К развитию реалистического мировоззрения

К развитию реалистического мировоззрения
Юрий Леонидович Гродецкий

«Религия – это спутник дикого и наивного детства человечества». – уверен автор. Оно признается: «Мне очень трудно представить себе, как современные учёные могут верить в бога, ведь я не был религиозен никогда, даже в раннем, дошкольном детстве, и поэтому религиозность учёных, тем более их большой части, является для меня поразительным и очень печальным фактом. Эта живая, древняя, первобытная, дикарская вера, происшедшая из страха перед неизвестной и жестокой природой, делает сегодняшнее человечество похожим на ребёнка-«вундеркинда»: в науке и технике он уже может делать чудеса, он даже ходил по Луне, но при этом всё ещё верит в сказки, и, значит, до реального, правильного понимания мира этому «вундеркинду» нужно ещё взрослеть и взрослеть.

Книга состоит из 4-х объемных частей. 1-я – исправления и дополнения к диамату для более полной и верной систематизации процесса развития общества. 2-я – авторская систематизация процесса развития общества, или «авторский истмат»; 3-я – положения к идеологии национального демократического социализма, физические и космологические идеи; 4-я – положения против религиозных ненависти и обмана, а также – атеизм, иудаизм и христианство.

Юрий Леонидович Гродецкий

К развитию реалистического мировоззрения

© Гродецкий Ю.Л., 2020

© «Ботаник-М», 2020

* * *

Уважаемые читатели! Сначала, как положено, я должен был бы вкратце изложить свою биографию, чтобы рассказать Вам о своих учёных званиях и трудах и тем самым убедить Вас в серьёзности моей книги и расположить к её прочтению. Но, к сожалению, в моей биографии ничего этого нет, – у меня нет ни учёных званий, ни преподавательских кафедр, ни высшего образования, нет и какого-либо писательского опыта. Я, будучи в молодости музыкантом джаз-оркестров, сначала даже как-то неожиданно для себя, под влиянием друзей и просто по-любительски заинтересовался философией. Но затем, когда это меня увлекло и я серьёзнее задумался о сложных темах, со мной однажды и вдруг, в 1970 году произошло удивительное и потрясшее меня событие, которое дало мне идеи для этой книги и заставило меня посвятить ей 49 лет моей последующей жизни. И поэтому я, конечно, очень хотел бы, чтобы у Вас появилось всё же желание прочесть мою книгу. И чтобы заинтересовать Вас, я помещаю ниже перечень её, по-моему, очень интересных тем. А биографию свою более-менее подробно (и описание того моего удивительного события) я изложу в главе Предисловие.

Книга содержит:

* в Первой части – исправления и дополнения к диалектическому материализму марксистско-ленинской философии, необходимые для более полной и правильной систематизации процесса развития человеческого общества;

* во Второй части – новый, или настоящий исторический материализм. Он основан, в отличие от марксистского истмата, на строгом следовании некоторым основным и верным положениям марксистского же диамата, а также на моих исправлениях и дополнениях к нему, и на других моих идеях. Этот мой истмат предлагает новую, построенную не только на экономических принципах систематизацию процесса общественного развития, которая отвергает коммунизм, утверждает национальный демократический социализм как ближайшую перспективу этого процесса и показывает также другие, будущие ступени этого полного процесса в его позитивной и негативной частях;

* в Третьей части – записки и дополнения к предыдущим темам;

– положения против израильского финансового неоколониализма;

– положения к идеологии национального демократического социализма;

– некоторые физические и космологические идеи (Гл. 5), частично изложенные уже и в Первой части (Гл. 2, 5, 8):

* одна абстрактная и две конкретные космические материальные субстанции;

двойственная природа распределения материи в пространстве;

* уточнение причины происхождения всего движения материи в природе;

* объяснение природы гравитации и явления разлёта галактик «нашей» Вселенной;

* несколько «общеприродных констант», определяющих «всемирную гармонию»;

* о содержаниях «тёмной материи» и «тёмной силы»;

* происхождение и окончание существования «нашей» и любой другой Вселенной;

* объяснение существования в «нашей» Вселенной таких некоторых её галактик, которые старше самой Вселенной;

* моя первая заявка в Роспатент: «Нереактивный способ перемещения в околоземном и космическом пространстве и устройство летательного аппарата для реализации этого способа», то есть принципы работы и устройства настоящего космического корабля типа «летающий диск»;

* и моя вторая заявка в Роспатент: суперсильный «Кольцевой электромагнит»;

* я считаю эту мою вторую заявку в Роспатент ещё и дополнением к моей заявке первой, как положением об аппарате создания невесомости корабля;

* и в Четвёртой части – положения против религиозных обмана и ненависти, против еврейского религиозного нацизма и христианства как его части, как его идеологического и расслабляющего оружия против неевреев.

