Арктические зеркала

Если довериться Природе.

    Самуэль Батлер. Дамы Ответствуют Рыцарю[190 - Перевод Юрия Слёзкина.]

Государство и дикари

Правила начали меняться на рубеже XVIII в. Когда Петр Великий провозгласил, что Россия должна догнать Европу, казалось вполне естественным, что и российским иноземцам есть кого догонять. Согласно одному из идеологов петровской элиты, В.Н. Татищеву, история мира представляет собой непрерывное восхождение от младенчества к «мужеству», в котором каждая новая стадия порождается прогрессом в знаниях. «И тако мнится, что удобно можем сравнить до обретения письма и закона Моисеева со временем младенчества человека»[191 - Татищев В.Н. Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах // Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 70.]. Концепция мировой истории (универсальная хронология) и идея безоговорочного превосходства «современных» над «древними» были незадолго до того ввезены из Германии и сыграли решающую роль в государственном проекте «взросления»[192 - McGrane B. Beyond Anthropology. P. 57–61. Большая часть татищевского «Разговора» была переложением «Философского лексикона» Иоганна Георга Вальха (Walch Johann Georg. Philosophisches Lexicon. Leipzig, 1726). См.: Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 20–21.]. Цепь бытия стала протяженной во времени, и точно так же, как своеобразные – с точки зрения Европы – черты России были теперь делом возрастных различий, иноземцы стали людьми не только «из иной земли», но и из иного времени. Детей следовало крестить и учить письму, и если русские должны были превратиться в шведов, то ясачные люди должны были стать похожими на шведских лапландцев. «У шведов, – сообщал Татищев, – равно те же лапландцы, что у нас, и гораздо дичае, нежели мордва, чуваша, черемиса, вотяки, тунгусы и пр., но неусыпным духовным трудом многое число крещено и для них книги на их языке напечатаны»[193 - Татищев В.Н. Разговор двух приятелей… С. 104.]. Кроме того, согласно Петру, обращенные азиаты смогли бы «к Российскому народу людям, которые по вся годы с караваны для торга и для всяких посылок порубежных ездят, учинить себя склонительных»[194 - ПСЗ. Сер. 1. Т. 4. № 1800. С. 60.]. Усилия в деле секуляризации привели к крестовому походу. Принадлежность к новому бюрократическому государству предполагала определенную степень цивилизованности; погоня за цивилизацией начиналась с крещения.

Вопроса о том, кто должен познакомить северных иноземцев с христианством, не возникало. Если практические задачи и умения следовало заимствовать из Европы, то наставники русских в духовных делах приезжали с Украины. Большинство новых церковных иерархов, рекрутированных Петром, были выпускниками Киевской духовной академии, на которую существенное влияние оказали польские иезуитские колледжи. В Польше, как докладывал Петру анонимный доброжелатель в 1700 г., «слышно… [что] повсюду в дальние и незнаемые страны для проповеди слова Божия ходят езуиты без мзды и приводят иноверцов в Православную [sic! – Ю.С.] веру, – яко же и прежде апостоли»[195 - Харлампович К.В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914. Т. 1. С. 848.]. Менее чем через два месяца после получения этого письма Петр наказал митрополиту Киевскому найти добрых людей для миссионерской деятельности в Китае и Сибири, и в 1701 г. первый украинский священнослужитель прибыл в Тобольск, чтобы возглавить одну из обширнейших епархий в мире[196 - ПСЗ. Сер. 1. Т. 4. № 1800. С. 60; Харлампович К.В. Малороссийское влияние… С. 851–852. С 1701 по 1762 г. все сибирские митрополиты были украинцами.].

