Арктические зеркала

Другой формой перераспределения собственности был натуральный обмен, который обычно предполагал контакт между населением тундры, тайги и побережья, а также даннические/торговые отношения с южными и западными купцами и сборщиками налогов. Большая часть торговли осуществлялась мужчинами в специально отведенных местах, хотя некоторые сделки могли производиться при помощи делегаций женщин-рабынь или путем так называемой «немой торговли», когда две стороны поочередно оставляли свои товары в условленном месте до тех пор, пока каждый не будет удовлетворен и не признает сделку честной[28 - Антропова В.В. Вопросы военной организации и военного дела у народов крайнего северо-востока Сибири. С. 168; Меновщиков Г.А. Эскимосы. С. 27–29; Bogoras W.G. The Chukchee. P. 53.]. Долгосрочные торговые союзы, обычно известные как «дружба», были довольно широко распространены и сопряжены с правом преимущественного (а иногда исключительного) обмена, а также с определенными социальными привилегиями.

Идея обмена лежала в основе традиционного арктического мира: чтобы жизнь могла продолжаться, каждый должен был чем-то поделиться и получить что-нибудь взамен[29 - Black L. The Nivkh. P. 49–50.]. Хозяин Моря приносил свои богатства и питался плодами Земли; духи животных, которые соглашались быть убитыми, получали пищу; а род, куда брали замуж женщину, был обязан расплатиться калымом или работой. У всех вещей были свои духовные владельцы или двойники, которых надо было умиротворить, умилостивить или подкупить (иногда этим занимался шаман). Каждое успешное убийство или поимка зверя были подарком, и каждое кровопролитие – жертвоприношением.

К концу XVI в., когда русские начали в больших количествах и с серьезными намерениями прибывать в Северную Евразию, обитатели тундры и тайги познакомились с людьми, чьи условия обмена были новыми и порой удивительными. Китайцы на берегах Амура, татары и монголы в Южной Сибири, новгородцы и затем московиты на северо-западе настаивали на регулярной выплате дани пушниной в обмен на «покровительство». Охотники, по всей видимости, рассматривали дань как своего рода обмен, но такой, который влечет за собой новые товары, новые правила и новые обязанности.

Часть 1

Подданные

Глава 1

Некрещеные

Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт
На нем находит неизвестный вид
Животного. Чуть позже шкипер Смит
Привозит шкуру. Всякий заключит,
Тот остров – не фантом.

    Джон Шейд. Бледное пламя[30 - Перевод С. Ильина, А. Глебовской.]

Государева прибыль

Одной из важнейших причин возникновения древнерусских княжеств была торговля пушниной, a лучшие меха посту- пали с северных границ. Под 1096 годом «Повесть временных лет» приводит новгородский рассказ о странном народе, который жил за высокими горами «на полунощных странах» и говорил на невразумительном языке. Летописец отождествляет этот народ с одним из «нечистых» племен, изгнанных Александром Великим, но на новгородских землепроходцев большее впечатление производил тот факт, что пленники «помавают рукою просяще железа… дают скорою противу»[31 - Т.е. «взамен дают меха» (ПСРЛ, 1: 235). Рассказ об Александре и заточенных им племенах восходит к арабским легендам о Гоге и Магоге, которые были известны летописцу в греческой версии, приписываемой святому Мефодию Патарскому. См.: Алексеев М.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей, XIII–XVII вв. Иркутск, 1941. Т. 1, ч. 2. С. 45; Chekin Leonid S. The Godless Ishmaelites: Image of the Steppe in Pre-Muskovite Rus (Безбожные измаильтяне: Образ степных народов в домосковской Руси. Доклад, представленный на Международной конференции о роли фронтира в истории Руси/России, 800–1800 гг. Чикагский университет, май 1992 г.).]. Богатство Новгорода было основано на экспорте пушнины (в Булгар, Киев, Византию, а позже – в города Ганзейского союза), a самым распространенным путем ее добычи было наложение дани. Пушные звери постепенно отступали, и в поисках новых шкур и новых звероловов новгородцы дошли от Двины до Мезени и Печоры. К концу 1200-х годов они привычно называли «Югорскую землю» на Северном Урале своим владением[32 - Martin Janet. Treasure of the Land of Darkness: The Fur Trade and Its Significance for Medieval Russia/ Cambridge, 1986. P. 9–11, 44, 52, 54, 61–67; Idem. Russian Expansion in the Far North // Russian Colonial Expansion to 1917 / Ed. by Michael Rywkin. London, 1988. P. 23–34; Fisher Raymond H. The Russian Fur Trade, 1550–1700. Berkeley, Calif., 1943. P. 3–7; ПСРЛ, 10: 22; Бахрушин С.В. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв. // Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3, ч. 1. С. 138; Оксенов А.В. Сношения Новгорода Великого с Югорской землей (историко-географический очерк по древнейшей истории Сибири) // Литературный сборник «Восточного Обозрения» / Ред. Н.М. Ядринцев. СПб., 1885. С. 442–444.].

