Счастье №1

«А почему, собственно – как?» – спросила я сама себя – «С чего это я вдруг решила, что он живой?…»

И тут же почувствовала, что бомжи прекрасно видят меня. Может быть, даже заметили издалека, но разумно решили, что очередная шизофреничка, бродящая ночью по заброшенной бруклинской промзоне, им ничем не угрожает.

«Писающий мальчик» закончил процедуру и тоже подсел к костру, успев на ходу отвратительно вытереть руки о дырявый бушлат, надетый поверх другого, точно такого же. Его возраст определить было трудно – свинцовые бугристые щеки, мешки под глазами…

– Что, голодная? – голос бородача прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула – Садись…

Его глаза – неожиданно светлые и умные – смотрели прямо на меня.

Я растерялась.

– Нет, что вы… Я просто… Я не буду есть…

– Ну, все равно садись, раз пришла – он нагнулся в темноту и поставил рядом с собой еще один деревянный ящик, точно такой же, как тот, на котором сидел сам – Не стой над душой…

Я уже жалела, что все это затеяла. Но деваться было некуда. Ящик оказался крепким, но отвратительно жестким, от бочки веяло нестерпимым жаром. Сидящий напротив бомж не переставал чесаться и сплевывать. Спящий черный старик почему-то все больше казался мне мертвым.

«Орангутанг» степенно закурил. Причем не выудил из тайного кармана вонючий окурок, а вынул чуть помятую пачку «Мальборо», умело поймал сигарету уголком рта и потянулся за тлеющей на земле щепкой. На руках у него были изодранные до ужаса кожаные перчатки.

Надо было решаться.

– Послушайте. Тот, кто пойдет со мной, получит ужин, горячую ванну и даже порцию кайфа. Всех не приглашаю, извините – нет возможности…

Я даже сама удивилась тому, как правильно все произнесла – четко, деловито, с едва заметной ноткой цинизма.

– Вот везуха!.. – сразу же взвился тот, который чесался – У меня бабы месяц не было!.. – но его восторг тут же сменился угрюмой уличной подозрительностью – Только ты не это… никаких там СПИДов или мандавошек?… А то смотри…

«Ты для начала свой лишай подлечи, придурок!» – чуть не ответила я, но сдержалась. Напрасно, кстати говоря. С этой публикой нужно разговаривать на ее языке.

«Орангутанг» бросил на меня странный косой взгляд и снова отвернулся к огню, глубоко затянувшись. Третий (похожего на труп старика я не считала) вообще никак не отреагировал. Даже не ответил на мой взгляд.

– Да ладно, не обижайся ты!.. – «лишайный» явно жалел, что не принял приглашения сразу и безоговорочно – А на этого – он кивнул на свинцоволицего – можешь вообще не смотреть! Он по-английски – ни слова!.. Беженец из этой…как ее… Румынии, во!.. Молчит все время! Только стонет, когда спит. Иди, знай, что у него на уме… Живешь-то далеко?…

– Честно говоря, больше всего подошел бы ты – спокойно сказала я «орангутангу».

Он поднял на меня свои светлые немигающие глаза, и в них что-то коротко блеснуло – то ли презрение, то ли жалость, то ли тревога… Я так и не поняла.

– Нет, девочка, извини, я не по этим делам – ответил он хриплым, но сильным голосом, и мне почему-то стало обидно.

– Американский Герой у нас – праведник!.. – чуть визгливо хихикнул «лишайный» – Вот я – другое дело…

– Между прочим, о сексе я не сказала ни слова, мальчики!

– И правильно!.. – «лишайный» сплюнул сквозь зубы – Чего о нем говорить!?… Все само получится! В лучшем виде!.. Не пожалеешь, жопастенькая!

– Ну, ладно, не хотите добра – не надо! – я решительно поднялась – Спокойной ночи…

И зашагала в прохладную слякотную темноту. Значит, сегодня экспериментов не будет, ничего страшного. День и так удался.

«Лишайный» еще какое-то время кричал мне вслед какие – то причудливые непристойности. Затем замолчал. Знай он, что я поведена на сексе раз в десять больше него, так быстро не успокоился бы…

Сумрачный перекресток, на котором я собиралась повернуть в сторону огней, людей и дома, уже виднелся вдали. Я понимала, что идти предстоит долго, но это меня не пугало – я отогрелась около костра, и теперь мне было о чем подумать. И что вспомнить…

* * *

Когда я говорю «вспомнить», то имею в виду несколько последних месяцев, окрашенных ужасом, риском и восторгом. Тем самым вкусом жизни, о котором я столько слышала, но который почувствовала впервые.

Предыдущие годы, половина жизни, пролетевшая, кстати говоря, как одна неделя, сливались в душе в одно, похожее на несвежую простыню, пятно, не вызывающее ничего, кроме тошноты и досады.