Миссионерская деятельность началась незамедлительно. Русским сибирякам было приказано сбрить бороды и носить немецкое платье[197 - ПСИ. Т. 1. С. 271–276.]; коренных жителей следовало окрестить и вознаградить русской одеждой (таким образом, ожидалось, что каждая группа поднимется на шаг выше). Специальные миссии были отправлены в Пекин, на Камчатку, в Иркутск, а позже – на Колыму, Алазею и Анадырь[198 - Абрамов Н.А. Материалы для истории христианского просвещения Сибири // ЖМНП. Т. 81. № 5 (1854). С. 41, 44; Харлампович К.В. Малороссийское влияние. С. 852–856.], но главным объектом заботы стали обские угры. В 1702 г. новый митрополит Сибирский, Филофей Лещинский, получил дозволение Петра обращать ясачных людей, не освобождая их от дани, и в 1706 г. ему было приказано отправиться вниз по Оби, «кумиры и кумирницы сожигать» и крестить «жителей всех от мала до велика». Впрочем, силу применять не следовало, и первую миссионерскую экспедицию, не поддержанную светскими властями, манси принять отказались[199 - Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 26.]. Раздраженный Петр повелел Филофею, «где найдут по юртам остяцким их прелесные мнимые боги шайтаны, тех огнем палить и рубить и капища их разорить, а вместо тех капищ часовни строить и святые иконы поставляти, и их Остяков приводити ко крещению… А естли кто Остяки учинят противность сему нашему великого государя указу, и тем будет казнь смертная»[200 - ПСИ. Т. 1. С. 413–414.]. Тем временем Сибирь стала централизованной губернией, и ее первый губернатор, князь М.П. Гагарин, прибыл в Тобольск в 1711 г. с наставлениями помогать миссионерам. Годом позже у митрополита были корабль, солдаты, толмачи и подарки для обращенных, а будущим христианам было велено, «чтобы они Остяки никуды не разъезжались»[201 - Там же. Т. 2. С. 180. См. также: Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 34.].

В течение следующего десятилетия Филофей Лещинский раз за разом пускался в путь, чтобы «крепкие нечестия столпы… низрынуть, разорити капища, опровергти и сокрушити вся идолы»[202 - Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком. С. 70.]. Достигнув угорского поселения, партия из нескольких монахов и десятка солдат сходила на берег, и «наставник» обращался к собравшимся обитателям деревни с проповедью о превосходстве христианства над язычеством. Толмач переводил его слова, и миссионеры приступали к разорению и сокрушению «идолов и языческих капищ». Покончив с этим, они загоняли жителей деревни в реку для крещения, после чего «новые христиане» получали оловянные крестики, рубахи, штаны, хлеб и другие подарки[203 - Там же. С. 70–109; ПСЗ. Сер. 1. Т. 5. № 2863. С. 133; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 34.]. Некоторые аборигены пускались в бегство, отказывались покидать свои дома или «затыкающы ушы своя, яко аспиды глухии»[204 - Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком. С. 88, 92, 93, 106.]. Другие пытались выговорить себе право иметь «многих жен» и держать изображения духов «между иконами». Некоторые нападали на миссионеров «убийственной рукой»[205 - Там же. С. 71–72, 75, 100–103.]. (Согласно летописцу Филофея, сам «наставник» получил удар «прамо [в] чрево», но остался цел и невредим благодаря божественному вмешательству[206 - Там же. С. 94.]). В конечном счете, однако, угроза «кары смертью», щедрая раздача подарков и некоторые особые льготы для крещеных – в первую очередь освобождение от уплаты ясака на три года и прощение нетяжких преступлений – обеспечили успех предприятия, и в 1720 г. Петр поздравил Филофея с успешным крещением более чем сорока тысяч язычников[207 - ПСЗ. Сер. 1. Т. 5. № 2863. С. 133; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири, XVII – начало XIX в. Якутск, 1978. С. 86–88; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 39, 54/57. В действительности общая численность обских угров составляла приблизительно 13 400 человек. См.: Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 49.].

Другой областью массового обращения была Камчатка. Первый эмиссар Филофея, архимандрит Мартиньян, прибыл туда в 1705 г., но его интересы простирались в иные сферы[208 - Абрамов Н.А. Материалы для истории христианского просвещения Сибири. С. 41.]. В 1711 г. он принял участие в казачьем восстании и заслужил «шубу соболью лапчатую, да Петра Чирикова грабленых дворовых людей камчадальской породы некрещеных робят, иноземским названием Щочка да Чистяк, да Володимера Отласова дворовую ж девку некрещеную Настасью»[209 - ПСИ. Т. 2. С. 538.]. Вскоре после этого Мартиньян был задушен дворовыми-ительменами, и его дело унаследовал другой мятежник, Игнатий Козыревский, успевший основать монастырь до того, как был арестован властями[210 - Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 98; Гурвич И.С. Этническая история Северо-Востока Сибири. С. 98.]. Наконец, в 1745 г. на Камчатку прибыла специальная миссия из девятнадцати священников во главе с архимандритом Иоасафом Хотунцевским с задачей крестить местное население, основывать школы и объяснять местной администрации, что сбор ясака не является их единственным делом[211 - Колониальная политика царизма. С. 139–149.]. Пятью годами позже Иоасаф сообщал правительству, что

