Виршалаим

Да, я на пи?ке. И, не желая в пике,
В пику покою – пикируюсь с пиковой дамою,
С этой, косой. Сердце – камень: при ней – коса.
Жизнь! Мы с тобою друг в друге, как в кипятке.
О, покуда люблю тебя, небом данную,
Даме не дам кромсать мои небеса!..

Даме в ладони твой пёстрый не выблюю суп:
Сердце косе её – камушек… философский.
Даром что я сосуд, из какого сосут
Годы тебя, к орущей прильнув соске.

Громом гормонов во мне играет гармонь:
Горное горе гармонии хлещет горлом.
Жизнь я люблю!.. В ней, в горниле, сама – герой:
Вышусь – коварно выкованным глаголом.

С каменным сердцем с виду я – Дева-сталь.

Только однажды пониже возьмёт косою —
Дама в косынке чёрной, сама секире
Страшно подобна. Глядь: мир мой червонной солью
Из живота разверстого захлестал —

Как если б небо сделало харакири —
Кровь заката с примесью птичьих стай.

Чучело

Тот, с кем пройдена жадно, пройдена – порознь
Минимум половина заплечных лет,
Внезапно найден, словно бабушкин перстень.
И – костенеешь в предмониторной позе,
А в голове страннейшую из кинолент
Крутит память полузабытой песней.

Вот ты пред… чёрт с ними! Бисером мечешь про космос
Да про каких-то (мир праху которых!) Медичи;
С виду – невозмутима, как скандинав.
Только зачем-то в сердцах обрезаешь косу,
Дюжину круглых, двенадцать двенадцатимесячных
Чуть разменяв.

Вот ты уже восьмиклассница. Хмурым йети
Полуизгойно торчишь из последней парты.
Коль не к доске – то Цой до ста децибел.
А от звонка до звонка – гремишь в туалете
Школьном стихами, как разве что психопаты;
Плачешь в жилетку… которая – на тебе.

Эх, от звонка до звонка, сиплый супермен:
Эх, не на этом фронте – без перемен.

Вроде бы хочешь – как все, да выходит – боком.
Вот, погляди-ка: ты снова болтаешь с Богом,
К счастью, по этой части всё – безлимит.
Видишь, тебе пятнадцать. И губы сини.
Ты за глаза – «королева анорексии»,
«Та, кого и могила не вразумит».

Патлы на палке тела – бурое знамя.
Ты уже куришь, но мама в лицо не знает
Этих твоих закадычных-то «данхил-блу».
Мама гордится: у Юли дневник – в пятёрках.
Помнишь ли алость чернильных кровоподтёков?
Помнишь: школьное диско, а ты, в углу

Сидя, терзаешь рукав на лохматые нитки?..
Вот тебе скоро семнадцать: ты – автор книги
Детских таких, обжигающих дёсны, стишков.
Ими плюёшь ты со сцены – так получилось.
Первый сборник – о, воплощённая чинность!
Каждая буква – незримо кровящийся шов.

Первый сборник… Следом второй et cetera.
Ты, как лимон, вытекаешь из толстой цедры,
Горькой цедры, защитной своей кожуры.
Третья осень встречена на свободе;
Детка, тебе девятнадцать и ты – в субботе.

Полночь оттенка рождественской мишуры.
Эх, на свободе. Ты вызволена из рабства.

Боже!.. К чему это «здравствуй», пустое «здравствуй»
Мне, что срок отмотала и – вон из игры?..

«Здравствуй, контур тебя. Вечнополый контур, который…»

Здравствуй, контур тебя. Вечнополый контур, который
Прежде цвёл изнутри – глупоглазой, как дети, мне.
Сброшен лиственно, пёстро наследным принцем конторы
Ворох милых лохмотьев. Не мой ты, и этим – нем.

Мы с тобой (кисло-властным в лести и раболепстве) —
Двое тех, что внезапно навеки бессильны вдвоём.
Я молчу: всё смешалось в детском моём королевстве;
Ты молчишь – самой сутью, что прежде звенела в твоём,

Что звенела сиятельным гимном святых колоколен,
Враз под корень срубленных на потеху людью?…