Первая любовь

Я шагал меж белых стволов. И опавшие листья хрустели под ногами точно так же, как в нашу последнюю отпускную встречу.

Я любил смотреть на освещенные окна. Они хранили людские тайны, и тени на занавесках воспринимались как бесплотные духи тысячи и одной ночи. Одно далекое окно на втором этаже было для меня окном надежды. Из него на огороженный широкий двор пробивался зеленоватый свет. Иногда на подоконнике появлялась цветочная ваза. Значит, она заметила меня и скоро появится из подъезда…

Я лежу на своей солдатской кровати и не сплю. Данька уже видит десятый сон. Наши кровати стоят вплотную, и головы покоятся на подушках в метре друг от друга. Я тоже стараюсь заснуть, но мешает окно моей надежды.

И еще я представляю огромное окно служебного кабинета, в котором лежат наши личные дела. Мы ждем приказа министра обороны о производстве в лейтенанты. Нам уже выдали офицерскую форму, и мы, протянув под курсантский погон портупею и смачно поскрипывая хромачами, заполонили город и взбаламутили карауливших женихов девчат. Только денег у нас пока еще нет. И золотистых погон с двумя маленькими звездочками тоже нет. Их вручат нам после подписания приказа…

И вот этот долгожданный день наступил. Выпускников собрали в клубном зале. В президиуме на сцене наш начальник училища с золотой звездой и укороченной ногой. И мы, наутюженные, надраенные и готовые к бою. В зале уже нет курсантов. Здесь все офицеры. Идет распределение выпускников по военным округам. Те, кто окончил училище по первому разряду, имеют право выбрать округ, где начнут свою офицерскую службу. Фамилии перворазрядников зачитывает майор, начальник отдела кадров.

– Андреев!

– Прикарпатский.

– Алиев!

– Северокавказский…

Мы с Серегой тоже можем выбрать округ, где начнется наша пэвэошная служба. Данька недотянул до первого разряда. Но все равно мы трое решили ехать на Дальний восток, туда уж точно места останутся.

– Ты слышишь, народ Прикарпатский выбирает, – говорит Сергей и поворачивается ко мне всем корпусом. – А ведь мы дураки. На восток всегда загнать успеют.

Я машинально киваю головой.

– Вот она синяя птица, – шепчет Сергей. – Слышишь, Ленька, где живут синие птицы?

– Зайцы, – поправляю я.

– Зайцев я придумал, чтобы не повторяться. Про синюю птицу даже песня есть… Давай махнем в Прикарпатье, а, Лень?

– Ты что? Ведь мы уже решили! Нас же трое!

Взгляд у него беспокойный, как тогда, в грязном поле при свете фары.

– Пока молодые и не обабились, хоть страну поглядим, Лень! Больше права выбора никогда не будет.

Я сижу, будто оглушенный. Меня заворожили слова: право выбора. Падает сверху, бьет сбоку, сзади: «Прикарпатский, Московский, Киевский…». Даня, ткни меня, чтобы я очухался! Уже вызывают лейтенантов-перворазрядников на букву «Д». Сейчас выкликнут меня.

– Дегтярев!

– Прикарпатский, – шепчет Серега.

И я, как попка, повторяю:

– Прикарпатский.

Еще можно крикнуть, что ошибся, и переиграть, как договаривались. Пока еще нас трое. Даня опустил лобастую голову. Я сижу посередине между ними.

– Молоток, Ленчик! – говорит Сергей. – Синие зайцы от нас не уйдут.

…Оглядываюсь сегодня на того лейтенанта и понимаю, что он просто-напросто пацан. Только этого не видно за золотыми погонами. Тот пацан думал, что он мужчина, а был цыпленком. Я не смел даже взглянуть на Даню, чувствовал себя предателем.

– Понимаешь, Даня…, – мямлю я.

– Все правильно, Леня. У тебя же первый разряд.

Ох, эти Данькины глаза! Коричневые и грустные, как у кутёнка!.. Он уехал на Дальний Восток.

Когда наступает вечер, синий, как воды в горном озере, когда звезды становятся похожими на спелые яблоки, я заставляю себя вспоминать далекий город.

