С полуслова. Сборник рассказов

С полуслова. Сборник рассказов
Юлия Щёлокова

Вся наша жизнь состоит из историй: коротких и длинных, веселых и грустных, трагичных и счастливых.

Юлия Щёлокова

С полуслова. Сборник рассказов

С полуслова

***

Зайдя в магазин, я думала лишь о том, чтобы поскорее закупить всё необходимое, быстренько добежать до дома, поужинать, проверить уроки, включить любимый сериальчик и забыть все хлопоты и нервотрёпки этого дня. Я ходила между стеллажами туда-сюда, и в какой момент я обратила внимание на эту пару, теперь даже и не вспомню. Возможно с третьего или четвертого раза.

Им обоим было явно за восемьдесят. Она, опрятная старушка, в красивом берете, из под которого выбивались седые пряди тонких волос. Он в молодости возможно был высоким, сейчас сгорбившись, был не намного выше своей жены. Оба шли медленно. Она двигалась плавно от стеллажа к стеллажу, рассматривая упаковки, какие-то ставила на место, другие складывала в корзинку к мужу. Он тоже шёл медленно, опираясь на свой батожок. И всегда успевал вовремя. Как только жена находила нужный товар, он уже был рядом, держа в руке корзинку. Она отходила дальше, ища нужные продукты, и всё повторялось вновь.

Во время этих медленных, но крайне увлекательных для стороннего наблюдателя, передвижений они постоянно переговаривались. Слов их диалога было не слышно, они звучали как шёпот. И если даже предположить, что с возрастом их слух остался в порядке, всё равно было удивительно, как они друг друга слышат.

Это больше походило на понимание друг друга с полуслова, с полужеста или даже на телепатическое общение. А шёпот был как ширма, для отвода глаз.

Дальше все произошло в считанные… Нет не секунды. Скорее минуты. Словом, длилось это не долго.

Не совсем понимая зачем мне это, я стала двигаться за ними, боком продвигаясь от полки к полке ближе к пожилой паре. Жена ушла метра на два вперёд и остановилась у полок с яркими коробками. Из них выглядывали разные куклы, машинки, роботы и прочие детские радости.

Женщина остановилась, шаря взглядом по полочкам. Но в руки ничего не взяла. Когда её взгляд достиг верхней полки, где стояли коробки с куколками в ярких нарядах, она замерла, разглядывая миниатюрные платья, сарафаны и джемперы на пластмассовых красавицах. Вот уже и муж, с палкой в одной руке и продуктовой корзинкой в другой, подошёл вплотную к ней. Она продолжала разглядывать кукол. Он обошёл её с другой стороны. Она продолжала стоять.

– Пошли уже – мужу не терпелось продолжить, пусть и медленное, но движение.

– Погоди немного, – ласково произнесла она, не отрывая взгляда от куколок.

– Ну зачем они тебе, стара ты уже для этого, – решил он подшутить над ней, лишь бы уже сдвинуться с места.

Она молчала и продолжала смотреть. Седовласый супруг стоял рядом, постукивая батогом об пол, как нетерпеливый конь бьет копытом, готовый сорваться с места.

– Мной поморговала, на кукол любуешься, – начал ворчать мужчина. – Пошли уже. Не по возрасту тебе это. – И не спеша двинулся дальше вдоль стеллажей.

Она, словно очнувшись ото сна, вдруг быстро произнесла:

– Поговори мне ещё. – И уже с улыбкой на лице добавила, – вот рожу тебе ещё, узнаешь почём фунт лиха. И куклы тогда тебе в радость станут…

На лице мужа заиграла довольная ухмылка. И морщинистые веки сузились в хитром прищуре. Теперь уже она шла за ним, продолжая что-то говорить ему в спину. Когда она поравнялась с мужем, он переложил корзинку в руку с палочкой, свободной рукой легонько притянул жену к себе и жестом предложил ей взять его под руку. Так они и пошли, уже вместе, в сторону касс, также медленно и продолжая что-то говорить друг другу только им понятным шёпотом.

А я стояла у стеллажа с куклами и смотрела им вслед.

Куда мы всё время бежим, торопимся, нервничаем? И постоянно сталкиваемся с непониманием. Возможно, именно из-за своей спешки.

И как эти старики понимают друг друга с полуслова? Как они успевают жить, радоваться и даже ссориться, при этом никуда не торопясь, и всё же успевая всё это в считанные мгновения?

Две эпохи в один век только хорошее

***

То, что времена в родной стране настали не спокойные, Александр Степанович много раз слыхал, и в газетах читал по возможности, грамоте он умел с малолетства. Несмотря на шестой десяток, он часто бывал в разъездах по делам храма, много чего на глаза попадалось. И каждый раз за молитвой благодарил Бога, что все эти волнения хоть и не обошли стороной его родную деревню Теренкуль. Но принесли не так много урона, как он видел и слышал по другим волостям и губерниям.

Но когда, сидя летним днём у дверей своего дома, заслышал лай собак по всей улице и громкие разговоры, сердце сразу почуяло неладное. Жене и дочерям с их мужьями и детушками строго наказал из избы не выходить, о себе не маячить, затаиться ниже травы, пока он разведает, что стряслось. А при условном сигнале бежать в лес. И не успел он подойти к воротам, как с другой стороны в них резко постучали.