все Камчадалы (кроме Коряков, в дальности от Камчатки, с места на место переезжающих) благодатию Божиею Св. Крещением окрещены, научены и состоят все в Вере, как благодать Христова утверждает; и потому дело проповеди Слова Божия кончилось и более приводить из язычества в Веру Христову некого[212 - Абрамов Н.А. Материалы для истории христианского просвещения Сибири. С. 50.].

К тому времени, однако, в Петербурге это мало кого беспокоило. Ежегодные доходы от торговли пушниной быстро снижались, и в середине XVIII в. наследники Петра не проявляли особого интереса к ясачным людям, будь те язычниками или православными. По-прежнему строились церкви; по-прежнему открывались новые семинарии; по-прежнему крестили многочисленные группы людей (преимущественно в Иркутской епархии); и по-прежнему слышалось беспокойство о качестве подобных обращений[213 - Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 89–95; Этническая история народов Севера. М., 1982. С. 125; История Якутской АССР. М., 1957. Т. 2. С. 208.], но столичные власти более не желали предоставлять для этих целей значительные суммы денег или «добрых людей», не говоря уже о воинских частях. Сосланные в «снежную пустыню» за разнообразные нарушения церковной дисциплины и по большей части забытые вышестоящими иерархами, священники, поставленные на Север, делали нелегкое дело обслуживания христианских потребностей людей, у которых такие потребности отсутствовали. Большинство новообращенных продолжали общаться со старыми духами и, как правило, не помнили свои христианские имена и не желали следовать предписанным ритуалам. Функция священников заключалась в разоблачении и искоренении языческих обычаев, в особенности брачных. Многоженство и кровосмешение (определяемое в соответствии с русскими принципами родства) были объявлены вне закона и спорадически преследовались, а уплата калыма и браки между несовершеннолетними осуждались, но были повсеместно терпимы как неискоренимые[214 - Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 95–99.]. В остальном судьба христианской веры зависела от местных священников. В 1747 г. священник Пыхов дал следующий отчет о своей деятельности:

Прошлого 746 [1747] года в апреле или мае месяцах новокрещенного остяка Никифора Сенкина плетми бил за то, что он дочь свою выдал в замужество в указное время, а пиршество свадебное отправлял в святую велику четыредесятницу на первой неделе. Зятя ево Сенкина… бил же плетми за то, что он умершего своего сына похоронил без ведома его священника самовольно кроме церкви… Семен Корнилов Кортышин плетми бит за то, что никогда не ходил во святую церковь… Вдову Марфу с сыном Козмою… бил плетми 746 года… за то, что найден у них в юрте… каменный шайтанчик, которому они жертву приносили… а оного шайтана… при собрании остяков разбил топором и разбросал порознь[215 - Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 91.].

Разбитых шайтанчиков заменяли иконами, которые со временем находили место в религиозном пантеоне новообращенных христиан. В 1754 г. Пыхов раскрыл крупный случай иконоборчества: семеро хантов, расстроенные неудачной охотой, «святые образа похватая збросали на пол и топтали ногами»[216 - Там же. С. 79–80.]. Наиболее упорных отступников, в особенности «колдунов», отправляли в тобольскую тюрьму, где подвергали допросам консистории и снова били. Многие из них умерли или покончили жизнь самоубийством, а один шаман был сожжен на костре[217 - Там же. С. 94–95; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII – первой половине XIX в. Новосибирск, 1975. С. 280.].