В XIV в. в борьбу за арктическую пушнину вмешались великие князья московские, которые к тому времени стали крупными поставщиками мехов своим южным соседям, а также московские реформаторы монастырской жизни, которые искали в северных лесах «общежительства», новых обителей и новообращенной паствы[33 - Martin Janet. Treasure of the Land of Darkness. С. 90–92, 102; Муравьев А.Н. Русская Фиваида на Севере. СПб., 1894.]. В 1383 г. Стефан, «зырянский наставник», был назначен первым епископом Пермским; в течение следующего столетия новгородцев вытеснили с Двины; а в 1499 г. силы Ивана III основали город Пустозерск близ устья Печоры и снарядили большую экспедицию «на Угорскую землю и на Гогуличи»[34 - ПСРЛ, 12: 249; Martin Janet. Muscovy’s Northeastern Expansion: The Context and a Cause // Cahiers du monde russe et sovietique. Vol. 24. № 4 (1983). P. 459–470; Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1982. С. 99–104; Оксенов А.В. Политические отношения Московского государства к Югорской земле // ЖМНП. Т. 273 (1891). С. 257–264.].

Перелом наступил в середине XVI в. Взятие Смоленска вызвало оживление торговли с Польско-Литовским государством и Лейпцигом; открытие англичанами северного пути в Россию привело к основанию Архангельска; а завоевание Казани (1552) и Астрахани (1556) открыло для России рынки Центральной Азии и сделало уязвимым Сибирское ханство, небольшой остаток Золотой Орды на реке Тобол и важный транзитный центр доставки мехов из Арктики. Последующее расширение сферы торговых интересов Москвы совпало с распространением моды на меха в Западной Европе и при османском дворе. Согласно Дж. Флетчеру, «мехов» «вывозили из Страны в некоторые годы купцы из Турции, Персии, Болгарии, Грузии, Армении и иных Христианских держав ценностью в четыре или пять тысяч рублей»[35 - Цит. по: Hakliut Richard. The Principal Navigations Voyages Traffiques and Discoveries of the English Nation. Glasgow, 1903. P. 365. См. также: Бахрушин С.В. Очерки по истории колонизации. С. 140; Fisher Raymond H. The Russian Fur Trade. Р. 21; Bassin Mark. Expansion and Colonialism on the Eastern Frontier: Views of Siberia and the Far East in the Pre-Petrine Russia // Journal of Historical Geography. Vol. 14. № 1 (1988). P. 11; Martin Janet. Treasure of the Land of Darkness. P. 109.].

В последней четверти XVI в. за доступ к «сокровищам земли полуночной» соперничали хан Кучум из рода Чингизидов, собиравший дань пушниной с охотников и рыболовов Нижней Оби, и купеческая фамилия Строгановых, обладавшая царской грамотой на право добычи соли, торговли и обложения данью местных звероловов, а также на право удостоверяться, что «салтан Сибирский» не препятствует «нашим остяком, и вогуличам и югричам нашие дани в нашу казну давати»[36 - Цит. по: Миллер Г.Ф. История Сибири. М., 1937. Т. 1. С. 339. См. также: Введенский А.А. Дом Строгановых в XVI–XVII вв. М., 1962. С. 79; Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. С. 113–118; Сибирские летописи. Россия. Археографическая комиссия. СПб., 1907. С. 5–6, 53.]. Около 1581–1582 гг. казачье войско из нескольких сот человек, нанятое Строгановыми, усиленное местными «охочими людьми» и возглавляемое неким Ермаком Тимофеевичем, перешло за Уральские горы и после продлившейся год военной кампании разграбило столицу ханства. Мощь казачьего огнестрельного оружия и недостаток энтузиазма у части союзников Кучума решили исход дела, и «драгие лисицы, черные соболи и бобры» были посланы в Москву[37 - Сибирские летописи. С. 24, 70, 131, 201, 208, 331; Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. С. 142–222; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 236.]. Лишенное центра, который связывал воедино сложную структуру местных союзов, Сибирское ханство быстро распалось. Ворота в Северную Азию были открыты, и сотни, а позже тысячи царских подданных устремились на восток в поисках пушнины.

