Дом на Баумановской

Убедившись, что Майка в недосягаемости, Коля опять отполз к стене, с облегчением припав виском к холодному кирпичному простенку.

– Вы это все подстроили, подонки, ублюдки! Кто ты такая, гадюка? – опять послышалось из подземелья. – Коля, кто эта девка?

– Совесть твоя, – глухо отозвалась Майка, в тоне сквознуло недовольство – видно, обиделась на «гадюку» и «девку».

Кисель ответил каким-то нечленораздельным звуком, следом за которым последовала длинная очередь матерных слов, каких-то непереводимых рязанских словечек и злобный топот, удары кулаков в стены, глухой ор, которые продолжались, казалось, целую вечность. Пленник надеялся, что его услышат. Но спустя некоторое время он все же замолк. Майка повернулась к Коле, доверительно, с улыбкой во все лицо, сообщив:

– Устал, сел на пол, отдыхивается, пьянь.

– Тебя дома не потеряют? – спросил Коля, оттолкнулся от стены и стал прощупывать ребра, поводил челюстью из стороны в сторону, потрогал нос, осторожно втянул им воздух, с отчаянием понимая, что одна ноздря не дышит, значит, что-то там сломано.

– Не потеряют. Отец думает, что я с Асей, дома, а она – что я у отца, в институте.

– Влетит тебе, уже поздно.

– Мы отсюда двинем сразу в Столешников переулок, к дядь Леше. При нем не влетит. Ты забыл, что мы – герои. А победителей не судят.

– О чем вы там бормочете? – крикнул Кисель.

Майка повернула к нему лицо и улыбнулась, как это умела только она одна: глаза – два горячих уголька, а от уха до уха растянут длинный рот. Всегда это означало, что она что-то сейчас сострит.

– Давай не будем тратить твое время, товарищ спортсмен, – начала она. – Тебя отсюда никто не услышит. Я позаботилась, чтобы все отверстия были хорошо заделаны, а на люках для подачи угля висели хорошие замки. Стены в этом доме метровые, строили немцы, а они все, за что берутся, делают на славу. Даже если ты будешь бить кувалдой, которой у тебя нет, – ничего не выйдет.

– Я ухандакаю вас обоих, вот выберусь, – перебил ее тот. – Из-под земли достану. В рогалик скручу. Вы от меня так просто не уйдете.

– Можно, я продолжу? Я подошла к главному. Человек без воды может прожить неделю, но это в лучшем случае, в худшем через три дня он впадает в бессознательное состояние и остальные четыре медленно и мучительно умирает. Сегодня среда, работы по ремонту продолжить собираются в понедельник, я узнавала у здешнего управдома. До понедельника… раз, два… – Майка демонстративно загибала пальцы, – пять дней. Ты будешь уже не жилец, и врачам тебя спасти не удастся, а если повезет выжить, останешься дураком.

Коля слушал ее с недоумением.

– Вообще-то ты сильно сгущаешь краски, – шепотом заметил он.

– Он тупой, – одними губами ответила Майка.

– Убью, – упрямо рявкнул Кисель. – Упокойники вы, оба.

– Про то, что ты заставил Колю Бейлинсона ударить Цингера, в милиции уже знают, и про то, что пьешь, не просыхая, хоть и комсомолец. К тебе давеча приходил тайный агент, ты сам его впустил. Про тебя теперь все в милиции известно.

Майка замолкла, ожидая реакции здоровяка. Но ее не последовало.

– Что за агент? – прошептал Коля, подползая к дыре и с осторожностью, будто боялся извержения гейзера, заглядывая к Киселю. Тот по-прежнему стоял, широко расставив ноги, руки стиснуты в кулаки, голову низко опустил, так что был виден только рыжий затылок. Он молча переваривал сказанное Майкой и уже не кричал, что убьет их.

