Неразменный кот. Сборник рассказов

– Курсантская жизнь, наряды, казарма…

А затем неожиданно прибавил:

– Мы живём с тобой в одном доме с самого рождения, а я только сегодня разглядел, какие у тебя красивые глаза.

– Анютины? – рассмеялась она звонким смехом и, подхватив котёнка, убежала назад в подъезд.

Олег успел заметить, как её нежное светлое личико слегка покраснело.

Курсантская жизнь снова затянула юношу в работающие, как часы, дисциплинарные механизмы. За скверное поведение курсант Гапонов был лишен увольнений на три месяца: не вылезал из камбуза, перечистил вагон картошки. Стоял на тумбочке, засыпая стоя, как боевой конь Александра Македонского Буцефал; топил углём кочегарку вместе со старшекурсниками; и в конце концов то нежное ностальгическое чувство приятной грусти, которое он испытал, стоя ночью у Анютиного окна, куда-то исчезло, растворилось во времени. Всё-таки он взрослел…

С тех пор прошло много лет. Олег давно переехал жить в другое место; дважды женился, и оба раза – неудачно; его воспоминания о курсантской доле и о светлоликой девушке Анютке окутались многослойным покрывалом новых жизненных впечатлений. Уже и ничем не объяснимая осенняя хандра перестала навещать его ностальгией по чему-то тёплому, уютному и родному. Так называемое взросление, очевидно, сопровождалось притуплением чувств. Однако, стоило мужчине настроить душу на ностальгическую волну и попытаться оживить хоть одно светлое воспоминание юности, как перед его мысленным взором всплывала нежная хрупкая девушка, сидящая перед книжкой в тёплом янтарном свете настольной лампы, и, точно снежинки, падающие на окна, ронялись в его душу волшебные слова поэта: «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела». И он чувствовал, что это яркое юношеское воспоминание ещё долго будет сопровождать его взрослую жизнь, меняя свою внутреннюю волшебную силу в зависимости от количества прожитых лет; и, кто знает, быть может, когда-нибудь оно выльется в глубокое и осмысленное молитвенное чувство.

Безотказная Верочка

Верочка работала в церковной лавке. Я охранял ее – и лавку и Верочку. Худенькая, одетая в старомодные платьица, скромная девушка была настолько сострадательна чужому горю, что, порой, выскакивала из лавки, забыв запереть дверь на ключ, для того, чтобы догнать просившего у ограды нищего и подать ему хлеба или денег. Один раз мне пришлось охранять Верочку от шумной ватаги попрошаек, прослышавших о безотказной Верочке и явившихся к ней за подаянием. Верочка, порой, отдавала и свои деньги. А когда кошелек был пуст, брала из кассы и потом вносила из собственной зарплаты. К ней приходили занимать до пенсии все местные алкоголики. Она жалела и давала, а они часто забывали вернуть. Иногда я охранял ее от них. Повадились к ней приходить и наркоманы. Давала и им. И мне приходилось уже охранять больше Верочку, чем церковь.

Когда ей было нечего подавать, она делилась с людьми словом. Специально выучилась для этого на курсах катехизаторов.

Однажды я спросил у нее, зачем она так безотказно всем помогает?

Она с улыбкой поманила меня в церковную лавку, вытащила толстый бумажный пакет, набитый тысячными купюрами, и ответила смущенно:

– Есть закон: рука дающего не оскудеет. Сегодня пришел незнакомый мне богатый мужчина и просил принять от него подаяние. Просил Христа ради. Разве ж я могу отказать?

Коммерческая жилка

Это было летом. Я стоял около церковной ограды тихого сельского старинного храма. Служба закончилась. Потекла вереница туристов. Местные власти решили развивать в регионе туристическую привлекательность, и старенький сельский храм превратился в объект коммерческого паломничества. Один из туристов – крепкий лысоватый мужчина, увешанный фотоаппаратами, – сразу понял, что я местный. И решил высказать мне свою идею.

– Послушайте, – сказал он с придыханием, пропуская вперед себя вереницу туристов. – У вас же здесь такая благодать. Вы же сами даже не понимаете, рядом с какими сокровищами живете. У вас – Волга, откос, тишина, дух божий. А воздух, какой? Да вы…

Вероятно, своим молчаливым киванием я дал ему повод разгорячиться.

– Вы не понимаете, сколько денег можете заработать на этом. Разверните рекламу, и к вам со всей России полетят. Ваше захолустье превратится в туристическую жемчужину.

– Вы из Москвы? – осторожно спросил я.

– Да, из Москвы. Поймите же! – продолжал он горячиться. – Вы на деньгах живете, а потом кричите – мол, в провинции нищета. Да у вас тут одна тишина и благодать чего стоят? Дух Божий!

– Мне кажется, что благодать и дух Божий уже удрали от нас, – ответил я с улыбкой. – Благодать Божья тишину и мир любит. А вы говорите о туристах-паломниках. Если сюда придут деньги, Бог унесет отсюда ноги.

Турист скептически усмехнулся и обреченно махнул рукой.

– Мда, – бросил он напоследок разочарованно. – Так и будете в нищете жить и коровьим навозом дышать. Нет в вас коммерческой жилки.

На святочной

После белого сухого был судак по-министерски. Потом плясали, дурачились, снова сели за стол. Под звездный коньяк подали свинину духовую в собственном соку. Кто-то из гостей пошутил: «свинина духовная», и все почему-то посмотрели на Сан Саныча, который тоже улыбнулся этой нелицеприятной шутке. Он был тучен.