Движение возглавляли независимые купцы и звероловы[38 - Бахрушин С.В. Покрута на соболиных промыслах XVII в. // Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3, ч. 1. С. 200–210.]. Затем, «ревнуя о государевой прибыли» и не забывая о собственной, пришли служилые люди, наемники и казаки во главе с назначенными Москвой воеводами[39 - Казаки получали жалованье или вознаграждение землей и служили государству, когда оно их призывало. По своей численности они намного превышали все другие группы служилых людей Сибири, и к концу XVII в. большинство других разрядов служилых людей влилось в казачьи ряды (Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century: A Study of the Colonial Administration. Berkeley, Calif., 1943. P. 63–69; Armstrong Terence. Russian Settlement in the North. Cambridge, 1965. P. 65–68; Dmytryshin Basil. The Administrative Apparatus of the Russian Colony in Syberia and Northern Asia, 1581–1700 // The History of Siberia from Russian Conquest to Revolution / Ed. Alan Wood. London, 1991. P. 22; Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии в XVII – середине XIX в.: Управление, служилые люди, крестьяне, городское население. М., 1978. С. 68; Fisher Raymond H. The Russian Fur Trade. Р. 32).]. Путешествуя по переплетающимся сибирским речным путям, они находили «новые земли», строили новые крепости (остроги) и налагали дань пушниной (ясак) на новых «иноземцев». Когда ресурсы пушнины истощались или ясачное население становилось слишком большим, чтобы им можно было управлять из одного острога, строили новый, и процесс повторялся[40 - О русском завоевании Сибири см., в частности: Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). М., 1969; Бахрушин С.В. Очерки по истории колонизации Сибири; Fisher Raymond H. The Russian Fur Trade; Gibson, James R. Feeding the Russian Fur Trade: Provisionment of the Okhotsk Seaboard and the Kamchatka Peninsula, 1639–1856. Madison, 1969; Kerner Robert J. The Urge to the Sea: The Course of Russian History: The Role of Rivers, Portages, Ostrogs, Monasteries, and Furs. Berkeley, Calif., 1946; Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century; Lantzeff George V. and Pierce Richard A. Eastward to Empire: Exploration and Conquest on the Russian Open Frontier to 1750. Montreal, 1973; Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии.]. Примерно через шестьдесят лет после похода Ермака Иван Москвитин достиг Охотского моря, а Семен Дежнев обогнул мыс, который ныне носит его имя. Дальше к югу продвижение Московского государства на Южный Урал, в верховья Енисея и бассейн Амура было остановлено степными кочевниками и пограничными аванпостами Маньчжурской империи. Так или иначе, именно северо-восток, – где меха были гуще, а народы были «небольшими», – привлекал большинство европейцев[41 - В русском языке XVII в. «небольшие» означало «меньшие по численности».].

Наставления, которые они получали из Сибирского приказа в Москве, были последовательными и недвусмысленными:

И велеть тем служилым людем с ними промышленными, новых немирных землиц неясачных юкагирей и тунгусов и всяких иноземцев разных языков, которые по тем рекам и по иным по сторонним рекам живут, призывая, приводити под государеву, царскую высокую руку. И ясак с ним на государя имати ласкою, а не жесточью, и учинить тех землиц вперед под государевою, царскою высокою рукою в прямом холопстве в ясачных людех навеки неотступным[42 - Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII в. на северо-востоке Азии: Сборник документов / Ред. Н.С. Орлова. М., 1951. С. 236–237. См. также: С. 135, 420, 423, 426; ДАИ, 2:263, 269, 7:137.].

