После маскарада

– Сидеть вам еще рано. Но уверен, вы не только сидеть потом будете, но и левитировать. Ложитесь. Вам понравится. Это лучше морфия.

В течение получаса студент, по рукам и ногам которого поначалу напряжение гуляло электрическим током, лежал на полу. Под тонкий, проникающий в самые отдаленные участки мозга, звук тибетской чаши, которую завела Рита за ширмой, под тихое внушение Грениха, повелевающего отслеживать работу тела часть за частью, переносить внимание на процесс дыхания, концентрироваться то на тишине внутри себя, то на определенных точках тела, мысленно вызывая ощущения то холода, то жара, Головин смог расслабить все напряженные мышцы, успокоить дыхание, сердцебиение, в конце концов почти уснул.

Вставал он с покрывала совершенно другим человеком. Ему не хотелось говорить, он улыбался, погруженный в какие-то внутренние осознания, лишь спросил у уходящего профессора, сможет ли он сам повторить подобный опыт.

– Конечно! Вы можете это делать везде и всюду, лежа и стоя, на людях и наедине. Вы обладаете невероятным знанием – вы теперь умеете управлять своим телом и разумом. И все, что вам нужно – ваша голова.

Когда Грених покидал палату Головина, подошел надзиратель, сообщив, что Виктор Филиппович не стал пить предложенной водки, и ему вновь стало дурно, так что пришлось мыть полы в столовой прямо во время завтрака.

– Ничего, сегодня его будут мучить приступы – это постгипнотические явления, они проходящие. Завтра он поправится. Питание ему назначим диетическое.

– Зачем ты так его истязаешь? – встряла Рита. – Почему с ним тоже не попробовал тибетскую чашу?

Грених качнул головой.

– Идем дальше. Нас ждет визит на выставку высокого искусства.

Спустились на первый этаж, вернулись к кладовым, где Рите несколькими часами ранее выдали старую форму сестры милосердия. Грених отпер одну из узких дверей и посветил карманным фонариком внутрь. Маленькая каморка шириной в метра полтора была заполнена плоскими свертками прямоугольной формы. Грених отдал Рите фонарик, а сам взял один пакет и разорвал на нем бумагу.

– Это старания нашего хроника Якова Васильевича Синцова, – проговорил профессор, разворачивая картину лицом к Рите. На полотне было изображено разнообразие геометрических фигур, но со строгим соблюдением цветовой гаммы, так что сразу можно было понять, что это не абстракция, а вид из окна осенью на городской парк или садик, только какой-то чрезмерно угловатый и резкий. Рита сделала шаг назад, закрыла один глаз, потом другой, приблизилась, вновь отдалилась, светя фонариком под разными углами.

– Меня один художник учил так смотреть на невразумительные произведения искусства. Нынче картины принято рисовать с ноткой сумасбродства и ахинеи. Очень модно!

– Это писал больной с нарушением зрительного восприятия. Одна из форм фотопсии из-за отслоения стекловидного тела. Он видит все вокруг таким, каким изображает на своих работах. Он уже несколько лет лечится у нас. Кладем на неделю-другую, потом отпускаем. Не буен, тих, смирен, склонен к эпилепсии, порой ему докучает мир, разбитый на углы и линии. Тогда Яков Васильевич теряет сон, аппетит и, если его не госпитализировать, может и погибнуть, столь же тихо, как и живет.

Рита в раздумьях склонила голову набок.

– И что ты от него хочешь?

– Хочу, чтобы он принял такое восприятие за норму, смирился с ней, делал иногда гимнастику для глаз и обрел радость жизни.

– То есть лечить ты его не собираешься?

– Это, увы, уже не лечится.

– А этим своим гипнозом?

– Гипноз не всевластен. Есть вещи, которые внушить невозможно. Если светлокожему, скажем, немцу, под гипнозом внушать, что он азиат, в китайца, к примеру, немец не превратится.

Грених развернул другую картину. Молча они любовались пестрыми мазками на холстах, Грених сверял даты, пристально вглядывался в изгибы и линии изображений, потом со словами: «Все ясно» – вышел из кладовой. На ходу он поймал за руку одну из медсестер.

– Я в кладовой Синцова немного похозяйничал. Будьте добры по датам его картины расставить.

– Да, Константин Федорович.

