The Bestелесность

Как пылало солнце меж лопатками.
Друг ты мой! Пора настала трудная:
Детство в омут кануло без времени.
Спит деревня. Тишина безлюдная
Гладит поле по седому темени.
Летний дом мертвецки скособочился,
Да бурьян разросся над завалинкой…
Ах ты, лес, тебя я помню рощицей,
Ты меня – такой чертовски маленькой…
Будет слёз ещё немало вытерто,
Много будет в чашу жизнью налито…
Я все та же девочка из Питера,
Что за город выезжала на лето.

Ведьма

С рассвета на площадь стекается люд:
Проклятую ведьму сегодня сожгут!
Сухою соломой покрыт эшафот,
Заранее весел народ!

Мелькают чепцы и пестрят колпаки,
По слякоти скачут, теснясь, башмаки,
А вот и епископ дряхлеющих лет —
В роскошную рясу одет.

С ним целая свита святейших отцов
И судей – честнейшей души мудрецов!
Гудит в нетерпенье священная знать —
Пора бы уже начинать…

Зеваки под хлюпанье грубых колёс
Пустили на площадь торжественный воз:
Телегу (да с клячей заместо коней)
И клетку глухую на ней.

Вся чёрная, будто копавши золу,
Там ведьма валялась на грязном полу,
И в тряске совсем не срываясь едва,
Моталась её голова.

Свистя, за повозкой гналась ребятня,
Кидалась камнями, колдунью кляня,
А рядом, как гордый чернеющий грач,
Вышагивал чинно палач.

И вот поравнялась повозка с толпой.
Чуть не был раздавлен бродяга слепой,
Шатавшийся праздно у ней на пути,
Да, к счастью, успели спасти.

Поодаль закованный, выкрикнул вор:
«Долой дьявольщину! В огонь! На костёр!»
И люд поддержал златокрада того,
Недавно плевавший в него.

За волосы выволок ведьму палач
Под гиканье черни, под хохот и плач,
И бросил, как тряпку, в вонючую грязь,
Под маскою хрипло смеясь.

Ужасна злодейка поистине та:
Драниной прикрыта её нагота.
Недавно касался испанский сапог
Босых искалеченных ног.

Пятнадцатилетняя девочка – яд:
Костлявые руки из робы торчат.
А грязные патлы, как сажа, черны —
Примета шайтанской вины.

«В страшнейших грехах обвиняешься ты!
Крещёная злом самого Сатаны!
Призналась давеча колдунья во всём,
Судимая честным судом…

Призналась: порой колдовала в ночи,
Украла четыре церковных свечи,
С неведомым духом беседы вела
И с кошкою чёрной жила.

От этих злодействий тебя до утра
Очистит священное пламя костра!
Могла б индульгенцию также купить —
Да некогда злато копить…»

Колдунья, сполна натворившая зла,
Усилием воли лицо подняла,
И детские глянули небом глаза —
Невысохшая бирюза.

«Деяний своих от людей не таю,
Да только, епископ, я правду твою
Разрушу, ведь Дьявол, поверь, не при чём
В магическом действе моём.

И впрямь ворожила я лунной порой
Над милой моею болящей сестрой,
Лечила волшебным настоем из трав,
Быть может, законы поправ.