    © Copyright Y. L. Grodetsky (Ю. Л. Гродецкий), 2019.
    All rights reserved.

Предисловие

Автор о себе

Уважаемый читатель! Вы раскрыли мою книгу, над которой я работал почти 50 лет. Все эти годы – это годы постоянного, ежедневного, почти беспрерывного, с утра до ночи обдумывания её тем, споров с самим собой, с учебником марксистско-ленинской философии и с любыми текстами вообще, затрагивающими её темы, – это годы добровольной и тяжёлой неволи.

Но все мои трудности и проблемы, связанные с написанием этой книги, были далеко не только творческими и добровольными. Из-за этой книги я поломал свою жизнь, обратившись 19 августа 1972 года в посольство США с просьбой о политическом убежище, когда находился в Мексике на гастролях в составе оркестра Ленинградского Государственного Мюзик-Холла. Я совершил этот побег, чтобы написав эту книгу не погибнуть в тюрьмах или психиатрических больницах СССР, через которые, как известно, прошло очень много противников идеологии и режима власти коммунистов. Поломал я по своей глупости также и жизнь своего коллеги по оркестру – тромбониста Александра Иванова, подтолкнув и его к побегу, о чём всегда очень горько жалею и из-за чего всегда очень чувствую свою вину перед ним и перед его матерью, не пережившей потрясения от его побега и заключения. Поломал я также служебные заслуги и персональную пенсию своего отчима, карьеры своего брата по матери и сестры своей жены. Резко изменилось и отношение учителей к двум моим сыновьям в школе как к сыновьям изменника, – они сразу же подверглись грубости и оскорблениям. Подвёл я своим побегом, конечно, и свой театр, и нескольких руководителей всей нашей концертной организации. Вспоминая сейчас свою жизнь, я не могу представить себе, как я мог совершить тогда такой безумный поступок.

В значительной мере из-за этой книги, а также из-за своего душевного, совершенно подавленного, перевёрнутого, разрушенного, сильнейшего стрессового состояния, близкого к самоубийству или сумаcшествию, вызванного этим своим поступком, я выехал из Нью-Йорка в Вашингтон, пришёл там в Советское посольство и попросил вернуть меня в СССР всего через восемь дней после побега. На следующий день так же поступил и мой товарищ.

Принимая решение вернуться в СССР, я чувствовал, что оставшись в США я не только не напишу свою книгу, но и не выживу вообще, не переживу этого невероятного шока разрыва с семьёй, не переживу чувства вины перед всеми своими родными, особенно перед своими детьми.

Вскоре после возвращения в Ленинград мы оба были арестованы КГБ (20 сентября 1972 года) и обвинены по статье 64 Уголовного Кодекса – измена родине, пункт «А» – отказ от возвращения из-за границы. Этот пункт этой статьи определял наказание от 10 до 15 лет заключения и до расстрела. Но поскольку мы всё-таки вернулись, вернулись сами, без всякого давления со стороны советских властей, что явилось смягчающим вину обстоятельством, плюс мы ничего не скрывали от следствия (а нам и нечего было скрывать), плюс наш поступок был широко известен на Западе, плюс режим власти в СССР (при Л. И. Брежневе) был к тому времени значительно более мягким, чем в предыдущие годы, то мы получили по суду приговор, определяющий наше наказание ниже низшего его предела – я получил 4 года, а мой товарищ получил 3 года заключения в трудовых лагерях строгого режима как особо опасные государственные преступники. (После крушения власти коммунистов этот пункт этой статьи УК был отменён.)

