Не кончайся, осень. Рассказы

Ему снилась давняя их с Диком история: он погружается под воду, отталкивается от дна ногами, вынырнув, хватает ртом воздух, выплёвывая колкие крошки льда. Намокшая куртка как якорь снова тянет на дно и сквозь чёрную толщу до него долетают обрывки собачьего лая, смешиваются с шумом ледяной воды, врывающейся в уши. Нужно проснуться. Открыть глаза! Сильнее! Сильнее! Но вода давит на грудь, наполняет горло, и, не давая дышать, шумит и шумит в ушах… В этом шуме слышится: «Ну, вот, всё, теперь уже всё…» Он вдруг понял, что это: это – смерть. Она опять пришла к нему, как тогда в ледяной весенней воде. А Дик? Он же не лаял тогда! Глаза! Открыть! Сильнее! Ну, вот… Уже отчётливо слышен истошный лай Дика.

Очнулся он на полу в коридоре. Дик то лаял ему прямо в лицо, пытаясь разбудить, то хватал зубами за ремень брюк и тащил к двери. Липкое, отвратительно пахнущее синеватое марево окутывало всё вокруг. Хозяин с трудом привстал на колени, открыл дверь в подъезд, на четвереньках дополз до газовой плиты, перекрыл вентиль конфорки под залившим её чайником, распахнул настежь окно, выпуская ядовитое облако, и упал, снова потеряв сознание…

В тот вечер у Дика было самое большое Счастье! Ему дали много сладких булок. Уроки, видимо, тоже был побеждён, как и газ из плиты, потому что Друг весь вечер играл с Диком! А все радостно смотрели на них, улыбались и почему-то плакали… От счастья.

Блаженный Серафим

Каждая охота имеет свою специфику: на медведя – одно, а вот на зайца, к примеру, – совсем другое. Не зря за ним прозвище в народе утвердилось – косой. Если зайца с лёжки поднять и погнать, он не бежит прямо, а, как правило, забирает в сторону – как бумеранг. И, пробежав по кругу, обязательно на прежнее место возвращается. Зрение у зайца плохое, а вот слух прекрасный. Поэтому ждущий его охотник шуметь, а, главное, шевелиться, не должен ни в коем случае!

Два друга по охоте и коллеги по работе шли на широких охотничьих лыжах снежной целиной в направлении чёрной полосы перелеска, вырастающего из-за горизонта.

– Серафим Яковлевич, не отставайте. Гонный заяц – до обеда. После обеда он может назад к лёжке и не пойти. Если ещё старый, да опытный. Ну, вот как вы, – широко улыбаясь, сказал Виктор Сергеевич.

Серафим Яковлевич – школьный учитель – был во многом прямой противоположностью директора Виктора Сергеевича: немолодой, худой, невысокий, молчаливый. А директор – молодой высокий балагур и весельчак. Правда, с юмором у обоих всё было в порядке. В этом Серафим своему директору не уступал.

– Дайте отдышаться, Виктор Сергеевич, – сказал он, выдохнув, и, остановившись, повис подмышками на лыжных палках. – Не забывайте, дорогой, что когда вы делаете один шаг – мне приходится делать два. А впереди зайчик гонный, как вы говорите, ждёт. А зайчик гонный тогда, когда его гончий пёсик гонит. Стало быть, для таинства этого трое нужны: гончая, заяц, охотник. Ну и нас трое. Заяц он заяц и есть – никем другим не согласится быть. А вот из нас двоих кто есть кто – нужно определиться. Я полагаю, Виктор Сергеевич, что я – охотник, стреляю хорошо. Ну а вы, стало быть, имея перед нами огромное преимущество – длинные, крепкие ноги – гончая. Или, если хотите, легавая.

– Нет, коллега, я уж лучше буду лайкой. И с ней неплохо на зайца ходить.

Перебрасываясь шутками друзья достигли перелеска и перешли в режим тишины.

Всё складывалось удачно: зайдя с подветренной стороны они наткнулись на свежие следы и всего через несколько метров «подняли» зайца.

– Ну, Серафим Яковлевич, начали! Вот к этому кустику встань или ляг – как хочешь, только не шевелись. Я тебя умоляю: не шевелись! А я по малику (заячьему следу) пошёл. Минут через сорок – жди! – и, бросив к ногам коллеги куртку, шапку, ружьё, перевязал лоб шарфом и с криком «Гоп-гоп! Гоп!» бросился за зайцем.

До изрядно заскучавшего, а главное, закоченевшего от неподвижности охотника, донеслось приближающееся: «гоп, гоп». И тут же мимо него промелькнуло беленькое, маленькое, лопоухое. Серафим свистнул. Заяц, как ему и положено в такой ситуации, остановился, привстал на задние лапы, закрутил головой.

Серафим вместо того, чтобы выстрелить в такую удобную мишень, забыв обо всём, умилённо смотрел на белый столбик…

Заяц, отпрыгнув в сторону, припустил снова. И тут перед учителем вырос разъярённый директор, замахнулся на напарника кулачищем и, еле шевеля языком, устало прохрипел:

– Гоп-п… Серафим… Яковлевич. Как сейчас… гоп по… – опустил руку, громко выдохнул и, кивнув головой в сторону, – там… теперь там ждите. И смотри-и! А то, гоп по… лицу.

Серафим Яковлевич виновато улыбнулся, пожал плечами и поплёлся занимать новую позицию.

Через полчаса показался наш лопоухий, уже ставший Серафиму родным.

