В поисках диковинных камней Гипербореи

После этого мне ничего не оставалось, как взять в руки лопату и кайло. Не хотелось мне, молодому геологу, выглядеть неопытным новичком в глазах уральского горщика. Да и азарт «сыскателя» придал мне силы. Через какое-то время, работая кайлом и лопатой, я сумел в борту копи вскрыть краешек амазонитовой жилы. Яркая голубизна камня с пестрым таинственным рисунком просто ошеломила меня. Бросив инструмент, я благоговейно склонился над обнаженной поверхностью амазонитовой жилы. Взглянув на сидящего Василия Фомича, я увидел его просветлевшее, внутренне загоревшееся лицо. Старый горщик был рад, открыв мне то, что таил долгое время от всех.

– Верно, парень, нащупал жилу, – сказал он. – Значит, фарт у тебя есть. А таперича возьми чуток вперед по борту – там встретишь амазонский камень с «рыбками».

И в самом деле, через пару метров в борту обнажилась жила с голубым амазонским камнем с прорезанными, как «рыбки», вростками серого кварца. Они завораживали своим рисунком, напоминающим какие-то древние письмена. Я стал отбирать отколотые куски этого камня и складывать в кучку. Сердце старого горщика не выдержало, и он спустился ко мне в яму. Вместе с ним мы накопали много амазонита, и я, разложив камни на ровной поверхности, подолгу разглядывал, отбирая по цвету и рисунку. А Василий Фомич, терпеливо ожидая, курил и все говорил, говорил…

Незаметно в лесу скрылось солнце и стало сумрачно. Я вспомнил, что у меня поезд и надо скорей спешить на станцию Миасс. А камни не отпускали – они заворожили меня, и я не мог с ними расстаться.

– Да забирай камешки, которые накопал, они твои, – выручил меня старый горщик.

– Нет, я возьму только двенадцать, но разных, которые пойдут на исследования, – ответил я.

– А пошто только двенадцать? – удивился Василий Фомич.

– Да так, счастливое число – может, принесет фарт, как вы говорите.

– Тебе виднее, парень. А теперь давай приведем копь в прежнее состояние – закроем ее до следующего раза. Потом я провожу тебя до станции коротким путем.

Мы привели копь в надлежащий вид, замаскировав ее, как прежде, и еще обошли несколько старых копей, названных копями Стрижова. Кто такой Стрижов, мой гид не знал.

– Эти копи древние – они были еще до моего деда.

– А эта копь тоже древняя или вы ее открыли? – поинтересовался я.

– Э-э, парень, эта копь самая древняя, на ней Стрижов не работал – так мой дед говорил. Может, она и есть та самая, откедова энти бабы-амазонки тягали свой камень. Вот вы, ученые люди, и разберитесь, а пока это только красивые сказочки.

Незаметно с разговорами мы дошли до станции Миасс и здесь расстались.

– Передавайте привет Петру Калиновичу, скажите, что образцы для анализов я отобрал с вашей помощью!

– Хорошо, передам! А ты приезжай к нам сызнова, парень. Глядишь, может, еще докопаемся в нашей копи до сути, что таится в ней.

Мы тепло расстались, и, сев в пассажирский поезд на Челябинск, я отправился в обратный путь в свою экспедицию. Она базировалась в поселке Светлый в Челябинской области, а потому называлась Светлинская. Это была крупная геологоразведочная и добычная экспедиция, работавшая на горный хрусталь, который рассматривался как ценное пьезооптическое сырье для промышленных целей и «оборонки». На Светлинском россыпном месторождении из подземных выработок и карьеров извлекались прекрасные кристаллы горного хрусталя. Это было ценное промышленное сырье, которое шло в оптику, на изготовление пьезоизделий и в «оборонку». Попутно с горным хрусталем в россыпях иногда встречались золотисто-желтые топазы и зеленые бериллы, но они самостоятельного значения не имели. Время цветного камня как полезного ископаемого тогда еще не пришло. Но мы, молодые геологи, начитавшись прекрасных книг академика Ферсмана, живо интересовались самоцветами, их происхождением и историями, с ними связанными.