– Ася ходила к нему как представитель ИСПЭ, – шепотом ответила она, а потом повернулась опять к Киселю и прокричала:

– Я предлагаю тебе сделку. Ты пишешь заявление на имя следователя Мосгубсуда Фролова Алексея, сознаешься, что силой заставил Колю ударить Мишку, что Мишка не выкрикивал никаких контрреволюционных слов, которые ему вешают, что он вообще просто мимо проходил, а мы тебе стремянку спускаем. Идет?

Кисель не отвечал, и в его молчании Коля чувствовал опасность. Невольно задрожали пальцы, которыми он потирал саднящее горло.

– Идем, – громко обратилась к Коле Майка и поднялась. – Вернемся завтра после школы, тогда он поразговорчивей будет.

И накрыла дыру половичком.

– Эй, эй, эй! – послышалось глухое.

Майка отогнула край половичка.

– Покажите мне стремянку, – тон пленника смягчился, и в нем зазвучали трусливые и жалобные нотки.

Легко перепрыгнув через дыру, девочка пошла в соседнюю комнату, оттуда раздался скрежет массивного деревянного предмета, царапающего пол. Через минуту она выволокла грубо сколоченную лестницу, довольно тяжелую. Коля бросился помогать, превозмогая боль в ребрах, неловко прыгнул через порог, подогнулись колени, едва не провалился.

Вместе они дотащили стремянку и встали по обе стороны от отверстия, придерживая ее так, чтобы хорошо было видно пленнику снизу.

– Ее длины не хватит, – критически заметил тот.

Майка оценивающе оглядела лестницу.

– Если прислонить к ближайшей стене, забраться на самую верхнюю перекладину, то с нее можно спокойно дотянуться до краев перекрытия. Ты же спортсмен! Каким видом спорта ты занимаешься?

– Тяжелой атлетикой.

– Очень хорошо, значит, сможешь себя подтянуть. Ну что, напишешь признание?

Кисель отошел в темноту. Майка пожала плечами и опять нарочито громко сообщила Коле, что они лучше придут завтра.

Лестницу приставили к стене.

– Ладно, – послышалось снизу. – Давайте бумагу.

С улыбкой Майка вынула из кармашка пальто сложенные вчетверо три тетрадных листа в клетку, а из другого – химический карандаш и кусок бечевки и сбросила все это пленнику. Потом взяла выпавшую из стены половинку кирпича и со словами: «Осторожно!» – тоже сбросила вниз.

– Напишешь, обернешь бумагой кирпич, перевяжешь бечевкой и закинешь нам. Не забудь указать все имена и даты. И пиши Мишкино полное имя: Ми-хэ-ли. А то не зачтут в суде.

Коля с восхищением глянул на эту худенькую востроглазую девочку в мальчишечьем пальто, которое было ей чуть великовато. Она все продумала до мелочей!

Минут через десять из отверстия вылетела половинка кирпича, перевязанная крест-накрест, и шмякнулась прямо перед ними.

Поспешно развернув лист и удерживая его с обеих сторон, словно боясь потерять дорогое сокровище, они бросились к высоким окнам эркера. Под светом фонаря, громко в один голос бормоча, прочли:

«Заявление на имя ст. след. Фролова А. Московского губсуда. Сознаюс в следующим деянии: 17 сентября 1928 года в 20:00 силой принудил Бейлинсона Н.Н. ударить камним Цингера М. А., выкрикивал ни пристойные аскарбления в сторону камунистов и жидов, создал беспорядок у дома № 13.

Кисель Никанор. 26 сентября 1928 года».

Недовольная сухостью изложения Майка вопросительно посмотрела на Колю.

– Этого же достаточно? – спросил он с надеждой, не желая требовать у пленника переписывать документ. – Ничего же, что с орфографическими ошибками?

– Ошибки могут и принять, следователь ведь не учительница по русскому языку. Тут дело в другом… Как-то… суховато, что ли… – девочка почесала за ухом, брезгливо скривившись. – А ты как считаешь?

В эту минуту Кисель подал голос: