Прорыв

Ну, как же не послана она? Ну как же не пылкая жрица Богини Любви? Ну как же у нас не общий радостный праздник?

Естественно, мы начали целоваться, горячо, безоглядно, в полнейшем восторге. И это было как музыка, и не было даже оттенка ощущения какого-либо предательства, обмана…

Теперь, вспоминая, я искренне и честно пытаюсь понять. Думаю, что это нужно, необходимо понять, осмыслить, чтобы знать, наконец: в чем же он, секрет правильной жизни, свободной, счастливой, незамутненной благоприобретенными глупостями. Где, в чем разгадка божественного прорыва?

И думаю: почему? Почему Лена была такой мертвой и странной накануне на танцплощадке, и почему теперь все лилось так естественно – она была живой, доброй, искренней и свободной? Почему и у меня не было ощущенья измены? Странно, но его нет и сейчас…

Ах, как мечется беспокойно, как тщится ум ворваться задним числом в ту волшебную нашу обитель, как хочет он немедленно навести стройный, привычный порядок… Стройный и мертвый. Убийственный.

А ведь на самом деле: что странного?

Ведь измена – это измена прежде всего себе самому, измена собственным чувствам своим, данным тебе природой. Измена гармонии чувства и разума – ложь. Когда торжествует гармония, а лжи нет – нет и измены!

«Прелюбодеяние», избегать которого необходимо, следуя заповедям Христа, это, я думаю – измена Любви истинной, Любви Христовой, а вовсе не той, какую закрепляют своими подписями и штампами в паспорте земные «управители жизни». Опасна не физическая измена – опасна измена чувствам своим и предательство. Пребывание в безлюбом браке, совокупления не по любви, а «по долгу» или за деньги – разве не это прелюбодеяние? Прелюбодействует муж, совокупляясь с женой своей без любви – это да. Любящий же не прелюбодействует никогда!

А любовь явно торжествовала у нас в тот вечер, я чувствовал. Только не нарушить гармонию, не унизить ни ту, ни другую, ни самого себя, не оскорбить! Творить добро и – дарить.

…И вот сподобился я лицезреть божественную, упругую и нежную грудь Лены, совершенно жемчужную на фоне остальной загорелой кожи. Тоже прекрасную, как и у Гали. Молодая женская грудь, искуснейшее, совершеннейшее из творений природы – что может сравниться с ней в притягательности и совершенстве? Предмет безусловного, благоговейного поклонения, шедевр из шедевров Создателя, гармоничнейшая из природных форм…

И чуткие малиновые ягоды сосков, набухающие в центре слегка коричневатых кружков на вершинах жемчужных холмиков, казалось, не только мучительно притягивали меня, но сами стремились ко мне, дразня задорной, таинственной нежностью… Я гладил, ласкал это чудо, я в ослепительном, детском восторге брал губами живые ягоды – восхитительные, чуть-чуть солоноватые и пахнущие чем-то забытым, детским…

Но вот вдруг она сказала:

– Я еще маленькая…

– Что-? Что ты сказала? – не понял я.

– Я еще маленькая…

Вот оно что, понял я. И переспросил. Она подтвердила. Да, девушка. Девственница… Не было, не было еще в ее жизни Главного Первого Праздника, вот ведь какое дело…

3

Да, именно так. Не очень-то весело, конечно, мне было узнать, насколько серьезное испытание мне предстоит… Но и мысли не возникло от испытания этого отказаться. По всему видно было, что Лена согласна, хочет этого и мне доверяет. Возможно ли было для меня малодушно скрыться?

Конечно, вопрос целомудрия, как и вопрос измены, всегда волновал людей, тут много ломалось копий. Господи, сколько же мучился над этими вопросами и я когда-то! Ну, вот – еще раз – измена… Как мучительно ревновал я первую свою любовь, как дико ревновала и она! И что же? Нет чистой радости во мне при воспоминании о наших встречах, не было тогда настоящего счастья! Я, конечно, благодарен ей, своей первой любви, а также и судьбе за то, что у нас тогда было, потому что понимаю: через такое нужно было пройти! И все же не о ней вспоминаю сейчас с особенной благодарностью, нежностью и любовью. Нет!

Бывают встречи – пусть даже короткие, – когда Богиня Любви воистину осеняет двоих и когда нет ни ревности, ни соперничества, ни страха. Говорят, что любовь ходит рядом со смертью. Нет! Она ходит рядом с бессмертием! Это ревность ходит рядом со смертью. Ревность и слепой эгоизм. Именно ощущение Вечности, великого бессмертия Вселенной, торжествующей Жизни присуще настоящей Любви! Истинная любовь понимает: жизнь вечна, хотя тело и бренно! И может быть не столько в пылкой душевной, так называемой «платонической» любви, сколько в прекрасные моменты соединения тел, в высшие мгновения близости, в те самые мигиполета, не понятые до сих пор ни медициной, ни даже философией, мы прикасаемся к великой тайне Бессмертия! Так какой же страх может быть, когда мы имеем дело с бессмертием? Какой расчет, если речь – о вечном?

