Совдетство. Узник пятого волнореза

– На велосипеде? – усмехнулась Нинон.

– А хоть бы и так! – крутанул ус письмовозец. – Надо отметить приезд! Нина Егоровна, я зайду?

– Попробуй, – мрачно отозвалась она.

– Не один, а с дамой!

– С какой же, Аршба?

– С молодой! Изабеллой зовут. От нее голову можно потерять! Ждите! – пообещал он и укатил, виляя перегруженным багажником.

– Крути педали, пока не дали! – пробормотал ему вдогонку Ларик. – Да обойду я вокруг вас! Папуас! Много вас тут ходит!

– Т-с-с! – предостерег я друга, удивляясь: здесь, на Кавказе, к старшим относятся с особым уважением.

– А чего они к ней липнут! – огрызнулся Ларик. – Знают, что Пахан в больнице, и лезут. Диккенс, этот вообще достал…

Не успел Аршба скрыться за поворотом, как из-за колючего забора раздался счастливый вопль:

– Кого я вижу! Башашкин! Валя-ханум!

Батуриных обожали все аборигены. Тетя Валя и дядя Юра ездили в Новый Афон много лет, с тех давних пор, когда все еще были молоды, здоровы, веселы, безалаберны и могли ночи напролет пить самодельную чачу и вино-изабеллу, срывая закуску прямо с веток, свисавших к столу. В Новый Афон Башашкину порекомендовал съездить сослуживец по оркестру, уверяя, что цены там просто смехотворные по сравнению с теми же Гаграми. Но настоящая слава пришла к барабанщику, когда Сандро попросил его подменить захворавшего ударника из местного оркестрика, игравшего на танцплощадке. Ну, Батурин и показал им столичный класс! С тех пор он стал всеобщим любимцем. Однажды в ресторане дядя Юра приревновал молодую тетю Валю, хорошенькую до невозможности, к местному хулигану Мурману. Она лихо отплясывала модный рок-н-рол, и нахальный мингрел решил к ней присоединиться, да еще показал рискованные движения, когда танцоры с разворота сталкиваются попами. Этого Башашкин не стерпел, слово за слово, мужчины подрались, причем Батурин, в ту пору худой и ловкий, прилично навешал наглецу, и тот помчался домой за ружьем, чтобы пристрелить москвича, как собаку. Ссору мог бы на корню уладить Сандро, тоже известный в Афоне нарушитель общественного порядка, но он в ту пору сидел в КПЗ. К счастью, дружки успели объяснить разъяренному абреку, что пристал он к законной половине того самого виртуоза, чьим десятиминутным соло на ударных сам же и восхищался накануне. Жена на Кавказе – это святое, башибузук осознал ошибку, вернулся, извинился, выставил дюжину шампанского, они обнялись и стали навек кунаками. Теперь Мурман – лысый, солидный, пузатый, а его белая «Волга» с серебряным оленем на капоте часто стоит возле ресторана «Поплавок» прямо на газоне. Говорят, у него несколько подпольных цехов, где тайком делают растягивающиеся авоськи, шариковые ручки и пасту для заправки стержней.

Наконец мы свернули на улицу Орджоникидзе в нужном месте и двинулись вверх между домами. Из-за невысоких заборов выглядывали хозяева, приветливо махали руками, узнавая Батуриных, унимали собак, волновавшихся из-за Рекса, известного забияки, которому в результате всегда и доставалось. Аборигены улыбались нам, сияя золотом зубов. Я давно заметил: здесь, на Кавказе, любят набивать рты драгоценным металлом. В Москве, конечно, тоже, но у нас чаще ставят железные коронки: дешево и сердито. А вот в деревне Селищи такими глупостями вообще не заморачиваются, ходят щербатыми.

Взяв на развилке левее, мы проползли еще метров сто вверх по каменистой дороге, и вот уже знакомая калитка в заборе, оплетенном ежевикой, ее здесь называют «ажиной», и она надежней охраняет от непрошеных гостей, чем любая колючая проволока. Если вывести сорт, вырастающий, скажем, до трех метров, и обсадить такими кустами, например, тюрьмы или сумасшедшие дома, никто оттуда не убежит – невозможно продраться. Ежевика с виду напоминает крупную черную малину с глянцевой зернью, но она здесь гораздо слаще, чем в Подмосковье, зато и шипы длиннее, собирать ее – одно мучение: руки потом выглядят так, словно ты пытался приручить дикую кошку.