«Ласка» (торговля) была предпочтительнее «жесточи» (войны), поскольку казалось, что она обеспечит государю «прибыль прочну и стоятельну». Согласно устной традиции, храбрость кетских воинов была подорвана русским хлебом[43 - Долгих Б.О. Кеты. Иркутск, 1934. С. 14.]. Для двух героев тунгусской сказки такую же роль сыграли хлеб и сахар: «Жевал, жевал тот [хлеб] – понравилось. Говорит по-эвенкийски: “Хорошо”. Потом взял сушку, съел: “Вкусно”. Съел сахар. “И не думай убивать хороших людей”, – говорит [другому]. Бросили [они] луки и начали есть»[44 - Исторический фольклор эвенков: Сказания и предания / Ред. Г.М. Василевич. М., 1966. С. 294.]. Другими популярными предметами были ножи, топоры, одежда, чай и цветные бусы, но самым большим спросом пользовались алкоголь и табак. Согласно одному юкагирскому рассказу, однажды небольшой отряд охотников встретил человека с волосами вокруг рта и последовал за ним к его дому. Там хозяин предложил им еды, которая пришлась юкагирам по вкусу, и особую воду, которую самый старший в отряде согласился попробовать после серьезных колебаний:

Выпил и говорит:

– Ребята, худых мыслей отнюдь не держите. Вот как живу, в течение своей жизни ни от кого такой воды не пробовал.

Потом опять выпил и снова перед нами воду поставил.

Выпил другой старик и говорит:

– Нет, ребята, видно, старик этот правду сказал, уж очень вкусная вода.

Выпил снова тот старик и перед нами поставил.

– Теперь, – говорит, – юноши попробуйте.

Мы тоже попробовали и сказали:

– Да, наши старики сказали правду.

Потом опять один старик говорит:

– Я же сразу почувствовал и сказал, чтобы вы не имели худых мыслей.

Потом нас всех кормили и поили. Стали друзья нам рассказывать, но мы ничего не понимали, показываем им на уши.

Они нам показали что-то загнутое, блестящее. Взяли мы, посмотрели, в середине что-то прорублено. Вложили что-то туда, потом огонь принесли. Потом эту штуку к нашим ртам поднесли. Потом эту штуку взяли и стали все сосать. Сидели мы и разговаривали знаками. Они сказали нам:

– Вы в следующее лето собирайтесь и приезжайте. Мы привезем разных вещей.

Потом мы встали и собрались уходить. Наши друзья дали нам топоры и ножи и, кроме того, дали нам всякой разной одежды[45 - Творчество народов Дальнего Севера / Ред. Л.Н. Стебакова. Магадан, 1958. С. 129–131.].

Если охотники вернулись на следующее лето, у них могли попросить пушнину и попробовать записать их в поставщики «навеки неотступно». Если они признавали сделку честной, то могли стать в глазах русских «ясачными людьми». Если этого не происходило, то строгие наказы предписывали казакам «смирять [их] войною, небольшим разореньем», а если и это не помогало, «их воевать, и жены и дети имать в полон»[46 - ДАИ, 3:310. См. также: ДАИ, 2:272–273, 3:222; Миллер Г.Ф. История Сибири. М., 1941. Т. 2. С. 176; Кулешов В.А. Наказы сибирским воеводам в XVII веке: Исторический очерк. Болград, 1894. С. 21.].

Не то чтобы казаки нуждались в наказах: война была их профессией, а других жен в округе не было. Согласно якутскому преданию,

прибывшие русские выстроили высокие башни из бревен… Дивясь этому, как дети, так и взрослые приблизились к башням и стали осторожно разглядывать их. Тут они увидали, что они [русские] раскидали вокруг домов конфеты, пряники, бисер и бусы. Придя сюда, много детей, женщин и мужчин стало собирать их. Когда они так собирали, [русские] на них сверху сбросили бревна, которые давили и убивали их. После этого стали убивать выстрелами из кремневых винтовок, палящих пороховым огнем[47 - Исторические предания и рассказы якутов / Ред. Г.У. Эргис. М., 1960. Т. 2. С. 9.].

Энцы также сохранили сообщения о приходе русских: «Что-то слышно неладно. Где-то идут люди, убивают людей. Это, говорят, где Печора [Санэро-ям] есть река, на эту сторону перешли уже. Найдут людей, народ, и с одного бьют, бьют сразу»[48 - Долгих Б.О. Мифологические сказки и исторические предания энцев. М., 1961. С. 200. Ср.: с. 206 и РИБ, 2:854.].

