Клинки и крылья

За ними длинным хвостом тянулась очередь – болтливая, шумная и грязная. Она терялась где-то за поворотом дороги, нырявшей между оливковой рощицей и постоялым двором. Торговцы и крестьяне, внезапно вспомнившие о родственниках в других королевствах или просто решившиеся бросить всё; паникующие чары, эры и иры с семьями (женщины, морща носы, шарахались от пропахших потом, оливками и козьим сыром фермеров, как породистые лошади от ослов); разжалованные при новой власти, заметно помятые керы без всяких доспехов – должно быть, мечтают наняться на службу к королю или хотя бы к какому-нибудь захудалому лорду; просто какие-то личности невнятного происхождения и рода занятий – Синна ещё утром, на дороге, приметила, что Авьель тщательно прячет от них кошель… Была даже грустная девушка-менестрель с неправдоподобно громадными глазами; она прижимала к груди чехол с лирой и изредка в задумчивости гладила флейту на поясе, как своё единственное сокровище. Синна старалась пореже смотреть на неё, чтобы не вспоминать о Линтьеле: каждый раз при виде менестреля у неё внутри до сих пор что-то переворачивалось, закипая злобой и горечью.

«Переворот» в Кезорре, ну надо же… Почему из-за безрассудства и подлости кучки негодяев столько людей должно отречься от дома, пустить неведомо куда свой талант, и труды, и храбрость? Кому в угоду недотёпа Ринцо никогда уже не увидит ни своих виноградников, ни жену?..

Словно отвечая на её обличительные речи (жаль – а может, и к счастью – греметь ими Синна решалась лишь в мыслях), разревелся маленький сын одной из дородных, курчавых крестьянок. Синна давно запомнила её в пути: кажется, она тоже из предместий Вианты – возможно, даже из Ариссимы… Немного напоминает служанку Ринцо, Челлу, только раза в полтора меньше.

Мальчик тонко и жалобно повторял, что голоден. Мать, крепко выругавшись (даже Авьель дрогнул бровью), влепила ребёнку подзатыльник, но потом вздохнула и наклонилась, чтобы вытереть ему нос.

– Ну-ну-ну, – быстро забормотала она на простонародном кезоррианском, и потом Синна не разобрала несколько фраз. – Перестань плакать, а то отдам тебя степнякам Шайальдэ…

Авьель побледнел, а зрачки у него сузились, высветлив и без того по-тигриному рыжеватую радужку. Когда рядом упоминали Шайальдэ, он казался Синне беззащитным и маленьким, несмотря на свой башенный рост. Точно такой же мальчик, мучимый ночными кошмарами… Ей так и не удалось узнать, оставил ли он в Лоберо семью и друзей. Она бы скорее предположила, что маг жил одиночкой: прыжки его настроения кого угодно вывели бы из себя. Но, так или иначе, то, что Авьель видел там, в день нападения кочевников, до сих пор душило его ночами, заставляло срывать злость на Синне и слегка заикаться в минуты волнения. Просто смешно, если подумать: он благородно спасает жизнь леди, прячет её, всюду сопровождает, достаёт документы на поддельное имя – и при этом зачем-то изводит её и себя унизительными насмешками… Если Синна пыталась как-то выразить свою благодарность или начинала расспрашивать Авьеля о его прошлом, это вызывало только новый приступ гнева и волчьей тоски.

Синна уже привыкла полагаться на мужчин, на их ум и силу, которые всегда, даже без особых стараний с её стороны, почему-то оказывались в её распоряжении. Привыкла считать, что иначе ей не выжить – и ничего в этом нет зазорного, просто так уж устроен мир. Её вёл сначала отец, потом Линтьель, потом Ринцо… Каждый из них, включая менестреля, по-своему берёг и уважал её; каждый был чем-то ей дорог.

Но ни один не был так бесцеремонен, как этот волшебник с ореховыми глазами. Ни один не помогал ей – не замечая её наготы, будто бесполое существо, – отмываться от крови, грязи и рвоты после виантского бунта, своими руками притащив таз горячей воды в чей-то хлев, где они спрятались на ночь. Ни один не кормил Синну лепёшками и сыром с зеленью, когда ещё пару дней она не могла поднести ко рту пищу – так судорожно тряслись пальцы от одних воспоминаний. Ни в одном надёжность не сочеталась так странно с беспричинными истериками и мрачной ненавистью.

