Гости «Дома на холме»

– Вы здесь надолго?

– Вполне возможно.

Наверняка их планы никак не были связаны с ним, такого и быть не могло. Но отчего-то его сердце встрепенулось и заколотилось, как будто Анита только что пообещала: «Я буду с тобой». Но нет… Конечно, она имела в виду другое. С чего он так обрадовался?

Кивнув, Максим уже открыл дверь, когда она окликнула:

– Послушай, у меня есть один пунктик… Ровно в полдень я всегда пью кофе. А Элька совсем его не пьет, бережет цвет лица… Не составишь компанию?

Он ухватился за брошенную ею веревку:

– Конечно! Я еще тот кофеман.

Уже в полумраке коридора Максим позволил себе перевести дыхание. Привалился спиной к стене и замер, глядя на щадящий глаза светильник.

Петру казалось, что есть особое очарование в моменте, когда из таинственного мрака постоялец попадает в светлую комнату, где ему хочется остаться. Не в коридоре ведь жить… Поэтому верхнее освещение здесь включалось только на время уборки.

«Что это вообще было? – попытался разобраться Максим. – Колдовство какое-то… Я с детства не ревел при женщине. Кто она такая? Да нет, глупости это все… При чем тут она? Это во мне что-то сломалось. Никакой магии. Обычная девушка. Слишком обычная… Рядом со своей сестрой – просто гадкий утенок. И сама это знает, конечно».

И опять сердце, о котором Максим не вспоминал годами, отозвалось на эту мысль тревогой: как же ей живется с такой сестрой? Сдохнуть же можно от комплексов… Та ведь – кажется, Анита ее Элькой назвала? – тоже не дурочка: взгляд еще какой цепкий. Так что в этом случае интеллектом не утешишься. А чем?

Это ему и захотелось разгадать… Что не так с этими сестрами? Да и сестры ли они вообще? Неуловимое сходство есть, конечно. И Аниту ведь уродиной не назовешь, просто таких не замечаешь на улицах. А на Эльку любой оглянется. Она, конечно, знает это о себе. Вот он сам долго не догадывался, что его лицо притягивает женские взгляды. Потом выяснил, но это ничего не изменило, хотя и ошарашило вначале… Гора бумажных сердечек на парте – такое не забудешь. Но и не вспоминаешь каждый день! Может, и Элька тоже не думает об этом постоянно? Как ее полное имя?

Заглянув в уборную, Максим хорошенько умылся, чтоб и следа не осталось от недавней слабости. Воду пропустил минут пять, сделал похолоднее, и даже ухнул от того, как обожгло лицо. А на выходе столкнулся с Дашей, но уже ничего не стал ей рассказывать, только поздоровался. Выплеснул – полегчало.

Сбежав вниз к своей стойке, он еще раз проверил записи, сделанные Ликой вечером. Вот: «Богданова Анита Александровна… Богданова Элеонора Александровна». Исхитрились родители с именами, ничего не скажешь! У них с братом получилось куда проще…

Он отвлекся, заметив Тасю, которая прошествовала через холл к машине, ожидавшей у крыльца. Бросив взгляд на часы, Максим мысленно сделал зарубку: «В одиннадцать – репетитор по английскому. Полчаса езды…» Куда именно возили девочку, он не интересовался, но на всякий случай отслеживал ее отъезд и возвращение. Мало ли…

У него оставалось полтора часа до новой встречи с Анитой. И это почему-то беспокоило.

* * *

Никто в ее классе не вел дневник. В прежнем классе…

И о том, что Тася тайком описывает все происходящее в школе, тоже долго никто не догадывался. До того дня, пока Федька не стащил толстый блокнот на пружинке. Ему просто понравились щенки на обложке – собачник же! Решил рассмотреть получше. А потом заглянул внутрь.

– Да у меня челюсть отвалилась! – орал он потом. – Эта жирюга там такое про нас всех понаписала!

Зря она решила сделать запись на перемене… Боялась забыть живые подробности того, как глумились на физкультуре, когда ее парализовал страх. Гимнастическое бревно оказалось невероятно узким, нога так и норовила сорваться в бездну, которая разверзлась прямо посреди спортивного зала! Это было не просто страшно… Фантастически страшно! И Тася застыла на бревне, скрючившись. Внутри все тряслось так, что ее затошнило.

«Как блевану сверху» – эта мысль могла развеселить, но только сильнее напугала.

Если б такое случилось, одноклассники, эта стая гиен, никогда не забыли бы. Отныне и навечно она стала бы Тошнотиком, Блевашкой или кем-нибудь вроде того…

И Тася каким-то чудом удержала рвоту. Но они все равно начали тявкать внизу. Зрелище же было дико смешным! Неуклюжая девчонка, больше похожая на толстого пацана, застыла на узкой перекладине в самой нелепой позе. Колени полусогнуты и трясутся, руки растопырены… Цирк уродцев!

Ей надо было заставить себя сделать хотя бы шаг. Может, потом пошло бы легче… Но Тася не смогла. Высота казалась просто космической! Почему остальные девчонки, легко скользившие по проклятому бревну, этого не замечали? А Тася точно знала, что тут же сорвется, стоит лишь двинуться с места. Со всего маха саданется о бревно, рухнет на пол и обязательно что-нибудь сломает. Подстеленные физруком маты не помогут, ведь ее тело, проклятое жирное тело, наберет сверхзвуковое ускорение, пока будет падать в бездну. И пробьет эти тонюсенькие маты насквозь!