Александр молча приоткрыл калитку. Перед ним стояли двое. Белые. Оба в пыльных и без того грязно-зелёного цвета гимнастёрках. На головах сальные фуражки со свёрнутыми набок козырьками. На одном, что повыше и с усами, синие погоны с белыми кантами, сапоги, подсумок и оружие наперевес. Второй же, что пониже ростом, безусый молодчик, увешанный мешками и подсумками, в ботинках, явно с чужой ноги.

– Объявлен общий сбор на площади у церкви! – рявкнул высокий. – Всем явиться обязательно. Есть ещё кто в доме?

– Жена, но она больна. Лежит. Я сам пойду.

– Хехе, ещё одна больная. Мор у вас тут, что ли? – с ухмылкой заявил безусый неприятным, почти визгливым, голосом. – Давай живей на пустырь. Ты последний. – И солдаты резво зашагали в сторону общего сбора.

Александр в очередной раз восхвалил Господа, что они во двор не прошли, и в избу не ворвались. А ведь за его домом действительно начиналась дорога, озеро и лес – дом Александра стоял последним в улице.

***

Будущий дом был последним в улице. Но Степана Кокшарова это не смущало. Он был так рад, так воодушевлён постройкой собственного дома, что такие мелочи, как крайность хаты, его мало заботили.

Нижние венцы сруба будущей избы уже стояли на месте. Степан с помощниками во время отдыха прутиками размечал расположение будущих ворот. Будь его воля, он бы работал и днём и ночью на строительстве своего дома. Но есть повинность – заготовка леса, да и с огородными работами нужно помогать, иначе в рот положить будет нечего. Благо помощников достаточно, чтобы в пору сбора урожая можно было поехать свататься, а после – уже в готовый дом ввести свою законную жену.

Свою избранницу Степан обожал: миловидная не высокая девушка. Такими, как говорили ему знакомцы, все деревни в округе забиты. Но для него она была особенной.

Влюбленность, эйфория от предвкушения, что вот-вот наступит его семейное счастье, и известие из столицы, что царь отменил крепостничество, придавали Степану нечеловеческих сил. Хоть он и не был крепостным, был государственным, но повинность то была. А указ этот давал надежду на лучшую жизнь. И тогда бы все мечты Степана могли сбыться. Дом, семья, свобода.

***

– … а это дом! Семья! Свобода! Вот за что выступает наше командование. Вот чего хотят лишить вас большевики и все их организации. Они в корне нарушили прошлые земельные отношения. Жизнь требует новых форм! – Так вещал один из белогвардейцев, встав на несколько колод, чтобы быть выше остальных. Народ слушал.

Хотя собравшихся правильнее было бы назвать сборищем пожилых и убогих. Все, кто помоложе, посильнее да покрепче, прятались сейчас по погребам, чердакам и сараям, готовые в любой момент или дать отпор, или бежать в лес. Поскольку были наслышаны о бесчинствах враждующих сторон в деревнях и сёлах, о казнях всего дееспособного мужского населения, кто мог бы сопротивляться или теоретически перейти на сторону врага.

И Александр стоял среди собравшихся поневоле. Но он не слушал, он присматривался, с какой стороны, ежели чего, можно подвернуть ногу лошадёнке, что под пришлыми. Нет лошади – далеко не убежать. Или же в какую сторону тикать, чтобы жизнь сохранить и близких сберечь. А разгорячённый собственными речами боец продолжал. Всё громче и громче, уже почти переходя на истошный эмоциональный крик:

– Хлеб и другие самые простые и необходимые продукты дорожают. Это вина большевиков! Долой этих грабителей! Долой большевиков и коммунизм! Вы, представители русского крестьянства и рабочего класса, вы преданы! Работы для вас всё меньше. А условия жизни всё жёстче! Кто грабит у добрых людей последнюю коровёнку – воры и мошенники. Они же – комиссары и коммунисты! Большевики – это чума, пожирающая русский народ. Это хворь, которую под силу излечить только самому народу…

***

Степан так и не узнал, что за хворь такая погубила его жену. Лекари не смогли ответить, не смогли вылечить. Бабки травницы тоже оказались беспомощны. Одно успокоение – дух испустила быстро и мирно, без мучений.

Управляя телегой с гробом и прижимая к себе двухгодовалого сына Сашку, Степан думал только о том, как больно, что все его мечты рухнули в один миг. Как же он один Сашку на ноги подымит? Как с хозяйством справиться? Как же его сын будет расти без материнской ласки?

Сашка сидел рядом смирно, понурив голову, но не плакал. Обычно веселый, игривый, смышлёный, сейчас он сидел тихо-тихо, почти не дыша. Как будто сам хотел умереть и поскорее воссоединиться со своей матушкой.

На обратном пути с кладбища Степан украдкой, сквозь слёзы, стоявшие пеленой в раскрасневшихся воспалённых глазах, поглядывал на сына. Он все также тихо сидел, понурив голову.

Уже дома, распрягая лошадь, он вдруг бросил всё, схватил сына на руки, крепко-крепко прижал его к себе, и сквозь слёзы сказал:

– Держись, Сашка. Матушка твоя была сильной, до последнего вздоха. Я не из робкого десятка. И ты будь сильным. Ты проживёшь хорошую жизнь. Счастливую. Не без трудностей конечно, но счастливую. Раз на наш с матушкой век счастья не досталось. Так пусть оно все перейдёт к тебе.