Вооруженное сопротивление было нередким и подчас успешным: по сообщениям современников, некоторые «иноземцы» «похваляются побить [русских] до одного человека, а называют землю и реки своими»; грозят «громить… государев… хлеб, а русских людей побить, и… под город с войною приходить, и город сжечь, и по дорогам и на пашнях русских людей побивать»; или просто отказываются платить ясак, заявляя, как члены одного чукотского стойбища, что они никогда не платили дань русским, «и ныне де платить не будем». На Оби одно угорское поселение досталось казакам после трехдневного приступа, а другое сдалось, только когда в ход пошли пушки; в северо-западной тундре, согласно донесениям казаков, охотники на оленей постоянно совершали набеги на русские санные поезда и транспортные партии («им самоядь ходу не дала и запасы отгромили»); а на Тихоокеанском побережье Охотский острог находился в непрерывной осаде около тридцати лет, причем с 1662 по 1678 г. погибло около 230 русских[49 - РИБ, 2:850; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 184; ПСИ, 1:457; Сибирские летописи. С. 333–334; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 242, 287; Открытия русских землепроходцев. С. 81; Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край: Естественно-историческое описание. СПб., 1900. Т. 2. С. 12–13; Степанов Н.Н. Присоединение Восточной Сибири в XVII в. и тунгусские племена // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма) / Ред. А.П.Окладников. М., 1973.].

На северо-восточной оконечности континента, где даннические отношения были неизвестны, усмирительныe кампании продолжались в XVIII в. Большинство камчатских поселений были защищены валами, «и из тех острожков бьются, бросают каменьем, пращами, и из рук большим каменьем с острогу мечют, и обвостреным кольем и палками бьют»[50 - Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1949. С. 101.]. В отсутствие пушек, русские морили врага голодом или поджигали поселения, убивая тех, кто пытался спастись[51 - ПСИ: 2:44; Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. С. 101.]. Иногда сами защитники предпочитали смерть: «И как юрты огнем зажгли, почели неболшие люди из юрт выходить… многие промеж собой прибились, жен и детей своих прикололи, а за жестокосердием своим из юрт не вышли, в огни без остатку все сгорели»[52 - ПСИ, 2:513.].

На Чукотском полуострове, где соболей было мало, a звероловы были несговорчивы, пушная лихорадка выдохлась. В связи с сокращением поголовья диких северных оленей чукчи все чаще обращались к набегам[53 - Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 18, 68; Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 115. Согласно казачьей устной традиции XIX в., «в те дни они страшились самого имени чукчей». См.: Bogoras W.G. The Chukchee. C. 691.]. В 1747 г. туда отправился большой карательный отряд под командованием майора Дмитрия Павлуцкого, чтобы, согласно инструкциям Сената, «не токмо верноподданных ея императорского величества коряк обидимое возвратить и отмстить, но их чукч самих в конец разорить»[54 - Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 119.]. Экспедиция потерпела поражение, а майор Павлуцкий, который посвятил большую часть своей военной карьеры попыткам усмирения коряков и чукчей, был убит в бою[55 - Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке: Сборник архивных материалов / Ред. Я.П. Алькор, А.К. Дрезен. Л., 1935. С. 170–171; Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край. С. 38–47.]. В 1769 г. русскими был оставлен Анадырский острог, основанный за сто лет до того Дежневым и служивший военной базой против чукчей. Для превращения чукчей в российских подданных понадобилось полтора столетия торговли и двадцать лет коллективизации.

Чукотка была уникальна по своей недоступности и нeпривлекательности. В других регионах Северной Евразии большинство обитателей тундры и тайги стали «ясачными людьми» к концу XVII в. Часть населения европейской тундры, бассейна Оби и Южной Сибири были знакомы с данническими отношениями, и им просто пришлось перейти к другому сюзерену, часто в составе той же административной единицы[56 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. // Научные труды. Т. 3, ч. 2. С. 52–54.]. Так называемым «лучшим людям» предлагали освобождение от дани и военную защиту в обмен на службу по сбору ясака[57 - Lantzeff G.V. Siberia in the Seventeenth Century. Р. 92; Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества. С. 121, 134–135, 137; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 361.]. Ожидалось, что преуспевшие «князцы» войдут в состав российской дворянской иерархии[58 - Некоторым старейшинам и военным вождям угров довелось основать российские дворянские династии. См.: Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества. С. 132, 145, 149, 150–151.].