Якова Васильевича тоже спасали сеансом гипноза, на котором Рита пригодилась, чтобы подавать больному заранее приготовленные художественные принадлежности, когда тот во власти транса их попросит. Константин Федорович задался целью внушить вдохновение художнику, чтобы он настроился провести в лечебнице время за созданием своих шедевров. Обычно после плодотворной работы больному становилось легче. Прежде чем приступить, Грених долго расписывал Синцову – высокому, средних лет мужчине с согбенной спиной и втянутыми плечами, сколько всевозможных способов имеется, окромя больничной палаты и бесед с врачами, чтобы обрести радость жизни.

Рита участливо хлопотала вокруг него.

– Вы только не слушайте, Яков Васильевич, когда вам говорят, что солнце круглое. Может, и не круглое на самом деле, – ворковала она, укладывая пациента на кушетку, готовя его к сеансу, – а треугольное, как на той вашей картине, где пшеничное поле изгибается полусферой. Никто еще к Солнцу не летал и не знает наверняка, какое оно.

– Правда? – улыбнулся Синцов. А делал он это лишь в исключительных случаях.

– Еще какая! Самая что ни на есть. Вон только недавно открыли, что Земля не плоская. Так и форму Солнца скоро тоже откроют, правильную. Может, она сегодня круглая, завтра треугольная, послезавтра квадратная. Вот вы над всеми тогда посмеетесь.

Рита была счастлива видеть пример мягкого гипноза и постепенного выхода из него. Пробуждение Грених внушил Синцову в виде медленного счета от одного до десяти. Со словом «десять» Яков Васильевич проснулся умиротворенным и со множеством творческих идей в голове.

На десерт Грених оставил иностранца из одиночной палаты, Серджио Черрути – племянника чрезвычайного и полномочного посла Италии, приступившего к своим обязанностям этой зимой. После длительного лечения в Европе, не давшего никаких результатов, родственники решили принять помощь русских врачей в исследовательском институте, в котором профессора показывают удивительные чудеса науки, – о гипнотерапии неустанно писали в прессе и несколько статей успели просочиться за рубеж.

Одиночная палата Черрути располагалось сразу после буфета, дверь в нее была всегда закрыта. В карточке значилось: панические атаки перед открытым пространством. Кроме того, пациент страдал болезнью Брике с конверсивными реакциями и ипохондрией – он и часа не мог прожить без беседы с терапевтом, поскольку беспрестанно находил у себя несовместимые с жизнью симптомы: то его мучило сердце, то он не мог дышать, то вдруг хрипел. И каждый раз был уверен, что смертельно болен. Причем весьма настаивал болезнь эту поскорее открыть и изучить, чтобы можно было сыскать должное, по его мнению, лечение. Равнодушные доктора не торопились ему помочь, приходилось самому изучать свои многочисленные случаи.

Палата его была сплошь завалена итальянскими медицинскими книгами, с которыми пациент не расставался ни на миг, листами бумаги и блокнотами, испещренными записями. Исписаны были все стены, одеяла и подушки больного. За постельные принадлежности, которые больной отдавал с неохотой, поскольку те хранили отпечатки его мыслеформ, всегда велись нешуточные бои, в которых порой приходилось участвовать самому Довбне. Больной не единожды пытался заклеивать стекла в окнах листами, вырванными из блокнотов, пользуясь в качестве клея больничным супом. Невзирая на буйные протесты со стороны пациента, медсестры всякий раз их отдирали. Двери и окна его никогда специально не запирали, ибо он больше всего на свете боялся выйти наружу. Гипнозу итальянец поддавался легко, быстро впадал в транс по щелчку пальцев, благодаря тому что в Европе по отношению к нему уже не раз применялись похожие техники. Но лечить его было невозможно – Грених не говорил по-итальянски.

Теперь же у него была Рита. Он решил не просто воспользоваться ее услугами переводчика, но собирался возложить на ее хрупкие плечи весь процесс гипноза, да еще и привнести в гипнотический сон частицу реальности.

– Сейчас открою, зачем на самом деле позвал тебя, – сказал он Рите, прежде чем войти к пациенту. – Для моего опыта не хватает хорошенькой женщины, знающей итальянский.

Рита удивленно вскинула брови.

– У тебя есть шанс спасти ему жизнь. Примени все свои актерские таланты.

Итальянец был юн и весьма симпатичен, подбородок выбрит, над губой легла тонкая полоска усиков. Рите он сразу понравился, и ей не потребовалось играть через силу. Сделав вид, что занят приготовлениями, Грених попросил свою ассистентку занять Черрути беседой. Тот, узнав, что хоть кто-то здесь говорит на его родном языке, обрадовался и стал расспрашивать Риту про ее жизнь в Риме.