Вот так, двое простых парней – музыкантов, убежали из «большой зоны» (так называли нашу страну заключённые), сказали для западных СМИ на пресс – конференции после побега несколько довольно резких слов об отсутствии свободы в СССР, через несколько дней после этого в полной панике прибежали назад «сдаваться», и за это получили по расстрельной статье УК, по нескольку лет заключения в трудовых лагерях строгого режима и клеймо особо опасных государственных преступников и изменников родины! Таков был один из моментов, характеризующих режим власти коммунистов в один из самых мягких периодов этого режима. А мой пожилой следователь, тоскующий, видимо, по старым сталинским временам, говорил мне с досадой на допросах: «В своё время я расстрелял бы вас за ваши слова», которые мы сказали на той пресс – конференции.

На суде мы, конечно, должны были признать себя виновными в измене родине, хоть это и было очень тяжело, чтобы не получить гораздо более суровое наказание. Но я считаю наш приговор несправедливым прежде всего в том смысле, что в нём смешаны понятия родины и государства, которые есть понятия очень разные. Любая страна может иметь любые различные формы своего государства, но как родина для своего народа она остаётся всегда одной и той же. И мы убежали ведь не от родины, а именно от коммунистического государства. Поэтому нас нельзя было считать изменниками родины. После революции 1917 года огромная масса людей России не только покинула страну, но даже воевала против новой власти, и нельзя же их из-за этого считать изменниками родины! Их по справедливости можно считать лишь противниками нового государства, его идеологии и власти. Они считали себя патриотами России и действительно являлись ими. Также и нас по справедливости можно было считать лишь противниками идеологии и власти коммунистического государства, не более. Себя лично я всегда чувствую и считаю патриотом своей Родины – России и русским националистом. И книгу свою я писал для пользы не только всех, но прежде всего для пользы своей страны и её народа; и не только потому, что моя страна больше всех других в мире пострадала от власти коммунистов, но прежде всего потому, что эта страна – моя, и её народ – мой. Я всегда чувствую и считаю себя частью своей России, всего российского народа и своей русской нации, и этим я всегда счастлив и всегда горжусь!

Расскажу теперь вкратце о своём пребывании в заключении.

Вскоре после суда нас привезли (весной 1973 года) в мордовские лагеря у посёлка Потьма: меня в 19-й, а Александра в 17-й. По дороге в лагерь, в лагере и в столице Мордовии – городе Саранске, куда меня один раз вывезли из лагеря, на меня оказывали сильное давление с целью заставить сотрудничать с КГБ, то есть быть информатором, или «стукачом» среди заключённых. От этих предложений я постоянно и совершенно категорически отказывался. В результате, во-первых, офицер КГБ в тюрьме города Саранска сказал мне, что за отказ от сотрудничества мне не будет разрешено жить в Ленинграде после отбытия заключения. Эти его слова в конце нашего напряжённого и нервного разговора моментально поменяли всё моё положение и поломали все мои надежды и планы на дальнейшую жизнь в своей стране. Поэтому я сразу же решил вести себя так, чтобы после заключения мне возможно более легко разрешили выехать с семьёй за границу. То есть я решил возможно более резко принять такую линию поведения, которая в лагере называется «отрицаловкой». И я начал с того, что тут же заявил этому офицеру: «Тогда я буду прописываться в Лондоне»; и он ответил: «Я думаю, Лондон вам дадут скорее, чем Ленинград». И во-вторых, меня поставили в лагере на самую тяжёлую работу – кочегаром у одного из трёх паровозных паровых котлов, два из которых работали и обслуживали теплом лагерный завод, лагерные бараки и посёлок вокруг лагеря (через несколько месяцев, правда, меня перевели на более лёгкую работу, так как и я попросил администрацию об этом, и сама администрация видела, что эта работа у котла, очень ответственная и важная для лагеря и посёлка, мне не по силам и что я справляюсь с ней недостаточно успешно).