Впрочем, хорошим туземцем был живой туземец, поскольку плата за совершение христианских обрядов и штрафы за «идолопоклонство» составляли главные источники дохода священнослужителей. Согласно жалобам ясачных людей, Пыхов брал по рублю за каждое христианское погребение и по пять – за молчание о погребении в соответствии с местными традициями[218 - Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 106–113.]. В подобной практике обвиняли и других священников, трудившихся среди новообращенных «иноземцев», и в некоторых регионах «духовным персонам, по толь великим ныне происходящим от них новокрещеных противностям, в волости их въезжать уже никак… невозможно»[219 - ПСЗ. Сер. 1. Т. 12. № 9528. С. 889; Андриевич В.К. Исторические очерки Сибири по данным, представляемым полным собранием законов. СПб., 1886–1889. Т. 3. С. 215–216.]. (Один из предводителей восстания ительменов в 1746 г. признал за собой желание «отца архимандрита Иосафа Хотунцевского… убить и христианскую веру истребить»[220 - Колониальная политика царизма. С. 101.].)

Не все «язычники» выступали против христианства и его проповедников. Некоторых привлекали экономические выгоды, предоставлявшиеся новокрещеным; другие желали заручиться поддержкой могущественных русских духов. Благодаря официальному осуждению традиционных брачных обычаев, у всех недовольных этими обычаями появились новые доводы и новые влиятельные защитники. К началу XIX в. бегство туземных женщин от их мужей под защиту церкви стало настолько широко распространенным явлением, что светские власти Иркутской губернии почувствовали необходимость защитить целостность семьи ясачных людей (и, таким образом, сберечь свои источники пушных доходов, поскольку семья, лишившаяся матери, редко была экономически самостоятельной, а традиционное требование, чтобы отец женщины или ее новый муж вернули калым, не могло быть предъявлено церкви). В 1807 г. Иркутское губернское правление выпустило специальный указ, в котором провозглашалось, что крещение полностью совместимо с сохранением традиционных брачных обычаев, за исключением многоженства и кровосмешения. Обращенным в христианство не позволялось использовать свой новый статус для отказа от обязательств по отношению к некрещеным супругам[221 - Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 97–99.].

Крещения «оптом», не сопровождавшиеся переменами в обычном праве, привели к созданию значительной группы христиан, не отличимых от язычников. В отличие от индивидуальных новообращенных XVII в. (которые освобождались от уплаты ясака в той степени, в какой освобождали самих себя от своей иноземной сущности), новообращенные христиане массового производства продолжали платить дань и нарушать священные правила потребления пищи, поселения и размножения. Официальная принадлежность к религиозной общине оказалась оторванной как от формального статуса налогоплательщика, так и от веры в ее традиционном понимании. Некоторые подданные царя отличались от других подданных неким качеством, которое было признано государством, но не имело правовых оснований. К началу XIX в. «иноземцы» стали «инородцами». Чужаки, которые прежде могли перейти в новый статус путем крещения, стали чужаками по рождению – и тем самым чужаками навсегда. Православный хант, купец-якут и погонщик-тунгус были инородцами; польский дворянин, прибалтийский крестьянин и немецкий помещик, как правило, инородцами не были[222 - В разговорной речи к началу ХХ в. все нерусские могли определяться как «инородцы», но использование этого термина в значении «особо отсталые нерусские» оставалось преобладающим в неформальной речи и обязательным в правовых документах. См.: Штернберг Л.Я. Инородцы // Формы национального движения в современных государствах / Ред. А.И. Кастелянский. СПб., 1910. С. 531–532.].

Разгадка этой тайны кроется в новаторском и продуктивном понятии отсталости. И снова инициатором перемен был Петр. Сам в некотором отношении человек эпохи Возрождения, он унаследовал страсть XVI и XVII столетий к «куриозным кабинетам», кунсткамерам и «бремени моды». В петровских владениях Сибирь была главным источником «вещей чудовищных и занятных», и в одном указе за другим царь требовал редких птиц, зверей, минералов, «древностей всякого рода» и языческих идолов, «которыя во удивление человеком»[223 - ПСИ. Т. 2. С. 292–293, 418–420. См. также: Андриевич В.К. Исторический очерк Сибири. С. 110, 309–310.]. Язычники упоминались в тех же списках, особенно такие занятные их разновидности, как «инородцы, именуемые Шитыми Рожами» и шаманы, «которые… о всяких делах с болванами своими говорят, и их вспрашивают, и в том шаманстве… в огонь мечются и иные мечты чинят»[224 - ПСИ. Т. 1. С. 242. См. также: Т. 1. С. 240–241; Т. 2. С. 365–367, 437–442.]. Подобные требования смущали местных чиновников, которые не видели в шаманах ничего интересного. Один березовский воевода не прислал самоедских шаманов в Москву, потому что, с его точки зрения, они только и умели что «бить в бубен и крычать». Впрочем, такие решения были не его ума дело, и следующая грамота грозила наказанием за подобные «отговорки»[225 - Там же. Т. 1. С. 241–242.].