Во время сеанса в комнате находились только она и Грених, Петя притаился с блокнотом за спинкой койки на полу. Когда его присутствие было лишним, он, с разрешения Грениха, прятался и весь сеанс судорожно конспектировал.

Гипнозом управляла Рита, а Константин Федорович руководил, шептал ей на ухо слова, она переводила их вслух замогильным, утробным голосом. Иногда Грениху приходилось просить ее сбавить чрезмерную торжественность речей и говорить проще. Сначала он повелел Рите живописать московские улицы, чтобы итальянец мог представить себе оживленное движение и не пугаться при этом. Рита томно шептала ему о том, как он бредет от Арбата в сторону Денежного переулка, где располагалось песочного цвета с колоннами здание итальянского посольства, разглядывает старые городские усадьбы, лица прохожих, слушает звуки проезжающих мимо трамваев, извозчиков, отголоски бесед, бредет Александровским садом, поднимает голову к куполам церкви Бориса и Глеба, гуляет по набережным, двигается к Никитскому бульвару, идет на Смоленскую площадь, а там заходит в одну из небольших новых кондитерских на углу. Потом Грених велел пригласить пациента в кафе. Рита послушно перевела просьбу присесть за столики.

Тут внезапно Константин Федорович схватил ее за локоть.

– Сейчас принесут твое платье. Ты должна будешь переодеться.

– Прямо здесь? – едва не вскричала Рита, тотчас в испуге глянув на пациента, распластавшегося на больничной койке. Грених накрыл ей рот ладонью.

– Никаких слов не по сценарию, – прошипел он, больно сжав ей лицо. – Мы настроили на твой голос его очаг возбуждения…

– Сторожевой пункт мозга, – подал Петя голос из-за спинки кровати.

– Вы – его гипнотизер, – Грених едва не пригвоздил Риту взглядом к стене. – Он вас только и слышит!

Рита не сразу поняла, почему порой, чтобы отдать приказ Пете, который молчаливой тенью следовал за профессором, он пользуется условными жестами или говорит шепотом.

Грених отпустил ее лицо, Рита с посиневшими от тревоги губами, с малиновым румянцем на щеках принялась расправляться с форменной одеждой сестры милосердия прямо в палате. Явившаяся медсестра с перекинутым через локоть платьем Риты помогла ей выполнить распоряжение профессора. Потом зашел надзиратель. Вместе с Петей они приподняли больного и вынесли в коридор. На шум и движения пациент не реагировал. Грених замыкал процессию, на ходу ему подали плащ, он выдернул руки из рукавов медицинского халата и оставил его небрежно висеть на перилах лестницы.

Черрути на носилках спустили во двор, поместили в фырчащий, заведенный санитарный автомобиль с красным крестом на дверцах и вместительным кузовом, который спроектировал русский врач Климов еще в царское время. Грених, надзиратель, Петя и Рита уселись в кузове напротив пациента, шофер тронулся с места.

Риту терзали недоумение и вопросы. Впившись пальцами в сиденье, она переводила растерянный взгляд с серьезных лиц Пети и Грениха на спящего итальянца. Проехали не больше двух километров, остановились на Смоленской площади у бывшей пивной Жильцова, где на самом углу были выставлены на улицу плетеные столики. Молча надзиратель и Петя вынесли спящего из экипажа. В карете остались только Рита и Грених.

– Мы инсценируем встречу его и твою за одним из столиков кафетерия, – Константин Федорович наклонился к ней. Рита, которую события завертели таким вихрем, что она позабыла обо всем на свете, еще не совсем понимала, что к чему. – Продолжи беседу, начни с того, на чем остановились перед гипнозом. Кажется, ты рассказывала о Ривьере и Лигурийском море. Некоторое время я буду с вами, потом уйду. Вернусь минут через десять – для первого раза достанет с него короткого свидания с реальностью. Буду подходить к нему со спины и вновь погружу в сон. Когда заметишь меня, не поворачивай головы, не смотри в упор, не меняйся в лице, не показывай удивления или других эмоций, иначе он обернется, увидит меня… Если он узнает, что мы вытащили его на улицу в бессознательном состоянии, подаст в суд, и меня упекут за решетку, а заодно и весь штат нашего исследовательского центра вместе с Евгением Николаевичем. Лечебницу полностью передадут ОГПУ.