За год тут ничего не изменилось: к приоткрытой, как всегда, калитке криво прибит тот же ржавый почтовый ящик с двумя желтыми газетными наклейками – «Советский спорт» и «Советская Абхазия». Счастливый Рекс, встав на дыбы, передними лапами толкнул, распахивая настежь, дверцу, и мы зашли следом. По сторонам дорожки, уводившей вглубь тесного участка, росли мандариновые деревья, меж узких, словно навощенных листьев виднелись маленькие плоды в зеленой кожуре. Посередке торчала беленая туалетная будка, прикрытая сверху шиферным листом. Остроумный Башашкин прозвал ее «Храмом раздумий». Чуть дальше стоял знакомый длинный стол с лавками по бокам, а над ним по проволочному каркасу густо вился виноград, образуя густой навес, под ним можно обедать даже во время ливня. Между резными листьями, похожими на кленовые, свисали грозди пыльных сизых ягод.

– Батюшки! – ахнула тетя Валя, чуть не выронив сумки. – А где же алыча?

– Да вон же! – Нинон небрежно кивнула на свежую поленницу дров сбоку от беседки.

– Заче-ем?

– Тень от нее. Ничего не растет. Мусор все время под ногами…

– Ну и зря!

– Сама теперь знаю, что зря. Пахан чуть не убил, когда из больницы приехал. За топор хватался, орал: «Дед посадил! Зарублю и сдамся!» Нервный стал. Потом остыл.

– Хэ! Мужа-то остужать ты умеешь! – хитро улыбнулся Батурин.

– Ты его давно не видел… – помрачнела хозяйка.

– Ну, ребята, остались вы теперь без компота! – вздохнула тетя Валя.

Речь шла об огромной, трехствольной старинной алыче, накрывавшей кроной чуть ли не половину участка. В августе, когда мы приезжали, земля была сплошь усеяна желтыми падалицами размерами с райские яблочки. Созревшие плоды беспрестанно сыпались сверху, и, направляясь в «Храм раздумий», можно было получить болезненный удар в голову. Инженер Василий Макарович, снимавший койку одновременно с нами, подсчитал на бумажке: если бы дерево было втрое выше, а плоды из свинца, то они пробивали бы череп насквозь, как пули. Тетя Нина готовила из алычи острый соус ткемали, а тетя Валя, чтобы сварить ароматный компот, протягивала мне кастрюлю и говорила:

– А ну-ка, Юраш, собери!

Две минуты – и готово. Правда, экономная Батурина сахар почти не клала, и напиток получался кислый – «вырви глаз», но именно таким лучше всего утолять жажду в жаркий день, от сладкой грушевой газировки пить хочется еще сильнее.

Однако утрата огромного дерева, на месте которого уже успели высадить юные мандариновые кустики, оказалась не единственной переменой в тесном хозяйстве Суликошвили.

– А теперь прошу к нашему шалашу! – пригласила Нинон, как циркачка, взмахнув рукой.

– Ититская сила! – восхитился Башашкин. – Ну ты теперь владычица морская! Дай поцелую!

– Тебе можно!

Между старой покосившейся избушкой, где мы прежде останавливались, и дощатой кухней с примыкающим сарайчиком (там в курортные месяцы ютились сами хозяева) вырос новый двухэтажный дом под четырехскатной шиферной крышей. Точнее, над нами вознесся второй этаж, опирающийся на бетонные ходули, напоминая шагающую боевую машину марсиан из книжки «Война миров». Стены были сложены из пористых, величиной с обувную коробку, блоков, их делали, когда заканчивался сезон, прямо здесь, на участке: в старом корыте перемешивали, добавляя воду, цемент, песок и мелкую гальку, а потом жидкий бетон заливали в фанерные формы, похожие на ящики для почтовых посылок, и оставляли так, пока «не схватится». Готовые серые блоки складывали вдоль сетки-рабицы, отделявшей Суликошвили от соседей, и стена, похожая на крепостную, росла год от года. Остроумный Башашкин, приезжая на отдых, обычно начинал с того, что пересчитывал пальцем свежие брикеты, отличавшиеся от старых более темным цветом:

– Ого, дядюшка Тыква хорошо поработал! Когда строиться начнете?

