Созидательный реванш

– Само собою: кто платит, тот и девушку танцует.

– Нас, как вы выразились, никто не танцует. Западу мы чужды со своей идеей просвещенного патриотизма, но и родная власть почему-то интереса к нам не проявляет. Чтобы стало понятнее, сколь трудно в России быть государственником, расскажу вам историю, как меня решили чем-нибудь наградить к пятидесятилетию.

– …которое вы, Юрий Михайлович, отпраздновали осенью позапрошлого года.

– Ну да, двенадцатого ноября.

– Вам ведь, кажется, по такому случаю Госпремию вручили.

– Правительственную. А есть еще президентская, главная.

– Чем они разнятся?

– Денежным наполнением. Президент дает пять миллионов рублей, а правительство – миллион.

– Значит, вы получили ту, что поменьше? Обидно, конечно, но тоже деньги, в хозяйстве сгодятся.

– Я не об этом. Премию мне дали как литератору за сборник «Небо падших», куда вошли романы «Козленок в молоке», выдержавший к тому моменту двадцать шесть изданий, и «Замыслил я побег», переиздававшийся двенадцать раз. Это только в России, заграница не в счет. Словом, отметили писательский труд, что со мною случалось нечасто. До этого лишь в восемьдесят шестом году я удостоился премии Ленинского комсомола за «ЧП районного масштаба»… Но вы увели мою мысль в сторону, я собирался рассказать совсем об ином. Примерно за полгода до юбилея меня решили наградить как главного редактора «Литературки», а значит, общественную фигуру. Коллектив оформил бумаги на орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени.

– Почему не третьей или второй?

– Нельзя, надо по порядку идти – четвертая, третья, вторая… Документы отправили по инстанциям, через несколько месяцев они вернулись с комментарием: не годится, поскольку у представленного к ордену нет других наград. А у меня действительно отродясь ничего такого не водилось.

– Даже удивительно.

– Отнюдь. Я же всю жизнь состоял в оппозиции к действующей власти – и во времена СССР, и при Ельцине, следовательно, не мог рассчитывать на благосклонность правителей. После выхода в девяносто третьем «Демгородка», посвященного расстрелу Белого дома, «Литературка» на пять лет забыла о существовании писателя Полякова. Единственная рецензия, посвященная мне, называлась «Лукавая антиутопия» и содержала призывы разобраться с автором… Словом, дожил я до пятидесяти лет без правительственных наград и дальше спокойно продолжал бы жить, если бы не инициатива коллег.

– А на медаль вы в отличие от Василия Теркина не соглашались?

– Почему же? Я был готов на все, стало интересно, чем дело закончится. Параллельно наблюдал, как к пятидесятилетию награждают Машу Арбатову, потом этого… как его?.. забыл фамилию… дурацкие песни поет… Бориса Гребенщикова.

– Я не ошибся, Юрий Михайлович, вы не поклонник БГ?

– Умоляю вас! Это же чистой воды фармазонство.

– Еще Андрей Макаревич ваш ровесник, одногодка.

– Да, известный борец с советской властью. Помню, как на Совете творческой молодежи при ЦК комсомола мы голосовали за покупку для «Машины времени» новой аппаратуры. Брал и не брезговал. Сегодня у нас все оппозиционеры. Чем крепче припадал прежде к груди КПСС, тем громче сегодня кричит о заслугах перед демократией. Ну так вот… Маша, Борис, Андрей и некоторые другие выдающиеся деятели отечественной культуры свои награды получили, а мне завернули представление даже на медаль.

– Кто-то посчитал, что и это для вас много?

– Наоборот, решили снова поощрить каким-нибудь орденком. Все-таки давно человек работает, фильмов по его книгам куча снята, газету от гибели спас. Словом, начался новый этап сбора документов. Так и продолжается по сей день. Третий год волокита тянется. Даже забавно!

– Или обидно?

– Если бы мечтал о карьере или строил какие-то наполеоновские планы, был бы повод огорчаться. К счастью, к регалиям и чинам я всегда относился по-философски. Мои амбиции в литературе, в читательском признании. Но ведь известны случаи, когда нереализованное честолюбие буквально вгоняло людей в могилу.

– Например?

– Остроумнейший человек, прекрасный сатирик и пародист Александр Иванов не смог пережить того, что его обнесли Государственной премией. Он жил за границей, когда позвонили из Москвы и предложили приехать на вручение. Иванов прилетел в Россию и узнал, что в последний момент комиссия по Госпремиям изменила решение не в его пользу. Сан Саныч тут же с горя запил и помер. Поверьте, это не байка, именно так и произошло.

