

Наконец, слово предоставили лейтенанту Толчину.

– Я уполномочен комсомольской организацией нашего полка доложить следующее, – так начал Сергей. И, очень четко выговаривая слова, не заглянув ни разу в бумажку, произнес речь.

Все его подчиненные брали обязательства стать отличниками боевой и политической подготовки, спортсменами-разрядниками. Все обязались овладеть смежными специальностями в расчетах. И больше того, получить классность по совсем уж посторонней (впрочем, нужной!) специальности химика-дозиметриста. Еще они обещали разбить на территории городка комсомольскую аллею.

Красиво говорил Сергей! Даже я заслушался, увлекшись словами о корчагинской вахте и традициях, которые должны стучать в сердце. Говорил-то красиво, но замахнулся, подумалось, явно не по силенкам. И тут же вспомнил наш разговор после зеленых мыльниц, его фразу: «То ли еще будет!» Вот, оказывается, что он имел в виду. Значит, сказал не для красного словца. Значит, уже приготовил свой сюрприз конференции.

В перерыве его в чем-то горячо убеждал корреспондент окружной газеты. Сергей с улыбкой слушал и не соглашался. Но я знал его очень хорошо и видел, что не соглашался он нарочно: не купишь, мол, за рупь двадцать!

Наконец, он утвердительно кивнул и солидно пожал руку корреспонденту…

– Ведь липа, Серега, а? – спросил я его по возвращении домой.

Мы сидели друг против друга. На столе ядреные соленые огурчики. Тетя Маруся, хозяйка, примостилась на табуретке возле печки. Смотрела на нас, подперев ладонью щеку, и слушала внимательно и непонимающе. Он похохатывал, с хрустом закусывал огурцом. Что-то появилось в нем новое. Этакая снисходительность ко мне.

– Зачем трепаться-то? – повторил я.

Он снова хохотнул и, наконец, снизошел. Именно снизошел, я почувствовал это.

– А ведь я прав, Лень. Пусть даже только половина моих людей станет отличниками, дозиметристами – разве плохо?

У него потрясающее умение не отвечать на вопрос конкретно. Я всегда ловил себя на том, что вроде бы он все говорит правильно, а я не соглашаюсь с ним.

– Ты слухай, Ленчик, Сергея. Бачь, який вин справный, – вмешалась тетя Маруся.