На «Форде», видимо, приметили маневр Зворыкина и прибавили ходу.
– Жми!.. Жми!.. – с южной горячностью шептал Махарадзе, захваченный этим состязанием.
Но грузовик Зворыкина вдруг забарахлил, крутой подъем оказался ему не по силам. Тщетно давил на педаль газа директор.
С «Форда» насмешливо помахали рукой.
Грузовик Зворыкина пополз вниз, а тут еще тормоза вышли из строя, и «гордость отечественного автомобилестроения» совершила задним ходом обратный путь в заводские ворота, украшенные гордым плакатом.
В отчаянии Зворыкин уронил голову на баранку. Большая, тяжелая рука Махарадзе легла ему на плечо.
– Нечего нюни распускать. Вывод ясен! Надо еще учиться современному автомобилестроению.
– У кого? – не поднимая головы, спросил Зворыкин.
– У его величества Форда! Поедешь в Америку, в Детройт!
Зворыкин ошалело уставился на Махарадзе.
…Квартира Зворыкиных. Рузаев и Саня – очень нарядная, располневшая. Рузаев наливает себе водки из графинчика, стоящего на буфете.
– Не лишняя? – спросила Саня.
– Сегодня же выходной.
– Повезло вам с переходом на пятидневку, Степан Иванович.
Рузаев отставил графинчик.
– Ладно, не нуди. Чего Алешка из Америки пишет?
– Пишет, что вещи складывает, скоро вернется. – Саня протянула ему открытку.
– Надоело, значит, у капиталистов в услужении находиться.
– Не трепись, Степа! Он учится, проходит автомобильный университет.
– Вон ты каким словам обучилась – «университет»! Ну да ладно, скорее бы возвращался. – Он повертел открытку. – Конечно, в гостях хорошо, а дома лучше. Там ведь одно: отдай весь труд. Потогонная система Хорошему капиталисты все равно не научат…
– Еще как научат-то! Ихней наукой мы их и побьем.
Долгий «нахальный» звонок.
Рузаев пошел открывать дверь.
Входит Фенечка.
На бывшей монашенке модное пальто, отороченное мехом, фетровые боты, пуховый платок. В руках большой чемодан.
– Пупсик? – обрадовалась Фенечка, узнав Рузаева – Будь хорошим мальчиком, помоги, лапуня, раздеться.
Рузаев выполняет ее просьбу.
Фенечка опоражнивает перед младшей сестрой чемодан. На тахту летят всевозможные отрезы, туфли, шелковые чулки, духи и прочая парфюмерия.
Саня жадно рассматривает барахло, прикладывает к себе многоцветные воздушные ткани.
– Эго откуда же такое роскошное шмотье в наши трудные времена? – поразился Рузаев.
– Пропил деньжонки, мой Арлекин! Ломай коронки, ступай в торгсин! – пропела Фенечка.
– А разве сейчас носят креп-марокен? – засомневалась Саня.
– Только креп-марокен! – авторитетно сказала Фенечка.
– А креп-жоржет?..
Рузаев пятится из комнаты. Фенечка настигает его и нахлобучивает ему на голову черный блестящий котелок.
– А это тебе, пупсик! Прямо из Парижа!..
Слезы брызнули из глаз Рузаева Он подходит к большому зеркалу, смотрит на свое лицо под дурацким колпаком.
– Все, Степа! Подбивай итоги, морячок! Ни черта не вышло – ни в целом, ни в частности. Алеха – у капиталистов в науке, Санька – у спекулянтов.
Всхлипнув, он достает из кармана «бульдог» и, крутанув барабан, подносит ко рту. И тут с плачем и криком к нему подбегает Саня. Она хватает Рузаева за руку, и выстрел проходит мимо, пуля пробивает котелок, из которою выскакивает какая-то белесая масса.
– Что ты, Степа? Что ты, родной?
– Все скурвились, – бормочет Рузаев. – Никого вокруг.
– Нет, Степа, нет!.. Мы с тобой… Гони прочь эту гниду, гони ее вон из Алешкиного дома!..
Услышав этот призыв, старый революционный матрос Рузаев схватил Фенечку в охапку, поволок из комнаты. Саня распахнула дверь. Рузаев нахлобучил Фенечке на голову котелок и могучим пинком спровадил спекулянтку.
Саня разлила водку по рюмкам.
– Выпьем, Степа… за нас! За Советскую власть!
Они чокаются, выпивают и, обнявшись, запевают с воодушевлением:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это…
Приемная Зворыкина. На стене – плакат «Дадим пятилетку в четыре года!» Молодой рабочий Сухарик расстилает ковровую дорожку. Им командует помощник Зворыкина Пташкин.
– Ровнее, Сухарик… ровнее ложи!.. – распоряжается Пташкин. – Вишь, складочки собрались. Хочешь, чтоб высокий гость ногу сломал?