Но пока «дикие бараны с великими рогами» и тунгусы с «шитыми рожами» были на пути в зоологические сады и на выставки, эклектические собрания диковинок постепенно сменялись упорядоченными классификациями, основанными на тщательно выстроенных иерархиях. В 1719 г. Петр послал в Сибирь немецкого ученого, Даниила Мессершмидта, изучать географию, естественную историю, медицину и лекарственные растения, народы и их языки, памятники и древности, и «вообще всё достопримечательное»[226 - Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т. 1. С. 83.]. За Мессершмидтом последовали другие ученые немцы, которым, при помощи их российских студентов и местных шведских пленных, следовало определить перспективы добычи полезных ископаемых, продовольственного обеспечения и торговли; определить, связана ли Азия с Америкой; обосновать претензии России на различные азиатские территории; «и вообще узнать всё, что имеет научный интерес», от «трав, зверей, рыб, птиц, минералов» до «обсерваций астрономических»[227 - Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 8–13; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. М., 1952. Т. 6. С. 422, 534; Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана. М., 1984. Т. 1. С. 21, 30, 35, 116 и след.; Black J. Lawrence. Opening Up Siberia: Russia’s «Window on the East» // The History of Siberia. P. 57–68.]. Тем временем местные чиновники получили специально подготовленные анкеты, касавшиеся всех аспектов жизни в их округах[228 - Описания о жизни и управлении обитающих в Туруханской и Березовской округах разного рода ясачных иноверцев / Ред. А.И. Андреев // СЭ. 1947. № 1. С. 84–103; Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 8–11.].

Туземцы были вторыми по важности после птиц и минералов – не говоря о «великих богатствах и громкой славе… купечества нашего», – но их также следовало описывать и классифицировать (как разъяснил Линней в 1735 г., категории рода человеческого были частью «системы Натуры»). Причиной этого интереса было «любопытство» и «увеселение», новые добродетели, завезенные в Россию европейцами и считавшиеся важными предпосылками просвещения. Герард Фридрих Миллер радовался «многоцветному раю еще неизвестных трав», «зверинцу, где собрались редкие звери Азии», и «антикварному кабинету языческих могил, где хранились достопримечательности», которые он открыл в Сибири и разместил в Петербурге[229 - Мирзоев В.Г. Историография Сибири: Домарксистский период. М., 1970. С. 78; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 30.]. В столице любопытство и просвещение всегда сопровождались «пользой» – не «государевой выгодой» казаков XVII в., которая состояла в материальной наживе, а общим благом, которое предполагало определенную образовательную ценность и в конечном счете основывалось на естественном законе[230 - Первый российский ежемесячный научный журнал, издававшийся Академией наук под редакцией Миллера, был озаглавлен «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие».]. Миллер и его коллеги знали, что научная польза их усилий заключается в установлении научных закономерностей среди различных «многоцветных» объектов. Если казаки определяли ясачных людей по их образу жизни (оседлые или кочевные, конные или пешие), а летописцы возводили все «языки» к определенным библейским предкам или прототипам, то профессиональные ученые XVIII в. отыскивали «научные» – по большей части исторические и филологические – связи и закономерности среди открытых ими многоцветных народов. Основываясь на трудах Лейбница (известных через Шлёцера и Штраленберга), они соглашались в том, что истинное основание этнической классификации состоит «не в нравах и обычаях, не в пище и промыслах, не в религии, ибо все это у разноплеменных народов может быть одинаково, а у единоплеменных различно. Единственный безошибочный признак есть язык: где языки сходны, там нет различия между народами»[231 - Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 31.]. По словам Шлёцера, «как Линней делит животных по зубам, а растения по тычинкам, так историк должен бы был классифицировать народы по языкам»[232 - Цит. по: Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. С. 89.].