Другими большими событиями моего заключения были следующие. В одно из воскресений апреля 1974 года администрация лагеря объявила, что в этот день будет проведён так называемый «Коммунистический воскресник». Это означает, что несмотря на выходной день, всем людям предлагалось «добровольно» выйти на свою обычную работу и отработать этот день бесплатно. От выхода на работу отказались человек 15, в том числе и я. Администрация собрала всех отказников в своём штабе и начала вызывать нас по одному в кабинет начальника лагеря для выяснения причины нашего отказа. Когда моя очередь уже приближалась, я решил подойти к приоткрытым дверям кабинета и послушать ответы заключённых, чтобы лучше подготовить объяснение и своего отказа. Но я сделал это довольно поздно и почти все молодые заключённые уже прошли, а те, которые ещё остались, – в основном старики, сидящие ещё за войну, и лишь пара людей молодых, попавших в лагерь за какие-то смелые и серьёзные диссидентские дела, – очень осторожно и благоразумно объясняли свой отказ то ли болезнью, то ли усталостью. Эти ответы стариков мне были понятны, но такие же ответы этих молодых зэков меня очень неприятно удивили и раздражили. Я вошёл в кабинет последним. За столом сидело несколько офицеров. На вопрос начальника лагеря: «Почему вы не вышли на коммунистический воскресник?» – я, находясь уже в довольно нервном состоянии, решился вдруг на отчаянный поступок. – Пользуясь формальной добровольностью этого воскресника и формальным правом иметь любые убеждения, плюс стараясь поддерживать выбранную мной линию поведения (на будущий выезд из СССР) и преодолевая, конечно, некоторую робость, ответил совершенно откровенно: «Я не разделяю коммунистическую идеологию, и поэтому не хочу участвовать в коммунистических мероприятиях». К моему удивлению, начальник не обрушил на меня сразу же никакого террора, спасибо ему за это, он лишь сказал: «Ну что ж, предельно просто и ясно. Можем лишь посочувствовать вам из-за ваших заблуждений. Можете идти». Скажу Вам честно, читатель, что я вышел из кабинета гордясь собой, своей победой над робостью и над этими офицерами так же, как гордился после каждой из многочисленных «бесед» с КГБ, на которых меня пытались склонить к сотрудничеству. Но этот мой ответ в штабе всё же, конечно, не прошёл для меня бесследно. Во-первых, как я потом узнал, меня стали считать одним из самых опасных заключённых. (В связи с этим я вспоминаю один смешной момент. – В этот же день воскресника, уже ближе к вечеру, иду я по одной из лагерных дорожек и вдруг вижу, что мне навстречу быстро идёт заключённый Кронид Любарский, очень известный диссидент и учёный, который тоже не вышел на воскресник. Он выглядит очень возбуждённым, машет мне руками и улыбаясь кричит: «Юра, Юра, идите скорее сюда, я вам что-то покажу!» Он приводит меня в наш общий барак, и там в его прихожей он указывает мне на висящий на стене новый плакат, на котором написано: «Они позорят наш отряд: Любарский, Гродецкий». И мы вместе вдоволь похохотали тогда над этим плакатом. Я не знаю, как объяснил свой отказ от воскресника Любарский, но, наверно, он тоже сказал этим офицерам что-то резкое, ведь из нескольких отказников из нашего отряда начальство отметило только нас двоих как «позорящих отряд».) И во-вторых, на мою вину за этот мой ответ в штабе вскоре наложилась ещё одна вина, что и привело к серьёзным последствиям. Какой же была эта новая вина? – В течение одной из «бесед» с молодым офицером КГБ, приблизительно моим ровесником, я как-то несколько расслабился из-за нашего почти равенства по возрасту, и поэтому кроме обычных открытых высказываний своих продемократических, антитоталитарных взглядов, присущих, как мне казалось, многим молодым людям того времени, я довольно опрометчиво позволил себе дать ему добрый совет – как можно скорее покинуть службу в КГБ, так как власть коммунистов необходимо более или менее скоро рухнет из-за противоестественности их идеологии, и если падение их власти будет связано с большими общественными волнениями и ему в ходе подавления этих волнений придётся по приказу уничтожить политзаключённых, то он потом может сильно пострадать за это от новой власти. На это молодой офицер ответил так: «О, вы уже даже меня начинаете агитировать! Мы вам климат поменяем!» И действительно, в конце октября 1974 года меня этапом из Мордовии через Москву переправили в Пермскую область, Чусовской район, где зима гораздо суровее, лагерь 37.

