когда нашкугрит одрый шкурдопласт.
Галмите тех… но гламкостная брядь
мне скролымя ломотит любокрядь.
Этюды с выставки
Художникам Энска посвящается…
Этюд, этюд, еще этюд,
еще этюд – и вот
Шурум Буруев (город Энск)
рисует натюрморт.
Меня на выставку зовут,
вот я туда пришел:
везде этюд, сплошной этюд —
и мне нехорошо.
И думал Буруев, натю?рморт пиша:
этюд обалденный, и жизнь хороша!
Этюды сплошь – едва дышу,
шизеют землячки,
по экспозиции брожу,
пытаюсь снять очки.
Неправда, что на перевод
я силы берегу,
но восьмисотый натюрморт
я видеть не могу.
Но думал Буруев, мне зренье круша:
этюд офигенный, и жизнь хороша!
На выставке аплодисмент,
поют этюдам гимн,
Буруев шествует ко мне
за мнением моим.
Мне не уйти – он парень свой,
знакомы мы давно.
И как тут скажешь – Боже мой! —
что натюрморт… неплох.
И молвит Буруев, мне в ухо дыша:
этюд распрекрасный, и жизнь хороша!
Он говорит – упрямый, черт! —
Я вижу: быть беде.
Скажи им всем, что натюрморт
великий и т. д.
Вот он подвел меня к стене,
шампанского налил,
предоставляя слово мне,
чтоб я его хвалил.
И я распинался, мозгами шурша:
этюд гениальный, и жизнь хороша!
«Когда поднимутся нанайцы…»
Когда поднимутся нанайцы,
когда поднимутся лапландцы,
когда пойдут гиперборейцы
войной за родовую честь,
они возьмутся за евреев
и за цыган они возьмутся:
свои евреи и цыгане
и у нанайцев тоже есть.
Когда поднимутся шотландцы,
когда взовьются альбигойцы,
когда сберутся каталонцы
отмщать за вековой разлад,
они хазарам всыплют перцу,
они древлянам всыплют перцу,
зане хазары и древляне
всю каталонщину мутят.
Когда поднимутся этруски,
когда восстанут массагеты,
мы скифы, скажут, азиаты,
а вы арийцы – дикари,
они своих же печенегов,
своих же половцев родимых
начнут мудохать по-этрусски
и от души, и до зари.
Потом поднимутся ацтеки,
восстанут инки, выйдут майя,
достанут комплексы С-300
и на Европу наведут:
ведь у ацтеков золотишком
та поживилась, даже слишком,
и коль грабителей ограбят,
тогда ЕС придет капут.
Потом восстанут гамадрилы,
потом поднимутся гиббоны,