Ненависть – да, именно она вела Авьеля в Дорелию, на войну с северным королевством. Теперь Синна видела, что эта ненависть пустила корни в Лоберо, выросла в Вианте и пышно расцвела здесь, среди беженцев на пыльной дороге, что ведёт в гавань Ирпио – или, по названию новых властей, в Город-у-Южного-моря. Авьель со страшным спокойствием, сосредоточенно ненавидел королеву Хелт за развязанную ею войну. Заочно ненавидел. Синна, кажется, впервые сталкивалась с подобным.

Она вообще впервые сталкивалась с такой сложной головоломкой, как Авьель.

Стражник тем временем пропустил ещё одного путника – старого жреца, когда-то служившего богине плодородия Тиэрдис. Синна помнила, что и в Вианте был небольшой храм Тиэрдис, обсаженный душным облаком цветов и кустарников. Ринцо показывал ей его… Городская беднота, наверное, успела разграбить храм, завесив цветы с витражами белыми полотнищами во славу Прародителя. А может, и вовсе сжечь.

Всё-таки маги Высоких Домов поступили мудро, когда позволили нищим утолить жажду мести в бунте и надругаться над богатствами знати. Даже несмотря на то, что цели Домов несколько противоречат тому, как не доверяют волшебству наиболее фанатичные из служителей Прародителя… Теперь простой люд сделает для своих новых повелителей что угодно – а значит, у Хелт появятся новые союзники.

А значит, Дорелии – и отцу – будет ещё сложнее сопротивляться.

– Они, как сто лет назад, пугают детей Шайальдэ, – произнёс Авьель, обращаясь словно к самому себе. – А набеги всё продолжаются… Кажется, что Дома намеренно не пресекают их. Чтобы дать урок непокорным и окончательно подчинить Кезорре себе.

Синна покосилась на него с подозрением: волшебник редко бывал с ней таким разговорчивым (по его меркам, конечно же).

– В Энторе у тебя будет возможность остановить это, – тихо сказала она.

Авьель покачал головой:

– Чёрная магия… И Хаос. Они по-прежнему здесь, вокруг нас. Дело не в коневодах Шайальдэ: скорее всего, они были просто обмануты теми, кто чуть поумнее.

– А в ком тогда дело? – Синна, притворившись, что зевает, прикрыла рот ладонью и прошептала: – В Хелт?

Авьель долго молчал, прислушиваясь к пению насекомых у дорожной обочины и к бормотанию толпы.

– Может быть. Но вряд ли в ней одной. Думаю, она служит кому-то более сильному – или есть ещё другие звенья… Это цепь зла, которую не размотать одному человеку. Так что нет, – он снова недобро улыбнулся. – Даже в Энторе мне не предоставится возможность всё это остановить. Есть маги талантливее меня и властители могущественнее, чтобы решать такие вещи.

– А для чего тогда ты? – осмелилась спросить Синна. Очередь чуть продвинулась, и ей удалось сделать ещё один шаг – ещё шаг к заветным воротам. Город-у-Южного-моря… На кезоррианском – просто непроизносимо. Но такова новая политика: имена городов должны быть понятны всем, в том числе простому народу, а не отсылать к забытому древнему языку. Синна слышала, что Вианта теперь называется Городом-у-Красной-реки.

Что ж, по крайней мере, правдиво: в день праздника богини Велго река действительно стала красной.

– Чтобы сражаться, – хмуро ответил Авьель; морщинки у него на виске проступили ещё резче. – Сражаться и извести как можно больше воинов Хелт. Я хочу расправиться с ними сам, своей магией. Хочу тоже насылать на них иллюзии с оборотнями и монстрами. Хочу видеть смерть в их глазах… Пусть эта борьба обречена – но то, что творилось в столице и у стен Лоберо, я никогда не прощу.

Дрожь прошла по телу Синны, пугающая и сладкая. Похожие высокопарные слова она слышала от сотен рыцарей и лордов, но ни один из них не был так честен. Ни один не был настолько мужчиной – больным, озлобленным, нервным мужчиной, который идёт убивать.

– А я хочу это видеть, – севшим голосом сказала она.

– Пропуск!.. – рявкнул стражник.

Авьель и Синна плечом к плечу шагнули ему навстречу.

ГЛАВА VII

Минши, остров Гюлея – океан

Король покидал Гюлею вместе с солнцем – как и положено, на фоне густо-рыжего, прочерченного розоватыми росчерками заката. На волнах выжидательно покачивался корабль короля, больше похожий на огромную крутобокую лодку с жёлтыми парусами. То и дело раздавались тоскливые, монотонно-надломленные крики чаек. Они мешали слушать торжественные речи вельможи-глашатая, который, стоя на сходнях, с отточенно-ораторскими жестами вещал что-то перед толпой. Рядом с ним застыла безмолвная фигура в золотой маске: слово Сына Солнца не так уж просто заслужить, и обычно при разговорах с подданными он пользуется чужими устами.