Девчонка идет по лужам. Плевать девчонке на дождик! Разметал он у нее прическу. Идет она, спеленатая мокрым платьем, одна посреди улицы, и улыбается сама себе. А на автобусной остановке стою я. И глаз не могу отвести от выросшего из дождя чуда. День скатывается в сумерки. День опять что-то уносит.

Минуты уходят, как уходит все, кроме памяти. Уходит в мокром платье девчонка с наброшенным на руку плащом. Вот что я заставляю себя вспоминать. Заставляю. Сотни клавиш у памяти. А нажимаешь одни и те же, чтобы вернуться в пункт отправления.

…Песок и мы, полудохлые после марш-броска, в гимнастерках с белыми разводами.

– Ты знаешь, – говорит Толчин, – когда-нибудь мы с удовольствием будем вспоминать вот эту дорогу и даже этот песок.

Слова его проскакивают мимо моего сознания. Они нисколько не мешают мне видеть длинный, как коридор, школьный зал, серьезную старшеклассницу в очках по имени Дина и слышать вальс Хачатуряна. Вот тогда я был счастлив.

… – Ты помнишь наши марш-броски? – спросил меня Даня шесть лет спустя.

– Помню.

– Хорошее было время.

Он очень изменился за эти годы. То ли вытянулся, то ли современная прическа подправила его облик, но прежняя несимметричность исчезла. Я приехал к нему на Дальний Восток во время отпуска, и мы трое суток прожили в тайге на берегу реки. Один берег у нее был скалистый и весь седой. Словно годы не обошли своей метой даже камень.

– Хорошее было время, – повторил он.

Мы всегда говорим: «Вот раньше…» Всегда торопимся в завтра, упуская, что обычный сегодняшний день станет золотым вчерашним. Вот и тогда сидели у костра и не подозревали, что скоро эти минуты покажутся счастливым сном…

Шарик земной крутится, вертится. Вчерашний день не вернуть, как не вернуть из прошлого самого себя.

– А с Диной у тебя как? – спросил в ту встречу Даня.

Это она пришла в мою жизнь из длинного, похожего на коридор, школьного зала. Пришла за много лет до того, как из весеннего дождя выросла девчонка, спеленатая мокрым платьем.

Лейтенантские звезды

Служить мы с Серегой попали в Житомирскую область. Разве могли мы тогда предположить (а кто бы мог?), что через тридцать пять лет Украина станет самостийной, и это приведет страну к гражданской войне? Украинцы станут убивать друг друга. Возродится бандеровщина, а бывших карателей, воевавших на стороне Гитлера, киевская власть объявит национальными героями. А москали, то бишь такие, как мы, станут главными врагами Киева.

Жители относились к нам прекрасно. Они еще помнили войну, оккупацию. Ухаживали за могилами фронтовиков и поминали погибших.

Наш полк дислоцировался в паре километров от деревни Лугинки. Прямо за околицей начиналось поле, затем бугор и опять поле. И уж потом глазу открывалось двухэтажное здание – штаб полка. Поодаль от него параллельными рядами стояли приземистые казармы в стиле барака. Ближняя к штабу была наша.

Меня распределили в батарею управления и назначили начальником станции кругового обзора. Мы называли ее ласково «Мостушкой». Было у нее похожее условное наименование: «МОСТ-2». Предназначалась она для ведения воздушной разведки и целеуказания. В станции были установлены индикатор кругового обзора и индикатор для определения угла места цели. Они давали возможность отследить самолет противника на расстоянии 140 километров. Мелочь, конечно, по сравнению с нынешними локаторами. Но ведь и скорости были иными. Мостушки-старушки давно сняты с вооружения. Но тогда наша станция считалась вполне на уровне.

Расчет станции был подразделением взвода разведки. Раньше взводом командовал старлей из фронтовиков. Месяц назад он уволился в запас, а нового не прислали. Временно исполнять его обязанности приказали мне, потому что по штатному расписанию командовать взводом должен офицер. Впрочем, реальной нужды в этом не было. С взводом успешно справлялся старший сержант Заречный, тоже из фронтовиков. Мне хватало забот и со станцией кругового обзора.