Кривые треугольники – 2

Звук хлопнувшей двери резко выбросил Лауру из мечтательного оцепенения. Она испуганно вздрогнула и растерянно огляделась. Наступившие сумерки заполнили комнату густой темнотой. Угли в камине тлели, тихо шурша. А за окном пел свою монотонную, заунывную песню дождь, тихонько играя каплями на крышах в такт своей песне. Оглядевшись и поняв, что находится в гостиной, Лаура поняла, что задремала. Приглушенные закрытой дверью голоса разбудили ее окончательно, выведя из сладостного забвения и обрушив ужасную действительность. Лаура поставила недопитую бутылку, которую она во сне прижимала к груди, на пол. И опираясь на подлокотники, встала, сделав над собой усилие, с невероятным трудом. Она постояла немного в спокойном оцепенении, пытаясь прийти в себя. Голова ужасно кружилась, а ноги казались ватными.

Широкая полоса света легла из открывшейся двери на пол, выхватывая их темного пространства часть комнаты.

– Лаура? – встревожено позвал голос Орландо.

И она бросилась к нему молнией, забыв о своем недомогании.

– Орландо! – подбежав к нему, Лаура бессознательно обняла его. Но, поняв, что делает, крайне смутилась и отступила на шаг, не зная, куда себя деть от неловкости и волнения. Но Орландо удержал ее холодные руки в своих больших теплых ладонях, нежно сжав их.

– Ты нашел Синтию? Скажи мне, ты нашел Синтию? – прерывающимся от волнения и вновь захлестнувшей ее с новой силой тревоги, спросила Лаура.

– Да, я нашел ее, – тихо ответил Орландо.

– Правда? – восхищенно воскликнула Лаура, – Где же она? Она, наверное, совсем промокла и замерзла. Нужно приготовить ей теплую ванную и… и… еще не знаю что, – вне себя от волнения, нервно, быстрым потоком говорила Лаура, – Но где же она? Нужно привести ее сюда и согреть у камина.

Лаура бросилась к двери, но Орландо неумолимо удержал ее, не выпуская рук.

– Постой, Лаура. Ее здесь нет, – виновато сообщил Орландо, – Я нашел ее, но она не захотела вернуться.

– Я знала! Я знала! – несчастно прошептала Лаура, и из ее глаз градом посыпались слезы.

– Не беспокойся! С Синтией все в порядке, – пытался утешить Орландо, сходя с ума от ее слез, которые приводили его в отчаяние, – Не беспокойся! Я дал ей денег на билет и отправил к своим друзьям в Майами. С ней все будет хорошо! – настойчиво убеждал он вкрадчивым голосом, словно втолковывая ребенку, – Она обещала тебе позвонить сразу же, как приедет. Не беспокойся! Мои друзья позаботятся о ней, и о ее ребенке…

– Почему?! Почему?! – не сдержав напряжения, закричала Лаура.

– Ну, не надо так! – уговаривал Орландо, – Обещаю тебе, все будет хорошо…

– Нет, не будет! – закричала Лаура, не сдержав напряжения, раздраженно вырвав свои руки из его рук, – Не будет! Потому что ты лжешь мне! Ее ребенок – это твой ребенок! Я не могу и не хочу стоять между вами. Она никогда не вернется!

– Лаура, я не понимаю, что ты хочешь сказать, говоря о ребенке Синтии. – его лицо помрачнело, стало суровым.

– Не понимаешь, да? А что ты скажешь о своем испуганном глупом лице в тот момент, когда увидел Синтию?

– Я был удивлен! Но не напуган. Удивлен, что у моей красавицы жены подруга похожа на бледное, бесформенное привидение.

– Не смей! Слышишь, не смей даже словом чернить Синтию! Такой жалкой, бледной и бесформенной сделал ее ты, теми страданиями, которые причинил ей!

– Лаура! О чем ты? Я, в самом деле, ничего не понимаю. Я увидел Синтию сегодня в первый раз, здесь! Успокойся! Прошу тебя, солнышко, тебе нельзя так переживать. И уверен, зайчонок, что твой доктор не одобрит употребления алкоголя.

Орландо решительно попытался обнять ее, но Лаура проворно отскочив, ощетинилась, словно дикая кошка.

– Не смей меня называть этой сладкой, ничего не значащей для тебя чушью!

– Ну, зачем ты так, Лаура, я называю тебя ласково со всей любовью!

– Да? А всех остальных, кого так называешь, ты тоже любишь! Кассирша в магазине – лапонька. Молочница, которая приходит по утрам – кисонька. Служанка – солнышко. Жозефа – сокровище. А Клелия в особом почете – она малышка, малютка, зайчонок, и даже девушка, которая приносит почту – голубка! Да любую, хотя бы просто встречную, случайную прохожую ты готов одарить своей идиотской улыбкой. Шесть на девять, будто рекламируешь зубную пасту, и назвать чем-нибудь приторно сладким: цветочек, пушечек, котёнок, цыплёнок, слонёнок… – и тут она заметила, что Орландо весь трясется от смеха, который наполняет всю комнату бархатным баритоном, сладким и тягучим, как выпитое ею вино.

– Ты ревнуешь! – ласково осведомился он, поставив диагноз ее разъяренному состоянию.

– Вовсе нет! – гневно воспротивилась Лаура и, сморщившись, с преувеличенным отвращением в голосе, заявила.

– Какая мерзость! Мне просто противно от всего этого!

Лаура резко сорвалась с места и попыталась уйти, но он, перехватив ее за талию, страстно прижал к себе. Дикая, безудержная ярость охватила ее. И она набросилась на него с кулаками, нанося удары невпопад, суматошно, куда придется, со всей силой гнева, что накопился в ней. В начале он, словно играя, увертывался с язвительной улыбкой на губах от ее маленьких легких кулачков, но вскоре ему надоело это неуважительное отношение к его персоне, и он, перехватив ее запястья, с осторожной безжалостностью завел ее руки за спину, настойчивым кольцом своих рук прижимая к себе. Она со всей силы злости пыталась вырваться, но словно в смирительной рубашке, чем больше она сопротивлялась, тем неумолимее затягивался жесткий узел. Обессилев, Лаура обмякла и, если бы не его руки, твердо удерживающие ее, она бы упала. Нежно удерживая ее, он нашел ее губы губами. Она положила свои руки на его плечи, желая оттолкнуть, но вместо этого ее пальцы стали поглаживать стальные мускулы его предплечий, поползли вверх и зарылись в его мокрые после дождя, растрепанные, упрямые волосы. Неожиданное оглушительное чувство неги захватило все ее существо. И вопреки своему разуму, который, все еще продолжая сопротивляться, отчаянно протестовал, ее тело больше не подчинялось ей, оно, освободившись, с отчаянной гневной страстью жило своей собственной жизнью, собственными чувствами. Прильнув к нему, она чувствовала биение его сердца, ощущала каждый удар. Для нее больше не существовало настоящего, будущего и прошлого. Существовал только этот миг, когда нет ничего важнее, чем слышать, как ритм его сердца восхищенным трепетом отзывается в ее теле, чувствовать этот стук, отзывающийся пульсом в висках. В ней полыхал чудесный, оглушительной силы, огонь, сжирающий пожар, который сжигал все и вся и, очищая, вел в мир забвения.

Когда их губы разомкнулись, и он заглянул в ее глаза своим золотистым пылающим взглядом. Она поняла, что нет ничего важнее на свете, чем быть сейчас здесь с этим нежным незнакомцем, чувствовать его руки, ласкающие ее тело, его губы, целующие ее, и не важно, что будет потом, не важно, что будет в туманное завтра и наступит ли оно вообще.

– Давай объявим перемирие?! – тихо сказал он, и его голос был густым и бархатно-хриплым. Она лишь улыбнулась ему слабой, растерянной улыбкой. И он, изогнувшись с изящной грацией молодого льва, легко поднял на руки и, пронеся из полумрака сквозь свет, стал подниматься наверх по невероятно долгой, как показалось Лауре, извивающейся лестнице.

– Так, наверное, поднимаются в рай, – подумала вслух Лаура.

– Да! И я больше никогда не позволю тебе отсюда спуститься! – пообещал Орландо горячим шепотом, – Я увезу тебя из этой дождливо туманной страны, где кругом нас поджидает горе и ненастье, далеко-далеко. Там море счастья, солнца и тепла. Там нас ждет хрустальный замок. Там ночами люди поют чудесные песни, веселятся и танцуют до утра в водовороте восхитительных карнавалов.

Наконец, путь был пройден. И дверь захлопнулась, пропустив их в комнату безграничной нежности и неземной любви, в комнату, где они надеялись найти безбрежное счастье.

Когда Лаура в восхищенном успокоении засыпала на его груди, она слышала над собой нежный бархатный голос, который все говорил и говорил ей о сказочной стране, о солнце и о счастье, которое ждет их. И ей безгранично, безоговорочно хотелось верить ему.

* * *

Когда дверь за ушедшим Орландо захлопнулась с оглушительной яростью, жизнь для Синтии потеряла смысл. Скорчившись на полу, она рыдала до изнеможения. Когда слез больше не осталось, Синтия медленно встала, опираясь на стену, и вышла из подъезда, вступив под ледяные струи дождя. Но она не замечала ни холода, ни то, что ее одежды за считанные секунды промокла насквозь, ни то, что наступила глубокая ночь и пустынные улицы заполнены лишь рассеянным от туманной сырости в воздухе светом фонарей. Она понуро смотрела только себе под ноги, не замечая ничего вокруг, смотрела на дорогу, которая вела ее куда-то. Она все шла и шла, блуждая по улицам города, которого не видела. Она не заметила, как наступило утро, и улицы наполнились спешащими прохожими. К полудню дождь перестал, для того, чтобы, отдохнув, обрушиться с новой силой. Но и этого она не заметила. Не заметила, как с наступившим вечером дождь вернулся вновь. Наконец, она наткнулась на скамейку и устало, опустошенно опустилась на нее. К остановке подъехал сверкающий автобус, он привлек ее внимание, и она, медленно встав, зашла в это сверкание света. Люди толпой пронесли ее вглубь. Кто-то заботливо усадил ее, и она, пригревшись в уютном кресле и людском тепле, забылась сном успокоения и покоя. Сквозь сон она слышала чьи-то голоса. Порой ее воспаленный мозг улавливал обрывки каких-то фраз. И вдруг она ясно почувствовала, как в ее теле что-то шевелится. Вскочив с места, она стала испуганно кричать что-то безрассудное.

– Червяк! – кричала она, – Меня пожирает червяк! Помогите! Вытащите его из меня! Вытащите!

Чьи-то сильные руки осторожно скрутили ее, но она продолжала биться и кричать, пока что-то неумолимо холодное не заволокло ее сознание.

В областную больницу маленького городка-спутника поступила женщина без документов в критическом душевном и физическом состоянии. Врачи боролись за ее жизнь, и, наконец, ужасная лихорадка отступила. Но ребенок несчастной, которого она носила под сердцем, не смог пережить болезни матери. Его спасти не удалось. В карманах одежды безызвестной бедняжки нашли деньги, чек и адрес в Майами. Врачи связались по адресу, и бедняжку поспешно забрали и радушно приняли, еще не пришедшую в себя, друзья.

* * *

Аромат свежесваренного кофе разливался в воздухе аппетитной волной. Возбуждающий обоняние, манящий, он разбудил Лауру. За тяжелыми шторами ясно проглядывался светлый день. Непроизвольно изогнувшись всем телом, Лаура сладко потянулась и с улыбкой повернулась на спину. Испуганно вскрикнув от неожиданности, Лаура отшатнулась в растерянности. Орландо улыбался ей теплой улыбкой, и в его золотых глазах плясали насмешливые огоньки. Он сидел, оперевшись спиной о подушку, подставленную к спинке кровати, и спокойно пил свой утренний кофе с бутербродом из хлеба с маслом и сыром, просматривая газеты под мягким светом бра над кроватью.

– Доброе утро, счастье мое! – с нежностью сказал он и поинтересовался с ласковой насмешкой, – Как ты? Не болит головка?

– Что… Что ты здесь делаешь?! – наконец, выдавила из себя Лаура.

– Жду твоего пробуждения! – просиял он белоснежной улыбкой.

– Что, ты, здесь, делаешь?! – медленно, с холодной яростью выделяя каждое слово, спросила Лаура.

– А, ты об этом? – Орландо изобразил неловкую виноватость, – Прости, я не знал, что ты не любишь завтракать в постели. Обещаю, что прослежу за тем, чтобы вытряхнули крошки.

– Ты что, издеваешься?! – гневно вскрикнула Лаура, – Я спрашиваю, что ты здесь делаешь, в моей постели, в моей комнате!..

– Нет! – перебил ее Орландо. – в нашей постели! В нашей комнате! В нашем доме! – с вызовом, приторно-сладким тоном поправил он ее.

Лаура задохнулась от бессильной ярости.

– Мы ведь договорились, что ты не будешь спешить! Ты дал мне время!.. Тем более, сейчас, когда…