Выполнив эту работу (к концу века большинство народов Заполярья нашло свое место в современных «языковых семьях»), историк или чиновник принимались описывать своих подопечных с максимально возможной полнотой, в попытке сделать их совершенно и навсегда прозрачными. Такие портреты наций – и в конечном счете перечни всего того, из чего состоит человеческая жизнь, – включали в себя происхождение, территорию, черты физического облика, одежду, темперамент, духовную и хозяйственную жизнь, жилища, пищу, религию, системы письменности, счисление времени, брачные и погребальные обычаи, воспитание детей, врачевание и праздники[233 - См., напр.: Описания о жизни и управлении обитающих в Туруханской и Березовской округах разного рода ясачных иноверцев; Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. СПб., 1799; Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки; Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком; Русские экспедиции. Т. 1. С. 155; Т. 2. С. 67–68, 130–131; Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. М., 1950. С. 37–40; Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII в. (1771–1772). М., 1947.]. В пределах этой матрицы все нации были сопоставимы; все они входили в одну и ту же иерархию, которая в XVIII в. все чаще представлялась как историческая. Издатель «Описания всех обитающих в Российском государстве народов» указывал, что этническое разнообразие Российской империи отражает «Мир во всех степенях прехождения к настоящему отонченному и обогащенному надобностями Миру». Низшая стадия была представлена «грубыми, воинствующими… без всяких законов скитающимися Народами, питающимися звериною и рыбною ловлею, одевающимися одними звериными кожами, птичьим перьем»; переходная – кочующими скотоводами; a третья – «земледельческим состоянием», которое простиралось «от первоначального возделывания постепенно до самого совершенства»[234 - Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. С. VII–X.].

Иными словами, вторая встреча русских и коренных северян была встречей совершенства с грубостью. Русские путешественники XVIII в. остро осознавали это, тем более что их собственное совершенство было недавнего происхождения. Лишь вчера обращенные в веру научного прогресса, они судили северян по высшим стандартам разума и учтивости и находили их остро нуждающимися в том и другом. Мрачная картина, которую они рисовали, одобрялась и подтверждалась их немецкими учителями, которые с презрением относились к заигрыванию своих французских коллег с примитивизмом, и со временем воспринималась казаками и купцами приграничной зоны[235 - Reed, Eugene. The Ignoble Savage // Modern Language Review. Vol. 59 (1964). P. 53–64; Колониальная политика царизма. С. 29–33; Русские экспедиции. Т. 2. С. 93.].

Наиболее разительной чертой жизни аборигенов была грязь. Согласно Крашенинникову, камчадалы «никакой чистоты не соблюдают, лиц и рук не моют, ногтей не обрезают, едят из одной посуды с собаками и никогда ее не моют, пахнут рыбой… волосов на голове не чешут»[236 - Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 367.]. В.Ф. Зуев, которого Петер Симон Паллас послал изучать самоедов и угров, не находил слов, чтобы описать их «свинскую жизнь»: «…и все собаки обыкновенно в юртах трескают, а из некоторых и спят тут же и кастят без всякого после очищения, что ради во всех оных юртах такой дух мерзкой, что долго сидеть верно никто не согласится»[237 - Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII в. С. 29. См. также: Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства по повелению санктпетербургской императорской Академии наук. СПб., 1788. Т. 3. С. 58. Дурной запах также играет заметную роль в первых впечатлениях жителей Сибири о русских. Согласно нанайской традиции, «от них так сильно пахло мылом и прогорклым салом, что с людьми делалось дурно» (Арсеньев В.К. Избранные произведения: В 2 т. М., 1986. Т. 2. С. 33).].

«Невероятная грязь», выражавшаяся в первую очередь в омерзительных запахах и «гнусной» еде, сочеталась с дурными манерами. У русских ученых, воспитанных на моралистической литературе Просвещения (в большинстве своем переведенной – через посредство французского и немецкого – с наставлений Аддисона и Стиля в том, как быть «истинным благовоспитанным джентльменом»)[238 - Левин Ю.Д. Английская просветительская журналистика в русской литературе XVIII в. // Эпоха Просвещения. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1967. С. 27.]