– Когда рак свистнет! – отвечала хозяйка, сердито глядя на Сандро.

Несчастный сапожник Тыква из «Приключений Чиполлино», покупавший с каждой получки по одному кирпичу для задуманного жилища, был тут ни при чем: стройматериалы лепила сама Нинон, ей помогал Тигран по прозвищу Диккенс, Ларик, иной раз даже отдыхающие, если было пасмурно и штормило. Однажды в августе внезапно похолодало на целую неделю, и я смог наблюдать этот процесс, даже принял в нем посильное участие, тяжело ворочая в корыте совковой лопатой. Гальку с пляжа возили в тачке, а цемент по дешевке брали у водителей, доставлявших материалы для возведения нового корпуса санатория «Апсны».

Сандро считал это занятие глупым, он все еще надеялся выиграть деньги на постройку в карты и нанять шабашников. Ларик с возрастом стал разделять точку зрения отца. Суликошвили-старший бесцельно бродил по участку в полосатых пижамных брюках и майке с узкими бретельками, он воздевал руки, ругался по-грузински и на предложение взяться за лопату скрывался в жилом сарайчике, успев крикнуть:

– Я тебе что – Давид-строитель?

– Пошел ты к Люсе! – был ответ.

Считалось, Александр Илларионович происходит из княжеского рода Суликадзе, но в революцию его дед, чтобы уцелеть и сохранить добро, заменил благородное «дзе» на простонародное «швили». На плече у Сандро синела пороховая наколка, похожая на детский рисунок: длинноволосая дама с дымящейся папиросой, а ниже подпись «Люся». Любая попытка вступить в серьезный спор с женой кончалась для него советом немедленно убираться к этой самой чертовой Люсе. Разумеется, следовало суровое напоминание, что глупая женщина, осмелившаяся предложить ему такое, пребывает на земле, испокон принадлежащей гордому клану Суликадзе, поэтому в следующий раз он просто отрежет ей язык.

– Да ну! Ты кому это говоришь? Забыл? Мы Рубакины! Мы казаки! – подбоченивалась Нинон. – А тебе самому, горный орел, ничего не отрезать? Хватит выстебываться! К черту всех вас, уезжаю к матери, на Кубань. Лиска, тащи мою торбу!

Понятно, никто никому ничего не отрезал и никуда не уезжал, вечером все пили вино и обнимались, потом играли в карты по маленькой, а на ночь Ларику и сестре стелили в тесной избушке, обычно в нашей комнате.

– Стряпаем мы теперь тут! – похвалилась казачка, показывая на обширное пространство между бетонными опорами.

– Вижу. Шикарно! – кивнула тетя Валя.

И в самом деле, старый потрескавшийся буфет с посудой, вся кухонная утварь, тазы, кастрюли, сковородки, керосинки перекочевали сюда, где со временем появится первый этаж, а пока были лишь утоптанный земляной пол да едва начатая задняя стена, упиравшаяся в сетку-рабицу. Появилась больничная тумбочка с телевизором «Рекорд», а когда-то мы ходили смотреть мультики к зажиточным Сандукянам. Даже Сандро, смиряя грузинскую гордыню, шел к шурину-армянину, если передавали футбол.

– Ого! Телик! – воскликнул я.

– Сломался… – буркнул Ларик.

– Хоромы! Клад, что ли, нашла? – снова поддел Башашкин. – Разоружись перед партией! Сандро банк, наверное, сорвал?

– Пуп он себе сорвал, за медсестрами бегая! – огрызнулась хозяйка. – Накопила. Мандарин три года подряд обсыпной родился! Ну, и Мурман одолжил. Тигран помогал…

– Свежо предание! – недоверчиво усмехнулся Батурин.

– А старую кухню сдаешь? – уточнила рачительная тетя Валя.