Тайна послания незнакомки. Исторический детективный роман. Часть 2

Мортон настоял, чтобы они поехали уже на следующий день; он не сказал ему, что после завершения книги им сейчас владеет «послеродовая» депрессия.

Корвуд сначала колебался, затем его охватило почти маниакальное состояние, он шарахался от оцепления до крайнего возбуждения. В конце концов, он решил, что будет готов через час. Можно будет сесть на ночной паром. Случиться, ведь, могло что угодно.

Мортон купил два билета на утренний поезд и на паром до Гавра. Когда Мортон ему сказал, что уезжает, тот сделал гримасу, но не просил взять и его с собой. Более того, он дал понять, что даже на спор не поедет. – Я уже напутешествовался, спасибо-вам-большое. Меня вполне устроит старый добрый ростбиф в Англии.

– Ты имеешь в виду, что у тебя есть другие планы. Как там с кинематографом?

– Скорее всего, послезавтра мы начинаем съёмку «Битвы при Ледисмит»

, но это не имеет ничего общего со мной и Францией.

– Как там горничная?

– Маленькое несносное одноклеточное, вот кто она теперь. Мой приятель с кинокамерой, решил теперь, что он на неё «запал». Отвратительно. Он забрал поднос, на котором был ужин Мортона, чтобы вернуть его в кафе «Агнец Божий». – Я могу найти вам кого-нибудь в агентстве для этой поездки, если уж вам так надо сопровождающее обслуживающее лицо.

– Хоть мне и ненавистно обижать твои чувства, мне никто не нужен.

– Верится с трудом.

– Большую часть своей жизни, я прожил без кого-либо, кто бы прибирал за мной.

– Это было тогда, генерал. Времена меняются. Фрэнк впялился на него циничным взглядом. – Вы остановитесь в приличном отеле?

– Там нет отелей. Там что-то типа деревенской таверни.

– Ну, тогда. Наденьте старый коричневый твидовый костюм. Эти французики всё равно ничего в этом не понимают.

После этой перепалки Мортон не решился позволить Фрэнку собрать его вещи. Он достал из гардероба несколько потёртый саквояж с обитыми краями, положил туда пару рубашек и воротничков и комплект шерстяного нижнего белья – приближался декабрь – и пару чулков и осмотрел комнату, подумывая, всё ли он взял. Да, конечно, ещё фланелевую ночную сорочку. Что ещё может ему понадобиться?

Он решил также взять пластыри – ожидается много ходьбы – и нашёл один в своём рабочем столе, он припомнил, что где-то у него был маленький кожаный несессер с пластырями, очень полезная вещь, потому что в комплекте были и ножницы. Где ж он может быть?

Слева внизу в столе был ящичек, которым он практически не пользовался, но куда складывал вещи, которые ему наверняка больше не понадобятся, но выкидывать которые было жалко. Он взялся за медную рукоятку ящичка и потянул на себя с усилием, тот, почему-то, всегда открывался с трудом. К его удивлению, в этот раз он буквально выпрыгнул назад на него. Он наклонился, разглядывая кучу ненужных предметов, среди которых он рылся. Ближе к днищу нашлась маленькая коробочка, в которой он обнаружил комплект пластырей. Ниже коробочки был только – или должен быть только – пистолет, такой же старый, как и Кольт Нейви, – модель Галланд 450 одноименного известного немецкого конструктора с хитроумным приспособлением под стволом, которое позволяло стволу и барабану отодвигаться вперёд для перезарядки. Пистолет был большой и тяжёлый; он приобрёл его за несколько шиллингов у приятеля Фрэнка, который оказался «в денежных затруднениях». Какое-то время он использовал его как пресс-папье, а потом зашвырнул в ящик.

Сейчас его там точно не было. Он понял, почему ящик в этот раз так легко открылся – масса железа не давила на направляющие.

Он ещё раз осмотрел содержимое ящика, потом и всего стола.

– Джарролд, – произнёс он вслух. Пансо спрашивал его, не украл ли Джарролд какой-нибудь из его пистолетов, и он ответил, что нет. Он совсем забыл про это громоздкое старое оружие.

– Чёрт возьми!

Он написал записку Пансо и попросил Фрэнка отправить её по почте с самого утра. Когда он сообщил Фрэнку о пропавшем пистолете, тот только и сказал:

– Ну, надо же.

Глава 3

Постоялый дом в Хиноне оказался ещё хуже, того, что английские друзья Мортона называли ночлежкой. Внизу было кафе; а на втором этаже находились несколько комнат, в которых, как он узнал позже, отсыпались деревенские пьянчужки. Но это, однако, случалось только по вечерам в субботу, в середине же недели комнаты пустовали – неотапливаемые, грязные, почти голые. В комнате, которую им показали – «лучшая комната» – была номинально двуспальная железная кровать, крашенная и покоробившаяся, с провалившимся посередине матрацем. Простыня была заштопана в полудюжине мест, а затем от этой затеи и вовсе отказались, так что самые последние дырки так и остались не зашитыми. Добавьте к этому подсвечник и умывальник с жестяной крышкой – вот и всё «убранство» комнаты. До туалета нужно было добираться, спустившись в конце коридора на первый этаж по изношенной некрашеной лестнице, выйдя на улицу и пройдя по двору через кучи лошадиного навоза. Там был длинный металлический писсуар и одна кабинка с покрытыми мыльным камнем полом и стенами, и дыркой в полу для испражнений.