Вскоре после возвращения в экспедицию я доложил на научно-техническом совещании свои впечатления о поездке в Ильменский заповедник. Амазонский камень и рассказы о его необычайных свойствах вызвали тогда огромный интерес. Привезенные мной образцы камня переходили из рук в руки. На них смотрели как на чудо, пытаясь что-то найти в затейливом рисунке белых «рыбок» – вростков альбита. Наконец я с ведома начальства унес к себе в общежитие все двенадцать камней, чтобы с оказией передать их на исследование в родной Ленинградский Горный институт. Как сокровенный материал они лежали в брезентовом мешочке в тумбочке. А когда ко мне приходили гости и разговор заходил «за камень», то я вынимал свои камешки и начинал рассказывать об амазонках, поясе Ипполиты, Геракле и Ильменских копях. Надо сказать, что мои рассказы вызывали у слушателей, особенно у представительниц прекрасного пола, небывалый интерес. А молва о моих чудо-камнях уже распространилась по всему поселку Светлый и докатилась до города Пласт – центра золоторудной промышленности района. Оттуда позвонили в экспедицию с просьбой прислать лектора, чтобы прочитать лекцию об амазонском камне в городском клубе. Вот и пришлось мне в виде общественного задания выступить в роли лектора и веселить слушателей рассказами об амазонках и показом самого камня, интерес к которому все больше возрастал. Мне еще не раз пришлось «отдуваться» за амазонский камень, пока не произошло событие, поставившее крест на этой истории.

Вернувшись однажды из командировки в Уфу, я заглянул в тумбочку, где лежали мои камешки. К моему смятению, их там не оказалось: мешочек с двенадцатью амазонитами исчез. Я поначалу думал, что это чей-то розыгрыш, проделка коллег, и умолял вернуть дорогие мне камни. Но, увы, никто из моих товарищей не был причастен к таинственному исчезновению: все только пожимали плечами, сочувствовали и даже пытались найти виновника столь странной кражи. Ведь это были не какие-нибудь топазы и бериллы, а обычные образцы минерала, которые представляли только научный, познавательный интерес. Эта пропажа так и осталась тайной. А я, лишившись камней, прекратил свои рассказы об амазонском камне. Но он оставался в памяти, и я мечтал снова посетить Ильменский заповедник. Но этого сделать так и не удалось. А ровно через шесть лет мне привалило геологическое счастье по большому счету – поехать на поиски самоцветов в страну чудес Монголию. Вот там-то и состоялась моя новая встреча с амазонским камнем.

Камень зеленоликой богини Тары

Самоцветы издавна почитались в Монголии. Из них изготавливались различные украшения и предметы быта, а некоторые камни имели определенное символическое значение в ритуальных обрядах. Так, например, шарики из лазурита, рубина или шпинели на головном уборе в старину олицетворяли место его владельца на иерархической лестнице. Определенные камни посвящались буддистским божествам. Самой почитаемой зеленоликой богине (по-монгольски Ногон Дарь-Эхэ) посвящали только самые редкие зеленые камни. Эта богиня, согласно буддистской мифологии, ведет человека через весь океан земного существования и оберегает его от зла. Она являлась самой популярной в кочевьях Монголии, и мне не раз приходилось видеть ее изображение в юрте кочевника-арата в почетном месте на алтаре. А рядом неизменно лежал кусочек ногоон чулуу (зеленого камня). По буддистскому мифу, эта богиня родилась из слезы Бодхисаттвы Авалокитешвары[31 - Буддистское божество сострадания.], скатившейся на землю – образовалось озеро, на нем вырос и поднялся чудесный цветок лотос. А когда раскрылись его лепестки, там уже сидела зеленоликая богиня Тара. Слеза Авалокитешвары, по мнению буддистов, это символ скорби божеств и несчастья людей. Успокаивать их, искоренять зло и была послана богиня Тара. Ну а люди чтили и поклонялись ей, и тот, кто мог найти ногоон чулуу (зеленый камень), приносил его на алтарь богини.

Рис. 9. Богиня Тара

Особым почетом у монголов во все времена и до настоящего времени пользовались камни пяти цветов: голубого, красного, желтого, белого и зеленого. В древней символике монгольского народа голубой цвет (цвет неба) означал вечность и верность, красный – силу и радость, белый – чистоту и невинность, желтый – любовь и богатство, а зеленый, цвет жизни, олицетворял божественную силу богини Тары. Выразителями этой цветовой энергии были, соответственно, голубая бирюза, красный коралл и карнеол, желтый сердолик и белоснежный жемчуг и кахолонг. А вот с зелеными камнями Монголии не повезло. Здесь не оказалось нефрита, малахита, хризопраза и многих привычных для нас камней.