Гуляли, как всегда – всем отделом. В святочную ночь в «Купеческом клубе». Весь отдел культуры городской администрации.

Нинка из бухгалтерии была в оранжевом платье с глубоким декольте. Наступал год петуха по китайскому календарю. Секретарша Оля пришла в разноцветном шелковом платье, чтобы соответствовать духу Китая. Она верила в феншуй.

Кажется, многие позабыли о том, что накануне праздновали Рождество Христово, которое к китайскому петуху не имеет никакого отношения. Просто продолжали гулять, и мало, кто помнил и думал о Рождестве и святках. Главное – повод.

Была еще дочка Нинки-бухгалтерши – Оксана из отдела туризма и спорта. Она выглядела соблазнительнее остальных. Сан Саныч плясал с обеими. По очереди. Начальнику позволено быть первым. Стол был обильный на закуску и питие. Местный прокурор стрелял глазами в их сторону из-за соседнего столика. Там сидели важные дамы – судьи со следователями. Но их за стол администрации никто не приглашал.

После коньяка и духовой свинины с Сан Санычем внезапно сделалось дурно. Он сильно опьянел и начал ругаться.

– Мать вашу! Мы что празднуем? А? Рождество? Или Новый год? Если рождество, то кто родился? Чьи именины? А? Хочу именинника увидеть, мать вашу! Пусть придет и сядет за стол. Хочу, чтобы меня в моем доме уважали!

– Именинник-то Христос, – робко вставила Ниночка.

– Так подайте сюда Христа! Пировать с ним буду.

Прокурор ринулся успокаивать начальника отдела культуры, но тот не унимался.

Ресторан «Купеческий клуб» находился рядом с администрацией, и с улицы было видно, как гуляют богатые клиенты.

Снова плясали, и снова было плохо Сан Санычу – печень. И как только он оборачивался глазами к окну, то видел прилипшее к стеклу озябшее личико ребенка. Мальчишка был худенько одет и на морозе бледен. Но глаза! Глаза были наполнены такой ангельской чистотой, что Сан Саныч не выдержал.

– Посмотрите на окно, – закричал он гостям. – Видите этого мальчишку? Официант, немедленно приведите его сюда и накормите! Мать вашу.

– Там никого нет, – шепнули ему сразу несколько.

– Как же нет? Я-то вижу. Вот же он держится своими ручонками за решетки на окнах и смотрит прямо сюда. Прямо в сердце глядит, постреленок. Скорее за ним. Хочу, чтобы накормили мальчишку.

Охранник заведения выскочил на улицу и вернулся ни с чем.

– Нет там никого, – пробурчал он. – Все дети давно спят.

– Да нет же. Вот он. На меня смотрит, – ошалело ринулся к стеклу Сан Саныч. – Ты кто? – закричал он. – Заходи сюда. Погрейся. Ты озяб? Ответь же мне! Ответь! Ответь! Ответь! Не мучай!

В ту ночь с начальником отдела культуры сделалась горячка.

Я дежурил всю святочную неделю в первой клинической и принимал столь важную персону.

Когда я отводил его на отделение, Сан Саныч озирался по сторонам и с кем-то разговаривал. Обещал что-то поправить. Но не уточнял, что. В отделении санитары приняли гостя ласково и отвели в отдельный бокс. Позже медсестра сделала ему укол, и он заснул с улыбкой младенца.

Миссия

Ночь была тихая морозная лунная. Снег хрустел так, что мне было слышно идущего по ночному городу за пять кварталов от больницы – несмотря на то, что я находился в приемном покое, в кресле, дремал. Выспаться на дежурствах никогда не удавалось, потому что сон был прозрачный – как бы между состояниями бодрости и дремоты. И сон видишь, и все чувствуешь вне этого сна.

Примерно в три часа ночи в дверь позвонили. Я побрел открывать, зная, что в такое время обычно привозят либо очень буйных пациентов, либо социально опасных – с преступными идеями в голове. Не так давно один шизофреник, который усыпил бдительность психиатров тем, что целый год в больнице писал любовную лирику, вышел на каникулы домой и первой же ночью затаился во внутреннем дворике, дождался ночного обхода и «одарил» своего лечащего врача-женщину выстрелом новогодней хлопушки в лицо. Видимо, считал, что у него не игрушка, а дробовик. Потом только выяснилось, что весь год у больного в голове тикали часовые механизмы мин и повсюду пахло трупами. Его потом отправили в спецбольницу, а женщина, оправившись от шока, стала заведующим отделением. Главный врач решил повысить ее в должности.

В этот раз дежурная бригада скорой помощи доставила в первую клиническую бывшего психиатра. В моей практике санитара приемного покоя это было впервые. Сумасшедший психиатр. Я, конечно, слышал о том, что всякие страсти заразительны, что можно под влиянием какого-нибудь буйного рок концерта обернуться человеком толпы и пойти вместе со всеми крушить витрины магазинов. Страсти заразительны, если не иметь иммунитета. Но тут – дипломированный врач-психиатр. Причем, знакомый тому доктору из бригады скорой помощи, которая его привезла в больницу.

– Вчера еще сняли его полицейские с троллейбусного маршрута, – проговорил Куницын, заполняя направление в стационар. – На мосту троллейбус резко свернул направо и пробил ограждение. Чудо спасло людей от падения в Волгу на лед. Трупов было бы не меньше полсотни. А за рулем был наш уважаемый коллега Максим Петрович.