– Хорошо, хоть вы, Юрий Михайлович, не принимаете все близко к сердцу.

– Мне хватает не только внешнего сарказма, как у Иванова, но самоиронии. Однако давайте абстрагируемся и вообразим, что человек хочет послужить державе не только из патриотических чувств, но и – частично – из честолюбивого расчета. Пару раз вот так его пнут, и он скажет: «Да идите вы к лешему, найду себе другое отечество, которое умеет ценить людей».

– У вас такая мысль никогда не возникала?

– Нет, конечно, иначе в восьмидесятые годы сочинял бы то, что нравилось советской власти, а в девяностые старался бы угодить Ельцину и его окружению. Я же всегда писал не по заказу, а по собственному желанию.

– Что не спасло вас от клейма конъюнктурщика.

– Это клевета критиков, которые не в силах смириться, что мои книги становятся популярными без их подсказок. Они ведь искренне верят, будто должны наставлять и направлять читателей. Якобы те сами не разберутся, где литература, а где – макулатура. А в случае со мной критики вроде лишним звеном оказываются, вот и злятся. Чтобы найти хоть какое-то объяснение, почему «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей» стали бестселлерами, решили записать меня в конъюнктурщики. Мол, Поляков пытается угодить публике, знает, что ей понравится. При этом никто не задается вопросом, в чем же был мой расчет, если «Сто дней» писались в восьмидесятом году, а вышли в свет только в восемьдесят седьмом? Похожая история и с «ЧП», тут разница между написанием и публикацией составила пять лет. Странный какой-то конъюнктурщик, не находите?

– Но вы же еще более страшное ругательство придумали – ПИП.

– Да, мой неологизм. Аббревиатура расшифровывается просто – персонифицированный издательский проект.

– Можно сказать то же самое, но по-русски, Юрий Михайлович?

– Производители чтива.

– Поименно, пожалуйста.

– Донцова, Маринина, Дашкова, Устинова и иже с ними… Как ни странно, среди ПИПов преобладают женщины.

– Вы их книги читали?

– Все равно что спросить, читал ли я кроссворд. Не для того печатается.

– Робски к ПИП-компании относите?

– Тут чуть сложнее. У дамы есть определенные литературные задатки, все зависит от того, как она ими распорядится… Но скорее всего, никак. Лет через пять ее никто не вспомнит. Поймите, я не против развлекательной книжной продукции, вопрос в ином. Никогда прежде ПИПы не претендовали на место титанов мысли.

– Но раньше, наверное, их и не было в таком количестве?

– Да, не было Донцовой, зато был ее папа. Знаете, кто он такой? Парторг московской писательской организации Аркадий Васильев – автор романа «В час дня, Ваше превосходительство», превозносящего до небес подвиги чекистов. Книги Васильева печатали такими же тиражами, как сегодня сочинения его дочки. Это одна и та же донцовщина, правда, с разной идеологической начинкой. Папа утверждал приоритет диктатуры пролетариата, а наследница прославляет буржуазные ценности. Это у них семейное. К счастью, ПИПы никогда не станут классиками: их читают, но не перечитывают. Если приведете ко мне человека, перечитывающего Дашкову или Маринину, поставлю вам бутылку.

– Чего?

– Что выберете. Но не приведете – нет таких читателей.

– А по сто страниц в день писать реально?

– Нет, конечно. Думаю, без посторонней помощи там не обходится. Говорю об этом со знанием дела.

– Негром были? Или нанимали?

– Ни первое, ни второе. Однажды, правда, писал приветствие съезду профсоюзов от имени учащихся ПТУ. В стихах. Заплатили мне за эту работу восемьсот рублей, солидную по тем временам сумму, но и жилы вымотали все. Больше за подобное я не брался. Когда говорил о посторонней помощи, имел в виду другое: я стоял у истоков сериального движения в нашей стране и готовил синопсис для фильма «Салон красоты». Потом уже сценарная группа расписывала все в деталях для каждой из ста серий. Так и значилось: кто автор общей идеи, а кто – конкретного сюжета. И с Говорухиным на «Ворошиловском стрелке» мы работали по похожей схеме: у каждого была своя зона ответственности. Это тоже нашло отражение в титрах картины. В литературе же продолжается застоявшееся лукавство. Читатели привыкли относиться к писателю как к собеседнику, им психологически трудно смириться с мыслью, что с ними разговаривает не один человек, а, допустим, восемь. Поэтому соавторы уводятся в тень, хотя честнее было бы написать, что над книжкой работал творческий коллектив под началом руководителя проекта, допустим, Днестровой.