Конечно, после смерти матери мне пришлось задуматься о будущем. О том, как именно угробить остаток жизни. Об учебе – при моем-то дивном объеме знаний и доходах – думать не приходилось. Омерзительную работу за гроши я ненавидела.

Оставались, правда, нестандартные варианты. Типа, стать новой матерью Терезой, уехать в Африку и ухаживать там за похожими на узников нацистских лагерей бедолагами, которых часто показывали по телевизору. Или наоборот – примкнуть к террористической бригаде, закладывающей бомбы на вокзалах и в метро ради каких-то фантомных идеалов.

Наверняка, и добро, и зло наполнило бы мою жизнь новыми смыслами. Но я, конечно, не сделала ни того, ни другого. Лишь переехала из нашей убогой «ту-бедрум» в такой же убогий и еще более дешевый «сингл» в том же районе. Мне его вполне хватало. Первое, что я сделала, войдя в пахнущую пылью квартирку – это то, чего я не могла сделать при матери. Протерла старый стол и превратила его в маленькую аккуратную лабораторию. У ведьмы Паолы теперь было рабочее место.

Именно за этим столом я и колдовала, периодически читая взятые в Публичной библиотеке на Бенсон – авеню книги и последние журналы по химии и удивляясь человеческой тупости. Авторы мыслили банально, а часто просто неверно, но звучали при этом так самовлюбленно, словно изобрели атомную бомбу или лекарство от рака.

А вот я не важничала. Я просто легко и с удовольствием создала потрясающий стиральный порошок, не сохнущее средство для пропитки влажных салфеток, наполнитель для маркеров и много еще всякой всячины…

Вот только на мои вежливые письма, отправленные руководителям ведущих производителей, никто не ответил. Ни разу.

Я пыталась звонить, но по снисходительно – пластмассовым голосам офисных секретарш поняла, что меня попросту принимают за городскую сумасшедшую…

Вот так. Колдовство работало, но никому в этом придурковатом мире не было до него никакого дела.

Жила я на пособие, но иногда работать все же приходилось. И эти батрацкие периоды были самыми унылыми в моей жизни.

Но самой главной проблемой все же был секс. Вернее, его полное отсутствие. Нет, я не виню мужчин, не подумайте, я бы и сама в жизни не соблазнилась обмылком по имени Паола Буш, которым каждое утро любовалась в зеркале тесной ванной. Но все же…

В двадцать девять лет меня лишил девственности изнывающий от скуки черный парень на ночной заправке. Наверное, клея нанюхался, не иначе. Да и мутная бруклинская ночь была моей союзницей… Но, как бы там ни было, дай ему Бог здоровья, счастья и процветания на долгие годы!..

Потому что дальше было только хуже.

Чуть ли не каждую ночь мне снилось такое, что покраснел бы опытный сексопатолог. Я вскакивала на подушках – задыхающаяся и грешно – счастливая… И, конечно же, банально мастурбировала в душе.

Вторым моим «мужчиной» был немолодой пьяный эмигрант – тоже персонаж ночного Бруклина. Наверное, имелось в виду, что он меня изнасиловал, но как же я ему, бедняге, помогала!!..

Следующего – программиста-неудачника Джека, узкоплечего очкарика, живущего совсем рядом, в доме напротив – я не считаю, я уже говорила. Вы бы тоже не считали, поверьте на слово. В первый раз он кончил, едва лег рядом со мной. А во второй вообще не смог возбудиться, хотя мы оба очень старались…

Зато мы с Джеком стали друзьями. Два лузера в профессии и сексе, да и вообще – в жизни, два тоскливых бруклинских одиночества, мы просто не могли не подружиться.

Кто действительно стал праздником моего тела, так это Крис Бэйли! Он был родом из Луизианы и учился в самой настоящей актерской школе. Я вообще не привыкла видеть таких красивых людей рядом с собой, а, когда он заговорил со мной первым, вообще чуть не упала в обморок! У нас было не одно свидание. И даже не два. А целых три! Причем первое закончилось не в моем «сингле», а в роскошной по моим понятиям студии в Гринвич Вилледж, которую Крис снимал, чтобы за пять минут доходить до своей актерской школы.

Правда, главная интимная радость моей жизни обошлась мне недешево – Крис одолжил у меня семьдесят тысяч долларов из оставленных матерью восьмидесяти и перестал отвечать на мои звонки. А затем его исключили из студии, и он совсем исчез.

«– А чего ты ждала, жаба?!» – зло спросила я у своего отражения в зеркале, когда поняла, что больше не увижу этих денег (да и самого Криса – тоже) – «Такие, как ты, или платят за удовольствие, или до смерти дрочат в душевой!..»

В принципе, мне было наплевать. Вот только от мысли о том, что потрескавшиеся руки матери за всю ее беспросветную жизнь скопили мне денег всего на три оргазма, становилось не по себе…