Она не могла вспомнить, сколько проторчала на этом бревне… Видимо, очень долго, потому что одноклассникам уже надоело ржать над ней. Да и учитель, наконец, выполз из тренерской и заметил, что Новикова до сих пор не прошла бревно.

Гаркнул на Тасю:

– До выпускного собираешься там торчать?

Ответить она была уже не в состоянии – сковал страх. Только промычала что-то, вызвав новый приступ хохота. В дневнике она написала: «гомерического», чем вызвала бурю, когда Федька прочел последнюю запись вслух.

– Что еще за «гомерический»?

– Может, венерический?

– Эй, да жирная нас сифилитиками назвала!

Отобрать дневник не получилось: двое мальчишек схватили ее за руки и придавили лицом к парте. А третий пристроился сзади и имитировал непристойное соитие, потешая весь класс. Тасе казалось, что сейчас она просто умрет от стыда и отвращения…

Но, когда Федька закончил читать, никто уже не смеялся. Они нависли над ней разъяренной стаей, с их клыков капала ядовитая слюна. Можно было не сомневаться, что сейчас ее порвут на куски… А перемена никак не кончалась.

От первого удара у Таси помутилось в голове. Ее будто отбросило в другую реальность, и потому она даже не вскрикнула. И остальные удары восприняла только телом, не сознанием. Корчилась, но не кричала. И звонок, раздавшийся слишком поздно, уже не восприняла как сигнал приближающегося спасения. Все уже произошло.

– Выкиньте это отсюда!

Кто это выкрикнул? Она даже не узнала голос. Девчонка, конечно… Слишком визгливо прозвучало. Но кто? Кто презирал ее настолько, что даже не считал за человека?

Тася так и не узнала этого.

Когда ее бросили на пол туалета, она несколько минут приходила в себя, прижимаясь пылающей щекой к холодным плиткам. Потом попыталась встать на колени… Это получилось лучше, чем упражнение на бревне, хотя тогда она еще не была избита. Тася подползла к батарее и села, привалившись к ней спиной. Ей нужно было немного времени, чтобы прийти в себя.

«Ненавижу. Всех ненавижу…» – появилась мысль.

А вот решение созрело мгновенно: она никогда больше не войдет в этот класс. Гиены так и не узнают, что на прошлой неделе Тася похоронила свою маму… Очень ей нужна их фальшивая жалость! Хотя, если они возьмутся и прочитают весь дневник, то доберутся и до этих слов: «Мамочка, как мне жить без тебя?! Я ненавижу этот мир без тебя!»

Они все узнают. Но не устыдятся, а разозлятся еще больше: оказывается, жирюга еще имеет наглость их ненавидеть! Ведь они – это и есть мир. Мир без ее мамы.

Отец не смог ее заменить. Хотя Тася была благодарна за то, что он забрал ее из школы, ни о чем не расспрашивая. Обеспечил домашнее обучение. Опасалась, что отец начнет нудить: «Нельзя ломаться при первых же трудностях. Надо закалять характер!» Тася уже подбирала слова, какими можно было бы доказать свою правоту, но Петр ничего такого не сказал. Удивил!

Тогда ей впервые закралась в голову мысль, что, может, отец любит ее не меньше, чем мама, хоть никогда особо этого и не показывает. Только вот Тася никак не могла заставить себя держаться с ним так же: утром прыгнуть в постель, пободать в плечо… Вечером устроиться под боком, чтобы вместе вышивать: у мамы – большие пяльцы, у нее – маленькие. У мамы получается настоящая картина, у нее – смешная козявочка на канве.

Можно было даже не говорить ни о чем… А с отцом даже минутное молчание вызывало неловкость. Поэтому Тася запиралась в своей комнате и скрючивалась на полу: «Ну, за что?! Как теперь без нее?»

За год – не отпустило. Дышать легче не стало.

Косу Тася отстригла наутро после похорон, сама заплетать так и не научилась. Потом уж в парикмахерской сделали стрижку, от которой отца аж перекосило… Но у него хватило ума не высказываться, и персоналу гостиницы, наверное, запретил. Или сами поняли, что не время для насмешек и замечаний?

Тася не могла даже вспомнить, с кем хоть парой слов перебросилась за этот год, кроме репетиторов. И солнце она, кажется, заметила сегодня впервые, когда присела рядом с той девушкой. Анитой вроде?

«Она кажется доброй», – решила Тася, раздумывая, почему подпустила к себе чужого человека. Точнее, сама подкралась. Пугливо, как дикая лисичка к лунке, просверленной во льду человеком, – этот ролик она посмотрела в Сети только что, пытаясь развлечь себя хоть чем-то.

Дашу тоже все считали доброй… И Лика даже уговаривала Тасю, если что, поплакаться горничной, как делает она сама. По ее словам, даже Максим жалуется Даше… Хотя трудно поверить, что ему найдется, о чем плакать. Такому-то красавчику? Такие шагают по жизни с гордо поднятой головой и перешагивают через всяких Тась… И даже Лик…