Территория соседней с нами Монголии являлась областью традиционной старательской добычи самоцветов. Это нашло свое отражение в первую очередь в обилии древних выработок-копей в местах нахождения самоцветов. Такие выработки известны на месторождениях раухтопаза (дымчатого кварца) – Горихо и Дзун-Баин в Хэнтэйском хребте к северо-востоку от Улан-Батора. Здесь китайские старатели издавна добывали дымчатый кварц и черный кварц (морион) для изготовления очков, защищающих от света. Отражается это и в многочисленных географических названиях гор, местностей, селений, таких как Оюу-Тологой (Бирюзовая гора), Хувт-Хундэй (Янтарная долина, названная так благодаря находкам янтароподобного благородного змеевика), Эрдэнэтийн-обо (Драгоценная гора) или Эрдэнэ-Цогтын-обо (Гора драгоценного пламени, названная так из-за красочного рисунка в окаменелом дереве, напоминающем языки пламени). Эти примеры можно было бы продолжить, но и этого достаточно, чтобы понять, что самоцветы Монголии с давних времен привлекали внимание населявших ее народов – хуннов, тюрков, монголов. Тем не менее происхождение многих камней и история их разработок долгие годы были неизвестны. И только в 1968 году в Монгольской народной республике обратили внимание на щедрые природные богатства самоцветов. При министерстве топливно-энергетических ресурсов и геологии была создана специализированная геологическая экспедиция с интригующим всех названием Унгут Чулуу («Цветные камни»). В ее задачи входили поиски, разведка, добыча и обработка камней, как ювелирных, так и поделочных. А полем деятельности этого уникального геологического подразделения была вся территория республики с расстояниями более 2000 км по широте и 1000 км по долготе – от бескрайних просторов великой пустыни Гоби до обширных горных хребтов Хэнтоя, Хангая и Монгольского Алтая.

Мне посчастливилось в семидесятых годах застать самый разгар этих работ и принять участие в открытии многих замечательных монгольских самоцветов – сапфирина, родонита, граната-пиропа, хризолита, лунного камня и других. Надо сказать, что монгольская природа, создавая свои удивительные творения – самоцветы, явно отдала предпочтение камням красных и желтовато-золотистых тонов. Они словно впитали в себя яркость монгольского солнца, жар расплавленных песков Гоби и неукротимый огонь подземных глубин. Таковы красные гранаты – пироп и альмандин, которыми вправе гордиться Монголия. Это удивительный по своим оттенкам сердолик-карнеол: то ярко-красный как степные цветки-«жарки», то густо-красный и прозрачный, как рубин, то красновато-оранжевый, подобный огненному опалу. Это желтые агаты-ониксы и солнцеподобные сердолики, розовый, как утренняя заря, родонит и разнообразная по цвету яшма.

А вот зеленым камнем природа, казалось, обделила Монголию. Мы долго и безуспешно искали самый излюбленный на востоке самоцвет – нефрит, но он так и не открылся. А есть ли в Монголии амазонский камень? Долгое время его тоже не находили, пока не встретили в Жанчивланском массиве. Среди гранитов, слагающих этот массив, геологи увидели небольшие пегматитовые жилы, содержащие запорыши (пустоты) с кристаллами горного хрусталя и полевого шпата зеленого цвета. Пусть небольших размеров и его было немного, но все же это был амазонский камень яркого салатно-зеленого цвета с вростками дымчатого кварца. Мне сразу же вспомнились Ильменские копи на Урале, где все было гораздо более впечатляющим. И все же я обрадовался находке своего любимого амазонита на монгольской земле. Единичные находки его не имели практического значения – от геологов ждали иного.