– Могло быть и хуже, – пробормотал Корвуд. – Семья хозяина живёт здесь, и всё время пользуется этим же туалетом.

– Да, чертовски опасное местечко для пьяных, – произнёс Мортон. И всё-таки, чувствовал он себя вполне бодро и настроение, испорченное отъездом Таис Мельбур, улучшилось благодаря предпринятым действиям.

Месье владелец говорит, что он затаскивает пьянчужек в комнаты, когда они уже не в состоянии стоять на ногах, но они спускаются, чтобы воспользоваться туалетом и в конечном итоге засыпают в куче навоза.

Да, после такого начинаешь понимать, почему они уезжают в город. Вы в состоянии терпеть это?

Корвуд фыркнул. Цвет его лица стал здоровее, а глаза живее. – В армии я видел несравнимо худшее. Мортон сказал ему, чтобы он настоял на двух комнатах, но это было невозможно. Только одна была прибрана (как что? – подумал Мортон) и мадам не хотела подниматься наверх, чтобы подготовить вторую. Мортон потребовал, чтобы хотя бы одеял было больше и это ему удалось, но нести их наверх ему пришлось самому, он устроил на полу подобие лежанки, на которой мог спать Корвуд. – Не хочу скатываться к середине кровати, чтобы обнаружить, что вы уже там – объяснил он. Корвуд выглядел вполне удовлетворённым, но в полуночной темноте выругался, зажёг свечу и лёг просто на пол. На лежанке было полно клопов.

– Это было ужасно, – сказал Корвуд на следующее утро. Они проснулись с рассветом и отсутствовали, сколько смогли, гуляя по улицам деревни. – Я весь искусан.

– На полу, наверное, было не лучше?

– Да, они переместились со мной вместе с одеялом. Я подумал, что и к вам могли попасть несколько.

– Не так уж много. Для человека, который был съеден живьём, вы выглядите довольно бодро.

Корвуд покраснел. – Всё равно хорошо было уехать куда-нибудь, даже к клопам. Он был весьма молчалив, хотя вместе они провели уже день и ночь, наверное, сожалел о своём признании, которое сделал ранее.

В кафе они съели чёрствые булочки с маленькими колечками масла и кофе с молоком. В кафе начали заходить деревенские мужики и разглядывали их.

– Похоже, на нас можно что-то заработать.

– Они ничего не покупают. Месье постоянно гонит их прочь.

Деревенские выглядели неинтересными. Дородные, с красными лицами, это были в основном сельскохозяйственные рабочие или мелкие фермеры и их руки свидетельствовали о том, чем они занимаются. Мортон подумал, что вряд ли они были где-нибудь дальше десяти миль от деревни. У половины на лице было выражение большой хитрости, у остальных – огромной глупости. – Я видывал людей, выглядящих получше даже в четвёртом классе парохода для иммигрантов, – произнёс он.

– Иммигранты, это те, у кого хватило ума уехать.

Они арендовали трясущуюся однолошадную бричку, чтобы найти место, где останавливались Химпл и Крам. Мортон спросил владельца кафе, но тот ответил, что ничего не знает об «английских милордах». Корвуд выразил предположение, что тот ничего не знает, потому что Химпл у него не останавливался.

– Он, должно быть, увидел, что из себя представляют комнаты.

Лошадь оказалась на удивление резва и рысью возила по немощёным дорогам бричку, из-под колёс которой в стороны разлетались шматки грязи после недавно прошедшего дождя. На каждой ферме, на каждом перекрёстке, где им попадались люди, Корвуд спрашивал об английском милорде, который рисовал, и повсюду, экспрессивно жестикулируя, им давали невразумительные объяснения, которые, как понял Мортон, Корвуд понимал только частично. Он сам неоднократно повторял для себя фразу милорд, который рисовал, которая для него звучала как «миилор, кот рис овал», пока не научился её произносить. И даже сам попытался сказать её женщине, стоявшей у плетёной изгороди и смотревшей на них, проезжающих мимо; ответ её был многоречивый и совершенно не понятный.

– Думаю, лучше вам задавать вопросы – сказал Мортон.

– Так всегда происходит – вы составляете в уме вопрос, а ответ возвращается к вам как вывернутый наружу зонтик в сильный ветер. Я не стану притворяться, что понимаю всё, что они говорят. Бричкой управлял Корвуд, и пальцы его умело держали вожжи. Он постукивал ими по крупу лошади. – Местный акцент просто ужасный.

– У вас неплохо получается.

День стоял холодный, но было сухо. Слабый солнечный свет согревал их спины; по голубому небу мазками побелки тянулись редкие облака, а ряды тополей вдоль дороги медленно помахивали своими верхушками на ветру, как неуверенные танцоры. Корвуд сказал, что сюда приезжает много художников. Мортон спросил его, почему.

– Здесь очень живописно.

– Что это значит?

– Ну, знаете – много старых церквей и предметов, крестьяне в причудливых костюмах – всякое такое.