В этот раз Серафим не стал свистеть. Он стоял и с блаженной улыбкой смотрел на убегающего зайчишку, только что вслед ему не махал.

Подбежавший директор еле держался на ногах. Он вытер сдёрнутым со лба шарфом лицо, швырнул его под ноги незадачливому охотнику, развёл руки в стороны и саркастически продекламировал Пушкинское: «В пустыне мрачной я влачился, и шестикрылый серафим на перепутье мне явился…»

Серафим Яковлевич поднял из рыхлого снега шарф, заботливо повязал его на директорскую шею, и невозмутимо продолжил: «Как труп в пустыне я лежал, и бога глас ко мне воззвал…»

Друзья рассмеялись и крепко обнялись.

Да, каждая охота имеет свою специфику.

Кибернетика

Ранним воскресным утром бабушка Елена, стоя метрах в ста от своего дома с веником в руках, шептала какую-то молитву: крестилась, кланялась, крестила дом. Постояв с минуту, будто собираясь с силами, побрела к своему домику, сосредоточенно помахивая веником в его сторону. Подойдя, крикнула в открытое окно:

– Миша-а?! Миша, ну как?!

Высунувшаяся физиономия, отёкшая от похмелья, прохрипела:

– Плохо. Ничего нету. Машете не так, Елена Петровна. Надо сверху, снизу, слева, справа – будто крестишь. И так раз пять, не меньше. Давайте-ка сначала.

Бабка потрусила на исходную позицию. На этот раз она старательно махала веником на дом и сверху, и снизу, и слева, и справа…

Миша любил выпить. Очень. Но пьяницей его никто не считал. А если и считал, то не признавался в этом даже себе самому. Не могли односельчане называть Михаила таким нехорошим словом – уважали и обидеть боялись. Уважали за то, что был он по всяким радио и телеящикам мастер – каких поискать. А обидеть боялись потому, что мог ведь не прийти чинить-то. И только бабушка Елена не боялась обидеть Михаила – зятем он ей был…

Телевизор у Елены Петровны сломался несколько дней назад. Чуть ли не неделю ждала она прихода «уважаемого мастера». И вот он пришёл… Утром. Со страшного похмелья. Войдя, сразу обозначил свою принципиальную позицию:

– Елена Петровна! Мама! Будете меня суропить – уйду сразу. А окромя меня телек ваш никто не починит – потому, как некому. И берите во внимание, что руки мои трясутся от натруженности. Как у кажного трудолюбивого и мастерового работника. А также, следуя правилу, «зять любит взять», будьте любезны, поднесите стаканчик. Я, мама, здоровье, загубленное тяжким умственным трудом и невыносимыми муками от жизни с вашим чадом, должён поправить.

Вспыхнувшая гневом старушка бросилась за печку, схватила веник и замахнулась им на несчастного больного:

– Я те, каянный..! Ирод! Супостат!

Михаил, защищаясь, выставил перед собой руку, – Елена Петровна! Стоять! Спокойно! Тихо, тихо… – попятился назад, присел на скамейку и, не опуская руку, тихонько, будто гипнотизируя, продолжил, – Проанализируйте, мама, всё, изложенное мною выше. Вы женщина разумная, сделайте правильный вывод. Самогонку вы, мама, гоните, знаю. А вот участковый – не знает. Пока. Пока не знает, мама! Давайте не будем идти на конфликт. Вам, как всем нонешним бабам, – синематограф первое дело. А вы, мама, уж сколь дён телек не глядели? Потому и в меланхолии. Отсюда вывод – полечим друг друга.

Бабка снова замахнулась на зятя, выматерилась, сунула веник под мышку и полезла в шкафчик за бутылочкой. Налила граммов сто самогонки и, обложив ещё раз зятя крепким матом, протянула ему стакан…

Поправив здоровье, Михаил быстренько поменял в телевизоре перегоревший предохранитель, не забыв заприметить, куда тёща спрятала бутылку и, состроив скорбную гримасу, покачал головой:

– Пробле-ема. Ох, кака проблема, мама…

– Да что ты… А батюшки… Чё ёво топерь, в район везти? Миша, чё делать-то, а? – испуганно запричитала бабушка.

– Что-то с эфиром. Видимо, волны не доходят. Надо гнать.

– А батюшки… Кого гнать-то?

– Волны, говорю тебе! Давай бери свой веник и ступай отсель метров за сто. Развернешься, и к дому – маши в его сторону веником – волны гони. А я буду настраивать.

Оставшись один, мастер извлек из бабкиного тайника заранее запримеченную им бутылочку, закуску, и радостно приступил к лечению…

После пятого сеанса своей «волновой» деятельности бабка Елена, не докричавшись зятя в окно, влетела в дом. Мастер сладко посапывал, положив голову на стол, прижавшись щекой к опустошённой бутылочке…

Разбуженный ударами веника Михаил сразу подскочил, бросился к телевизору, опустился для удобства на четвереньки, мощно дыхнул на экран и закричал:

– Елена П-пет-тровна! Ст-тоять!

Бабка замерла с поднятым веником. Миша ещё раз дыхнул на экран, потёр его энергично рукавом и торжественно нажал на выключатель:

– Ну! Видите? Волны н-не брал он. Ник-как. Но я! Я, мама, м-мастер! Вы их о-очень хорошо п-пригнали. А я их спиртовым п-паром п-примагнитил. Хорош-шо что сам-могонка была. Это, мама, Ел-лена П-петровночка, к-кибернетика…

Елена Петровна всплеснула руками, восхищенно глядя в экран телевизора: