Любить Человека: Кончиками пальцев…

В его голосе я распознал нотки веселья, отчего, вероятно, покраснел ещё больше. Он знает. Наверняка знает. Но всё равно позволил, а это означает…

– У всех разные методы работы, мистер Тёрнер… Могу ли я надеяться, что при возникновении повторной необходимости вы снова дадите позволение на проведение тактильного анализа?

– Если это то, что вам нужно, я возражать не стану. Моё лицо всецело в вашем распоряжении, дорогой Гарольд.

Не смея поверить услышанному, я оглянулся столь стремительно, что на миг даже потемнело в глазах: он всё ещё сидел в той позе, в которой я его оставил, и глаза его по-прежнему были закрыты. Только на губах играла странная счастливая улыбка.

И ровно в эту же секунду в двери трижды постучались, а после в мастерскую заглянула экономка Молли с подносом.

– Прошу прощения, господа, ваш чай и ещё тёплые печения. Куда можно поставить?

***

Той ночью я не мог уснуть до самого рассвета. Всё думал и думал о событиях минувшего дня и о собственных ощущениях, ими вызванных. И это было странно…

Я не понимал себя. Клянусь, не понимал!

Лёжа в тёплой постели и прислушиваясь к тихому сопению спящей Грейс, я думал о том, что теперь знаю, каково это – подушечками пальцев скользить по его коже. Ощущать гладкость его волос, тонкость и уязвимость век, шероховатость пробивающейся щетины на подбородке и пухлость бархатных губ…

Я ощупал своё наваждение – вот что это было. Сегодня я касался его, кончиками пальцев водил вдоль идеальных линий, днём ранее не смея и мечтать, что однажды такое случится. Это… это нечто нереальное. Эфемерное. Ведь не может же на самом деле быть так, что этот великолепный человек, этот потрясающий мужчина позволил мне столь дерзкий поступок? Зачем ему это? Разумеется, незачем. Глупость какая! Я всё себе придумал, дорисовал в воображении, пока он смиренно сидел в моём кресле. Да, так и было.

Но, Господи-боже, ощущения ведь не врут! Мои руки, мои чувствительные руки никогда мне не врали! Мои пальцы… Я до сих пор испытываю жгучее покалывание в кончиках пальцев, словно только-только касался гладкой кожи… Это было. Да, это полнейшее безумие, но оно было. Однозначно было.

Тогда что же происходит со мной сейчас? Почему я чувствую себя так, словно лишился одного из жизненно важных органов? Это нелепое ощущение потери, едва мои руки разорвали контакт. Совершенно нелогичное, глупое, глупое, глупое ощущение! Что со мной не так?

Что, чёрт возьми, со мной не так?!

Или с ним?

Что не так с нами?..

Глава 4

Дважды в неделю – таков был наш первоначальный график работы над портретом.

А именно с него мы и решили начать – с портрета. Сперва я напишу картину, в процессе создания которой до мельчайших подробностей изучу лицо Кристофера, а уж после займусь скульптурой.

Признаться, перспектива совместной работы радовала меня ровно настолько, насколько и огорчала. Уже сейчас, в самом начале пути, я понимал, что рано или поздно должен буду закончить, и тогда он уйдёт. Просто испарится из моей жизни, как табачный дым ускользает в распахнутое настежь окно. И это будет больно.

Будет невероятно больно – это я тоже понимал уже сейчас.

Поэтому и решил немного сжульничать, в качестве разминки написав вначале несколько графических портретов. Кристофер, насколько я могу судить, ничуть не возражал. Ему тоже нравилось то, чем мы занимаемся. Нравилось приходить в мой дом и общаться с моей семьёй. Нравилось подолгу неподвижно сидеть в кресле и молчать. Или говорить без умолку, при этом задорно хохоча. Или смотреть в одну точку – на крохотный скол на оконном стекле – и думать о чём-то своём.

Или наблюдать за моей работой.

В такие моменты у меня деревенели руки и выпадали карандаши, но он словно не замечал всего этого… Просто смотрел, и смотрел, и смотрел…

А после мы пили чай. Это тоже стало своего рода традицией – пить чай в конце рабочего дня. Иногда – в середине, между подходами к рисованию.

Признаться, я не ожидал, что мистер Тёрнер окажется таким исполнительным натурщиком. Он слышал меня без слов и молниеносно выполнял все мои немые просьбы и пожелания. Словно чувствовал, что мне понадобится в тот или иной момент. Как повернуть подбородок, когда расслабить плечи, а когда напрячь живот, в какой момент подарить мне прямой сосредоточенный взгляд, а в какой – мечтательный и туманный. Это восхищало.

Это обескураживало.

Мы, словно две половинки единого целого, работали столь слаженно, словно знали друг друга всю жизнь. Словно умели чувствовать друг друга.

Иногда мне казалось, что мы действительно умели. Что мы чувствовали настроение друг друга столь же отчётливо, как птицы чувствуют приближение грозы. В такие моменты не было нужды в словах или дополнительных объяснениях. Каким-то непостижимым образом, неведомым шестым чувством мы понимали, что одному из нас грустно или, напротив, радостно, и что этот день лучше закончить чашкой крепкого чая с молоком или неспешной прогулкой в парке.

Да, теперь мы гуляли. Вдвоём. И гуляли, стоит отметить, много. Могли часами бродить по длинным парковым дорожкам, разглядывать сбросившие листву деревья и молчать. Или болтать о всякой ерунде. Или обсуждать серьёзные вопросы вроде произошедших на престоле перемен или указов нашего премьер-министра, уже успевших отразиться на обыкновенных гражданах.

С Кристофером мне было так легко, словно я постоянно находился наедине с самим собою. Это странное ощущение: вроде бы ты пребываешь в обществе другого человека, а на самом деле чувствуешь себя свободным и раскованным, будто всё время один и тебя никто не видит.

С ним я чувствовал себя целостным.

Довольным жизнью. Беззаботным. Счастливым.

И порою, заглядывая в его глаза и читая в них такое же умиротворение, я позволял себе поверить, что ему со мною так же хорошо…

***

– Мы так и не обсудили материальную сторону вопроса, – однажды заметил я, тщательно штрихуя и растушевывая тени на острых скулах, пока сам Кристофер стоял у окна и смотрел на уплывающее закатное солнце.

Озвученный вопрос с самого первого дня поедал мои мысли, но почему-то поднять его я так и не решился. До этого момента.

Время шло, а ответа я так и не услышал, поэтому, отложив карандаш и кусочек испачканной ваты, которым проводил растушёвку, я поднял взгляд на Кристофера и… и испугался. Теперь он смотрел на меня, причём смотрел так, как ни разу до этого: непонимающе и обиженно.

Что-то не так? Я сказал или сделал что-то не то?

– Кристофер.

Он молчал.

– Кристофер, что? Это из-за моего вопроса? Вы огорчились, потому что я… что?

– Материальную сторону вопроса? – переспросил он на удивление хриплым голосом и скривился так, будто испытывал ужасную головную боль.

– Ну, разумеется. Мы уже достаточно продолжительное время работаем вместе, но так и не поговорили о том, сколько вы хотите за услуги натурщика.

Он скривился ещё сильнее, и у меня внутри всё похолодело от ужаса.

– Работаем? Услуги? – ледяной тон обжигал арктическим холодом.

– Кристофер.

– Поправьте меня, любезнейший Гарольд, если я ошибаюсь, но ранее мне казалось, что мы стали друзьями. Я заблуждался на этот счёт? Поторопился с выводами? Обманулся?

– Нет, Кристофер, боже, нет! – теперь я увидел ситуацию его глазами, и паника захлестнула меня с головой. – Я лишь хотел…

– Я не нуждаюсь в деньгах, мистер Уокер. Особенно в ваших. Я взрослый человек, если вы не заметили, который вполне в состоянии обеспечить своё существование.