Некоторые угорские старейшины воспользовались открывшимися возможностями. При отправлении своих княжеских обязанностей они чинили «насильства и тесноты великие», а в затруднительных случаях призывали на помощь русских служилых людей. Нeкоторые из них обратились в христианство, строили церкви и отвергали «бесовскиe» обычаи[59 - Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества. С. 128–130.]. В конечном счете, однако, эксперимент по созданию «остяцких» и «вогульских» княжеств под властью крещеной элиты нe удался. Не имея аналогичных общественных институтов, охотники и рыболовы Оби не выказывали должного почтения к аристократии, навязанной из Москвы. В 1636 г. кодские ханты восстали против своего правителя и попросили царя взять их под свою высокую руку. «За князем Дмитрием Алачевым в ясаку отнюдь… быть невозможно, – писали они, – и быть не хотим»[60 - Там же. С. 131.]. В конце концов князь Дмитрий Алачев бежал в Москву и стал российским дворянином, а через несколько лет о сoздании местной элиты пришлось забыть. Как писал один служилый человек, у тунгусов есть «княсцы и старейшины», но «они когда хотят слушают, а ежели в чем только усмотрят проступок, то искореняют и убивают»[61 - Степанов Н.Н. Присоединение Восточной Сибири. С. 112.].

От всех «объясаченных иноземцев» требовали дать торжественную клятву верности (шерть) – напрямую или через одобренных русскими представителей. Русские ясачные сборщики предполагали, что у каждого народа есть своя «вера» и что в каждой вере есть своя сакральная формула, скрепляющая всех верующих узами взаимных обязательств. Некоторых звероловов-хантов, например, заставляли клясться перед медвежьей шкурой, на которую клали нож, топор и другие «страсти орудия». Жуя кусок хлеба, звероловы слушали, как толмач говорил: «Аще лестию сию клятву утвораете, и неправедно служить и радеть в отдании ясаку будете, зверь сей отмщение вам да будет и от него смертию да постраждете. Хлеб сей и нож да погубит тя»[62 - Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком, сочиненное Григорием Новицким в 1715 г. // Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1884. Т. 21. № 53. С. 54.]. Подобные обеты редко оказывались эффективными, и служилых людей постоянно побуждали приложить усилия для выяснения «прямой шерти»[63 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 66.]. На дальнем северо-востоке, где оказалось, что у чукчей, коряков и ительменов «веры никакой нет»[64 - Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. С. 100.], ясачные сборщики приводили «их к присяге вместо креста и Евангелия к ружейному дулу с таким объяснением, что тому не миновать пули, кто присягает неискренно»[65 - Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 457.].

К «изменникам» можно было «многими крепкими приступами приступать»[66 - ПСИ. Т. 1. С. 461.], но большинство ясачных людей были кочевниками, которые «по все годы шатаются, живут самоволно и русских людей побивают»[67 - Там же. С. 426.]. Преследовать их в тундре было опасным и по большей чaсти неблагодарным делом. (На Тазу, например, служилые люди «за ними для ясаку не ходят… да и от зимовий де своих отходити не смеют, бояся от них, иноземцев»[68 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 62.]). Одно из решений состояло в том, чтобы признать взаимовыгодность отношений между звероловами и казаками и обменивать на ясак товары повышенного спроса. Тунгусы, например, «прошают… подарков, олова и одекую[69 - Т.е. бус.], и себе корма, муки, и масла, и жиру, и как де им подарков, олова и одекую дадут и их накормят, и они де против того, по упросу, с двух, с трех семей по соболю дадут. А бес подарков ничево дать не хотят… А как только станут им говорить чтоб они… ясак давали… и они их [ясачных сборщиков] побивают»[70 - Степанов Н.Н. Присоединение Восточной Сибири. С. 108.]. Иногда сделки осуществлялись в соответствии с местными обычаями, когда «данники» оставляли свою пушнину на снегу и ждали на расстоянии большими вооруженными отрядами, что будет предложено взамен[71 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 76–77.]. Другим традиционным ритуалом было дарение в обмен на гостеприимство. Казаки принимали своих гостей, одетые в свое лучшее «цветное» платье. Разряжали пушки (если таковые имелись) и мушкеты, подавали хлеб и водку[72 - Там же. С. 73; ДАИ. Т. 2. С. 267–268; Т. 4. С. 219, 347; Т. 7. С. 137; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 174; Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century. Р. 93; Открытия русских землепроходцев. С. 426.]. «А без государева жалованья, – сетовал один ясачный сборщик, – тунгусы государева ясаку… не дают»[73 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 74.]. Очевидно, впрочем, что то, что тунгусы считали торговлей, русские считали данью. Как бы ни были запуганы государевы служилые люди, они называли пушнину «ясаком», a вeщи, которые они давали в обмен, «подарками». Этому могли способствовать поступавшие из Москвы напоминания («а оне б того, иноземцы, не плутали, государю оне ясак дают, а не продают»)[74 - Там же. С. 75.], но, вероятно, главной причиной важности подобных различий была разницa между рыночной (русской) стоимостью пушнины и предложенными за нее подарками.