Альен и Ривэн выбрали место подальше – почти у самого начала торговых рядов в порту, – и теперь ветер доносил до них лишь обрывки речей. Альена это, впрочем, не слишком расстраивало. Скучая, он переводил основные мысли, которые и мыслями-то назвать было трудно: набор омертвелых формул, как обычно бывает в таких речах. Толпа миншийцев хранила почтительное молчание, отдающее печалью, но не скорбью (хоть в целом проводы короля на новый остров и напоминали Альену похоронный обряд). Тот факт, что Сын Солнца побывал на их земле и даже остался доволен, оказывался важнее его ухода. И в этом, пожалуй, вся суть миншийцев: они умеют осмысленно наслаждаться каждым мгновением сильнее, чем жалеть о его невозвратимости.

– А зачем вон та золотая штука? – тихо спросил Ривэн, указав на блестящий плоский диск, прикреплённый к мачте. Диск (конечно, с расчётом) был повёрнут к солнцу так, что его сияние слепило любого, кто осмеливался смотреть на корабль слишком долго.

Альен пожал плечами.

– Очередной символ солнца, я думаю. Оно уходит с Гюлеи, чтобы побыть где-то ещё.

– Странный обычай, – вздохнул Ривэн. – Странный, как всё здесь… Сказали что-нибудь нужное?

– Абсолютно ничего. – (Альен опять вслушался в ветвистые излияния глашатая). – Его величество передаёт, что удовлетворён гостеприимством Гюлеи… Что особенно благодарен почтенной семье Ар-Дага и Ар-Лараха, которые приняли его… Что общество людей Гюлеи приятно ему не меньше, чем других его детей во всём королевстве…

– И им лестно такое слушать? – удивился Ривэн; его кривые брови поползли вверх. – Забавный народ.

– Для миншийца важно знать, что он как все, – в меру собственного понимания постарался объяснить Альен. Не то чтобы он жаждал читать мальчишке лекции, точно профессор в Академии, но это хотя бы отвлекало от мыслей о том, что предстояло им ночью. – Их это не оскорбляет, а успокаивает.

– А Сен-Иль? – резонно спросил Ривэн. В таком людном месте имя ювелира-колдуна звучало до странности недозволенно. Скользнув взглядом по полоске света на воде, Альен качнул головой.

– Мне кажется, он не был в полном смысле миншийцем… Теперь говорят о нас.

– Да ну? – оживился Ривэн. – И что именно?

– Король рад был принести справедливость в Гюлею, решить несколько споров и избавить двух путешественников от несправедливой казни, – пряча язвительную улыбку, перевёл Альен. Как тонко и дипломатично сказано – в Ти’арге никому бы не снилось. Людское правосудие во всей красе – рука об руку с людской честностью…

И путешественников-то вдруг оказалось двое вместо троих. Третий лежит на этом же острове, в гробнице под белыми камнями; но рабам, рыбакам и торговцам необязательно знать об этом.

– От казни… – с гримасой повторил Ривэн. Искоса взглянув на него, Альен догадался, что тот вспоминает о своих энторских похождениях. – Видно, на роду мне написано в последний момент спасаться от какой-нибудь дряни.

Альен поразмыслил и решил, что формулировка ему нравится. Просто и со вкусом, что вообще-то редкость для Ривэна.

– Ну, в этом мы не отличаемся, – утешительно сказал он. Ривэн смущённо уставился в землю, пошевелил пальцами ног в сандалиях.

– Я вещи собрал, если что, милорд… Ой! – (Он испуганно зажал себе рот пятернёй, опять перемазанной каким-то соком вперемешку с грязью). – Альен. – (Тем временем глашатай на секунду умолк, не то собирая дыхание, не то разматывая новую часть свитка из рисовой бумаги. Бледно-виноватая улыбка Ривэна, однако, уже занимала Альена куда больше). – Иногда я боюсь произносить Ваше имя. Не знаю, почему.

Естественно, он не знает, почему. Кому дано знать такие вещи?

Альену казалось, что многие в его окружении могли бы признаться в том же самом – начиная с Горо и заканчивая бородатыми сородичами Бадвагура, которые не величали его иначе как человеком, некромантом или (более снисходительные) волшебником. Есть в имени что-то жуткое, будто скреплённый обет; что-то законченное, магическое – как в любом слове. Как в песне, пропетой от чистого сердца…