Рис. 10. Амазонитовый гранит

Огромный размах гражданского и монументального строительства в монгольской столице и новых городах республики требовал применения дешевого и разнообразного природного сырья. А в самом Улан-Баторе в это время стал строиться Дворец Бракосочетания, в котором художники планировали создать настенные мозаичные панно из цветного камня. И наша экспедиция приняла на себя заказ времени: искать и найти различные по цвету декоративные поделочные камни. В Гоби были найдены россыпи с голубыми, как монгольское небо, халцедонами-сапфиринами, разноцветные агаты и яшмы, «камень утренней зари» родонит, белоснежный мрамор и многие другие. А вот с зелеными камнями, казалось, неразрешимая проблема. И вот наконец счастье улыбнулась нам: раздобыли сведения о каких-то необычных зеленых гранитах в 130 км к западу от Улан-Батора. Они были обнаружены геологами-съемщиками на Абдарском гранитном массиве, растянувшемся на несколько квадратных километров среди ровной полынной степи. Здесь на невысоких сглаженных сопках где-то прятался диковинный зеленый гранит, скрываясь от глаз под таким же зеленым и сочным травяным покровом. Вместе с монгольским геологом Будом мы излазили весь массив, изучая каждую осыпь или коренной выход гранитов, осматривая каждую промоину и выбросы из тарбаганьих нор. Вначале нам не везло: попадались лишь мелкие граниты зеленовато-белых тонов. И вот наконец на вершине одной сопки среди буро-серых осыпей словно брызнула в глаза ослепительная яркая зелень. Вот они, зеленые граниты, а правильнее их назвать амазонитовыми гранитами. И здесь они уже были не в виде отдельных пятен, а предстали перед нами сплошными глыбовыми россыпями, протянувшимися на 300–500 м. С каким упоением мы раскалывали молотками выветренные поверхности глыб, внутри которых открывалась дивная каменная мозаика! В ней щедро были разбросаны крупные зерна амазонита, то похожего на зеленую степную траву, то зеленовато-голубого цвета – совсем как амазонский камень с Урала. На зелено-голубом фоне пород кое-где мелькали прозрачные зерна дымчатого кварца, белел похожий на сахар альбит, черными глазами светилась железная слюдка – биотит. Наиболее красивыми были бесслюдистые породы со спокойными, голубыми тонами, где больше всего содержалось собственно амазонита.

Рис. 11. Монгольский всадник

Мы перебрали с Будом целые груды амазонитовых гранитов, выделяя среди них различные типы по цвету и рисунку, и отбирали лучшие образцы зеленого камня. Уже вечерело, когда мы с наполненными доверху рюкзаками спустились с гор в долину навстречу ярко горящему костру, зажженному товарищами. Они уже заждались нас, но, по обычаю, до еды не пытали нас расспросами. Пожилой техник Буян неторопливо разогревал на костре пищу, а мы с наслаждением глотали из пиал терпкий, бодрящий крепостью кумыс. Широкое, обычно невозмутимое лицо Буда на сей раз светилось довольной улыбкой. Наконец он не выдержал, развязал свой рюкзак и начал выкладывать возле костра собранные образцы амазонитового гранита. Буд раскладывал их при свете костра, делился своими впечатлениями с окружившими его Буяном и молодыми горнорабочими.

Я не слушал его: у костра меня разморило, и веки, словно намагниченные, начали смыкаться. Но Буд не дал мне спать: его очень заинтересовал этот загадочный амазонит, так щедро украсивший абдарский гранит.

– Ну ладно, Буд! Я расскажу вам все, что знаю и помню об амазоните, – согласился я. – Дай только заварю – да покрепче, как эта ночь, – чай.

И я рассказал монгольским товарищам об Ильменских копях на Урале, о воинственных амазонках, именем которых назван камень, о необычных свойствах этого удивительного, чисто женского самоцвета. Я долго рассказывал, сидя возле костра посреди безмолвной ночной степи. В небе полыхали холодным пламенем крупные звезды, а над темнеющими сопками нависла Большая Медведица, словно желая зачерпнуть своим ковшом вершину Абдарского массива амазонитовых гранитов. И меня снова стало клонить ко сну, но Буду не давал покоя этот загадочный амазонит. Он еще долго выспрашивал меня, уже лежа в спальном мешке.