Во время этого этапа один из моих попутчиков (Петров, имени его, к сожалению, не помню) сказал мне, что демократическая оппозиция впервые установила «День политзаключённого в СССР» – 30 октября 1974 года, что на это нужно отреагировать движением за признание нас именно политзаключёнными, а не уголовниками, и что в рамках этого движения нужно писать в Верховный Совет требования о переводе нас на статус политзаключённых и на менее жёсткий режим нашего содержания, который не должен включать в себя такие положения, как: принудительный труд, стрижка наголо, хождение строем, ношение на груди именного ярлыка и различные ограничения, связанные с перепиской и свиданиями с родственниками, посылками от них, получением и передачей информации и тому подобное. А так как официального перевода нас на статус политзаключённых, конечно же, не будет, то нам нужно переходить на него самовольно. И вот, прибыв в лагерь, я только один раз вышел на работу, а на следующее утро я подал заявление администрации об отказе от работы, объясняя это требованием признания меня политзаключённым и вредностью их производства. Должен признаться, что сделать такой резкий шаг мне помогла не только выбранная мной линия поведения, но ещё именно очень большая вредность их производства, – воздух внутри завода был весь насыщен пылью какого-то стеклянного или химического порошка, который специальными машинами засыпался в тонкие трубки нагревательных элементов для электрических утюгов. А я-то мечтал ещё когда-нибудь поиграть в оркестре, пусть хоть и только в любительском, и для моего тромбона мои лёгкие должны ведь быть вполне чистыми и здоровыми. В результате отказа от работы я сразу же был заключён в маленькую внутрилагерную тюрьму, в которой с редкими перерывами на один – два дня я находился примерно с середины ноября 1974 года по середину марта 1975 года на режимах то ПКТ (помещение камерного типа), то ШИЗО (штрафной изолятор). Это режимы пониженного и ещё более низкого питания. В один из этих коротких выходов в лагерь из этой тюрьмы я познакомился с заключённым Яковом Михайловичем Сусленским. Он предложил мне принять участие в движении за самовольный переход на статус политзаключённых, и я ему сказал, что я это уже сделал, за что и сижу в ШИЗО. Через несколько дней и он за самовольный переход на этот статус оказался в этой же внутрилагерной тюрьме, в соседней камере. В начале марта нас двоих вывезли из лагеря в какой-то ближний городок, где нам устроили моментальный, закрытый и без защитников суд по обвинению в злостном нарушении режима содержания. Приговор этого суда определил наш перевод на более суровый режим содержания – крытая тюрьма до конца срока. Так мы с ним оказались в тюрьме города Владимира приблизительно в конце марта – начале апреля 1975 года. Я находился там почти до самого освобождения, – лишь за один месяц до конца срока заключения меня этапом переправили в Ленинград, опять в следственный изолятор КГБ, откуда я и был освобождён 20 сентября 1976 года.

Во время своего пребывания в тюрьме города Владимира, я попросил своего сокамерника – Я. М. Сусленского, который после заключения собирался выезжать в Израиль, прислать мне из Израиля «липовый» вызов от какой-нибудь «моей» несуществующей «тёти Песи» и для этого дал ему нужные метрические данные мои, моих жены и детей. Моё стремление выехать из СССР было значительно усилено моим общением с сокамерниками, которые говорили мне, что, конечно, за отказ от сотрудничества с КГБ, плюс за всё моё поведение в заключении – открытое выражение своего несогласия с коммунистической идеологией, самовольный переход на статус политзаключённых и вообще нестановление «на путь исправления» – мне не только не позволят жить в Ленинграде, где жила моя семья, но вообще не дадут жить спокойно и в любом другом месте, что КГБ всегда ищет любые предлоги для того, чтобы посадить ещё раз таких бывших политических заключённых.

При освобождении мне было сказано, что через несколько дней я должен буду приехать в город Лугу Ленинградской области, найти там какое-нибудь жильё, явиться в милицию для регистрации, и что милиция будет осуществлять надо мной административный надзор в течение двух лет. Я уже не очень помню все требования этого надзора, но приблизительно там было следующее:

• один раз в неделю по средам я должен являться в милицию для регистрации;

• каждый день с 9 часов вечера до 6 часов утра я должен находиться по месту жительства;

• не имею права посещать ресторан, кафе и вокзал;

• имею право выезжать в Ленинград к семье один (или два?) раза в месяц, но только по особому разрешению начальника милиции;

• за одно нарушение этого надзора в течение года я получу наказание в виде его продления ещё на один год (и, кажется, какой-то небольшой денежный штраф);