Что такое «измена», «ревность», если любовь сама по себе – объединяющее чувство, на котором построен мир, если она – высшее выраженье добра? Измена, ревность… Не голым ли эгоизмом живы эти примитивные, унижающие человека чувства – и того, кто ревнует, и того, о неверности кого беспокоятся? Неискренность чувств, страх, скованность, сознание ничтожества своего, неуверенность – вот паутина, из которой несчастное человеческое существо взывает о верности! Верности чему? Его, трусливого, эгоизму? Его тщательно скрываемому ничтожеству? Его ограниченности?

Да, человек должен отвечать за свои чувства. Но он не менее того должен быть честен в них. Какая польза в натужной «верности», в неискреннем самоограничении, в тупом следовании случайно выбранному однажды или указанному кем-то пути? Любовь прекрасна только тогда, когда она исходит от свободного человека. Нет ничего ненадежнее, противоестественнее и эгоистичнее, чем «любовь» беспомощного раба. Свои нерешенные проблемы и беды, свою гнетущую пустоту раб всегда тщится переложить на того, кто позволяет ему себя «любить». Раб никогда никого не ценит, кроме одного человека – себя самого. Но если хорошо разобраться, то и себя в глубине души он на самом деле вовсе не ценит. В глубине души он очень хорошо видит, кто ичто он на самом деле есть. В глубине души раб, конечно же, не любит, а ровно наоборот – презирает и ненавидит себя… Хотя и жаждет, как животное, выжить, выжить, выжить! Так как же он может любить другого? Он ведь даже не имеет представления о том, что это такое – любовь…

Потому-то «любовь» раба никогда не сопряжена с уважением к предмету любви. Наоборот! На самом деле раб всегда ненавидит предмет своей «любви»! Ненавидит – потому что страдает, завидует и – боится… «Так не достанься же ты никому! Не достанься тому, кто лучше меня! Пусть погибнет весь мир, раз я не сумел вписаться в него, преодолеть свою мерзость, взять от него то, что мне так хотелось! Пусть всем будет еще хуже, чем мне, несчастному! Гори огнем все на свете, раз оно не принадлежит мне…» Вот она, ревность.

В рабской любви никогда нет уважения, в ней всегда кто-то унижен – либо «любящий», либо «любимый», – а, следовательно, в любом случае унижены оба. И всегда в рабской любви самое главное – расчет. Мелкий, шкурный расчет. И страх.

Вот потому-то с благодарностью высшей, с радостью и волнением я вспоминаю всегда тех женщин, которые шли на сближенье со мной пусть даже и «легкомысленно», но – неравнодушно! И – без расчета! Потому что хотели этого! Искренне хотели – именно его, именно сближения, а не каких-то «результатов» его, и не вообще мужчину хотели, а именно – меня! То есть честно следовали святому зову природы. То есть, как и я, чувствовали: нет ничего естественнее, ничего ценнее, чем сближение любящих тел и душ! Оно свято, это приобщение к Песне Жизни! Если, конечно, человеческое достоинство соблюдено, и если нет самого страшного, самого губительного для любви – лжи.

4

Так рассуждал я тогда, так считаю и теперь, понимая все же, что никогда, пожалуй, не поставить тут последней точки – всегда каждый вынужден будет решать этот вопрос для себя.

Но, вот, ко всему прочему, Лена, то есть первая фрейлина, то есть оставленная мне в наследство, желанная и, как я надеялся, освященная моей индианкой молодая милая девушка оказалась еще и девственницей…

Да, удивительно, конечно, что природа создала эту странную живую загородку, прорываемую мужчиной при Первом Соитии. Конечно, наворочали вокруг этого множество условностей, мифов, но что-то не видится особой многозначности в этой чисто физической, материальной преграде. Кроме, пожалуй, одного: не играет ли этот кусочек нежной плоти роль все же не столько биологической, моральной, социальной, сколько нравственной роли?

Играет, конечно, играет! Для девушки это соитие – первое. Это – весьма и весьма важное событие в жизни будущей женщины, тем более важное, что происходит «импринтинг», то есть «впечатывание», то есть как всякое начало, это начало определяет дальнейшее… А потому – внимание! Уважайте, люди, этот святой акт в вашей и чужой жизни! Не штамп в паспорте уважайте, не звон церковных колоколов, а – НАЧАЛО. Приобщение девушки к «взрослой» жизни. То есть импринтинг. Потому что как начнется, так и продолжится… Вот с такой трактовкой наличия святой «девственной плёночки», я полностью и абсолютно согласен.

И вот теперь, видимо, мне предстояла ответственная миссия с Леной…

Милая моя креолка! Я встал перед новой проблемой! Судьба нарочно подсунула ее мне. «Ты считаешь себя свободным? Так будь же им до конца. Как ты поступишь в таком вот случае?» – словно бы задал мне вопрос мудрый сфинкс, охраняющий врата Рая.