Наутро, откинув полог палатки, я увидел угловатую фигуру техника Буяна, старательно поджаривавшего на костре тушку тарбагана. Кто же это так постарался? И тут я заметил сидящих возле костра гостей – старого степного арата и невысокую девушку с длинным охотничьим ружьем и в голубом халате-дэле. Неподалеку, в высоком частоколе разноцветных трав, паслись их низкорослые черногривые лошадки – мори. Сидевший рядом с гостями Буд оживленно рассказывал им об амазонском камне, поглядывая на лежащие у его ног штуфы амазонитового гранита. Я подошел к костру и познакомился с гостями. У суровой с виду охотницы оказалось нежное поэтическое имя Наранцэцэг (солнечный цветок). Она с большим интересом слушала рассказ Буда об амазонках и их камне, с лица ее исчезла кажущаяся суровость, и она вся светилась белоснежной улыбкой.

После традиционного чаепития с поджаренным тарбаганом Наранцэцэг, пожелав нам на прощанье удачи, ловко вскочила на свою рыжую лошадку и, сидя прямо, не сгибаясь в седле, стремительно понеслась по степи. Перехватив мой восхищенный взгляд, Буд с улыбкой заметил:

– Наверное, эти самые амазонки жили и у нас в Монголии. Я так думаю, – и в его хитро прищуренных глазах запрыгали огоньки.

Окрыленные первой удачей, мы вернулись к амазонитовым гранитам для проведения необходимых геологоразведочных работ. Наши прогнозы оправдались: были выявлены большие запасы амазонитовых гранитов, которые впоследствии использовали как ценный природный материал.

Каменный цветок

Спустя два года я снова встретился с монгольским амазонским камнем, но уже в другом, неузнаваемо преображенном месте. Тогда в центре Улан-Батора построили беломраморное здание Дворца Бракосочетания. Дворец еще не работал, шли последние приготовления к его открытию. Но мы, геологи, внесшие вклад своими камнями, получили возможность одними из первых осмотреть его. Поднявшись по мраморным ступеням дворца и войдя в его центральный зал, я увидел огромное – во всю стену – мозаичное панно из монгольских самоцветов, добытых нашей экспедицией из разных районов Монголии. Композиция этой картины была разработана московским художником-монументалистом Е. Н. Яценко и его монгольским коллегой Амгаланом в лучших традициях монгольского прикладного искусства, с учетом символики цветов и узоров.

В центре мозаичного панно было изображение легендарного цветка Востока – лотоса, сделанного из нежно-голубого сапфирина в сочетании с другими прекрасными монгольскими самоцветами: разноцветными агатами, сердоликом, яшмой и ярким, как весенняя листва, амазонитовым гранитом. И вся эта композиция, призванная выразить пожелание счастья, здоровья и радости молодым, вписывалась в нежно-розовый, как заря, основной фон картины, выполненный родонитом, открытым нами в пустыне Гоби.

«Здравствуй, монгольский самоцвет! Ты занял достойное место в этом замечательном дворце!» – мысленно произнес я.

– Здравствуйте! Я вижу, вы геолог, – донесся до меня тихий и мягкий женский голос.

Я оглянулся и увидел женщину-монголку, одетую по-европейски. Судя по облику, это была сотрудница Дворца. Я молча кивнул ей.

– А тогда скажите, пожалуйста, – быстро заговорила она, волнуясь и смешивая русские слова с монгольскими, – как называется этот розовый камень на картине? Наверное, он привозной – в Монголии такого нет?!

– Оглёний туяа чулуу (камень утренней зари)! – ответил я ей с нескрываемой гордостью. – А родом он из Восточной Гоби!

– Камень утренней зари! – восхищенно воскликнула женщина. – Как это прекрасно и глубоко символично: ведь заря – это рождение нового дня, начало новой жизни! А как называется этот ногоон чулуу (зеленый камень), олицетворяющий нашу вечно зеленую степь?

– Это амазонский камень, открытый в центральном аймаке на Абдарском массиве. Он самый загадочный из всех известных камней, – ответил я.

– О-о, ногоон чулуу – любимый нашим народом камень. Издавна его посвящали самой любимой и почитаемой богине Ногоон-Дарь-эхэ – зеленой Таре. Она была символом любви и оберегала людей от зла. И камень нашел в нашем Дворце достойное место.

Пусть он всегда радует глаз вместе с камнем утренней зари и другими прекрасными камнями! Пусть эти камни вселяют в молодоженов, которые скоро войдут в этот зал, любовь, нежность и радость новой жизни! Да будет так всегда!

Целебная сила амазонского камня