Несмотря на популярность российских товаров, поведение северян оставалось «бесстрашным и самовольным», а поставка пушнины – ненадежной. Наиболее эффективным средством борьбы с перебоями в поставках было взятие заложников, метод, распространенный на южном приграничьe и, вероятно, родственный степной практике похищения с целью выкупа. В большей части Северной Евразии узы родства были достаточно сильны, чтобы использовать их как способ воздействия на сородичей пленника. Захваченных в бою или соблазненных угощением и выпивкой заложников (аманатов) держали взаперти в русских зимовьях и периодически показывали родственникам в обмен на ясак[75 - Там же. СДАИТ. 2. С. 270–271; Т. 7. С. 138, 142; Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century. Р. 96; Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии. С. 87; Открытия русских землепроходцев. С. 131–132; Кулешов В.А. Наказы сибирским воеводам в XVII в. С. 23.]. При случае их могли отпускать «домой, к их женам и их детям» и заменять на добровольцев из числа их сородичей («каждый год или полгода, или каждый месяц»), так что в некоторых местностях пребывание в заложниках стало семейной обязанностью[76 - ДАИ. Т. 2. С. 270; Т. 4. С. 21; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 399.].

Не все члены семьи были достойны уплаты ясака. Полезные заложники должны были быть видными членами рода (желательно шаманами, старейшинами или вождями) и выглядеть откормленными и довольными, «чтоб ясачным людям в том сумнения никакого не было»[77 - ДАИ. Т. 2. С. 273. См. также: РИБ. Т. 2. С. 856.]. Даже если дело обстояло именно так[78 - Некоторых заложников кормили собачьей пищей или морили голодом до смерти. См.: Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century. Р. 96.], выплата ясака не была гарантирована. Как объяснял русскому царю один самоед-аманат, пoкинутый своими сородичами, «а се государь, мы, сироты твои, люди дикие и кочевные, на одном месте жить невозможно»[79 - Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 67.]. Иными словами, члены его стойбища откочевали в другое место и до поры до времени не могли вернуться. В подобных случаях ясачные сборщики должны были разъезжать по тундре, демонстрируя заложников и требуя пушнину в обмен на их благополучие[80 - ДАИ. Т. 2. С. 268; Т. 4. С. 103–104.]. Бесполезных аманатов (в основном чукотских и корякских «оленных людей») охранники вешали, морили голодом или пытали; другие спасались бегством, «сами давились и друг друга кололи до смерти» или поступали на русскую службу[81 - ДАИ. Т. 7. С. 139, 297–298; Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 35; ПСИ. Т. 2. С. 525.]. Молодой человек по имени Апа выбрал последний способ:

В прошлом, государь, во 156-м [1647] году на усть Колымы реки поимал меня, Апу, Якутцково острогу сын боярской Василей Власьев. И с тоя поры, государь, и отец и мати мои, и род, племя отступилися, и твоего, государева, ясаку под меня не платят. И топерво, государь, я, сирота твой, хочю служить тебе, праведному государю, и во всем прямить и чюхоч своих родников приведу под твою, царскую, высокую руку[82 - Открытия русских землепроходцев. С. 254–255. См. также: Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 49.].

Надлежащая регистрация ясачных иноземцев была относительно легким делом в прибрежных поселениях, но оказывалась чрезвычайно запутанной применительно к оленеводам и таежным охотникам и собирателям. Один служилый человек, уставший от «хитростей» иноземцев, жаловался, что «имена переменяют у платежу мало не по всея годы и тем книгам смуту чинят, а приносят государев ясак немногие люди, и кого де имена зборщикам скажут, того они и напишут, а подлинно имени не скажут». На ранних стадиях полное отсутствие знакомства с иноземцами могло сделать этот кошмар счетовода еще ужаснее: «Платеж был или нет, про то неведомо, потому что они, ясачные сборщики, их [самоедов] налицо опазнывать не умеют»[83 - Степанов Н.Н. Присоединение Восточной Сибири. С. 112; Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. С. 64.].