Слава Богу, что я не ощутил тревоги, стыда, боязни провала, услышав признание Лены. Не стал рвать на себе волосы и не пал на колени, прося прощения и умоляя освободить меня от дальнейших безнравственных, безответственных действий, не закутал ее тотчас же в легкомысленно скинутые одежды… Наоборот! Я ощутил гордость, хотя и полностью осознал груз ответственности перед предстоящим Актом. Я был благодарен ей за доверие, преисполнен нежности, доброты и… решимости!

Правда, признавшись и, похоже, согласившись, она все же не решалась именно сегодня остаться на всю ночь, говорила, что ей обязательно, обязательно нужно сегодня уйти… Но решительность ее, скажем так, была не очень уверенной. К тому же натикало уже два часа ночи.

И я еще раз предложил ей остаться, торжественно пообещав, что в эту ночь – пока! – лягу на другую кровать. И она согласилась.

– А Галя девушкой была? – спросила вдруг она.

– Нет, – ответил я, понимая, что стоит за этим вопросом.

– Ей легче, – вздохнула Лена, и нетрудно понять, что еще более расположила меня к ней спокойная решимость, которая явно была в ее вздохе.

– А как ты пишешь? С чего рассказы начинаются? – спросила она еще, переходя, наконец-то, на «ты».

Я, как мог, объяснил.

Эта ее спокойная доброта, желание сблизиться по-человечески и полная ненужность уговоров и лжи с моей стороны как раз и создавали то духовное единение, ту необходимую нравственную подготовку, которая совершенно необходима, если она действительно решила доверить мне «самое дорогое».

Должен признаться, что два таких события в жизни моей уже состоялось, двум девушкам путевку в жизнь я дал. А некоторым из тех, кому такая путевка была совершенно необходима, дать не смог. И вовсе не по причине физической, а по причине моральной… За что теперь остро ощущаю свою вину. Не смог выполнить свой мужской долг, хотя – как уверен теперь – мог и должен был!

Совесть мучает особенно за одну… Ко времени нашего знакомства ей было уже 27 лет: прекрасное, доброе русское лицо, светлые длинные волосы, женственность, мягкость во всем облике. Но, увы… Она сама в глубине души считала себя «неполноценной» именно потому, что была девственницей, и это стало для нее уже настоящим горем, источником многих комплексов и даже болезней… И рада была бы расстаться со своим «недостатком», но теперь это стало для нее препятствием почти непреодолимым. Так случилось в ее жизни – как она в конце концов сама мне поведала, – что любила мужика молодого, женатого – давным-давно, когда было ей восемнадцать, – но когда дошло у них до решающего момента, тот испугался. «Не стал брать на себя ответственность, – сказала мне с оттенком презрения. – Слинял. Боялся, что это карьере и семье его повредит, боялся, что я ему навязываться буду…» Кто тут виноват – она или он, – конечно, вопрос. Но тогда, очевидно, и произошел у нее «импринтинг»… Потом никак не могла ни в кого влюбиться по-настоящему, а без любви отдавать «самое дорогое» не хотела кому попало… А потом решилась. Однако… Как только подходило к «решающему моменту», вспоминалось ей прежнее – «импринтинг»! – так и ожидала, что очередной «герой» испугается, не будет брать на себя ответственность, и… Сама, видимо, его и отталкивала. И вот теперь со мной… Несмотря на вполне юное лицо, фигура ее уже бесформенно расплылась. И дело, конечно, не только в фигуре… Душа ее начала расплываться! Вошло у нее в привычку ездить на выходные и в отпуск в деревню к родным, пить молоко, много спать… А те охотники, которые все же находились, тотчас же и «линяли», как только узнавали о ее положении – странном, неестественном для ее возраста и внешности, казалось бы… И она искренне возненавидела свой «недостаток». Это помешало и мне. Хотя она и нравилась мне как женщина, но… Чего-то не хватило мне тогда для того, чтобы ей на самом деле помочь. Не врач же я в конце-то концов! И – хоть убейте! – не могу относиться к столь святому действу так прозаично. Если бы она на самом деле влюбилась в меня, и если бы я тоже – тогда другое дело. А просто из сочувствия и жалости – извините…

Но теперь, представьте себе, меня мучила совесть.

А таких случаев вообще-то вокруг немало. У меня даже статистика появилась: клинические изменения в теле и душе девственницы начинаются приблизительно к 27 годам…

Так что, вспомнив обо всем этом, я тем более горел желанием исполнить с Леной свой мужской благородный долг! Тем более, что ее доброе согласие уже было. И мне она очень нравилась. Однако, она была еще не совсем готова, и мы спали на разных кроватях.

Так и закончилось наше первое утро.

– Я сама найду тебя, – сказала она, уходя.

– Хорошо, – согласился я смиренно.

5