~ А. Часть 2. Найти тебя

– Нет.

Он пожимает плечами, словно спрашивая, и чего же я, в таком случае, от него добиваюсь?

– Ты мне говорил, что Литвин справится, – подумав, киваю я.

– Домой поезжай, – чуть более миролюбиво повторяет Арсен, но, кажется, это не от того, что я изливаюсь в благодарностях к Литвину, а потому, что я никак не встаю с дивана. – Вызови такси. У тебя деньги есть?

– Я не поеду, – говорю я, и Сечин злится. Я просто чувствую это и всё.

– Я тебе уже объяснял, что тебя к парню не пустят. А еще через пару часов охранник закроет «Бакулевский» и выставит тебя на улицу. Будешь сопротивляться – выставит вместе с ментами. Хочешь на ночь глядя в отделение полиции загреметь? Валяй, отличный репортаж получится: звезда «Останкино» в обезьяннике. – Заметив, как я сжалась, он осекается. – Ладно, прости, я не хотел. – Арсен принимается тереть переносицу и уже другим, но очень усталым голосом повторяет: – Саш, пожалуйста, вызови такси и поезжай домой. Мне правда не до тебя.

– Иди, я же тебя не держу, – шепчу я, чувствуя, как от этой его фразы все внутри меня обрывается. Сечин недовольно дергает уголком рта, разворачивается на каблуке и отходит. Но оборачивается и, помедлив, все-таки возвращается обратно ко мне, а у меня возникает стойкое ощущение, что этому красивому, взрослому и породистому мужику до смерти надоело воевать с вечно чем-то недовольной мной, а после нашего последнего разговора всё, чего ему хочется – это вообще, держаться от меня подальше.

– Саш, – устало вздыхает Арсен, – пожалуйста, поезжай домой.

Качаю головой.

– Скажи, у Данилы точно все хорошо? – на всякий случай еще раз уточняю я.

– Да, у твоего Данилы все хорошо, и будет еще лучше, если ты поедешь домой, – медленно и раздельно произносит Арсен, как делал всегда, когда я его доставала. – Теперь поедешь?

– Да.

Увы, это вранье. Сечин, прищурив свои проницательные глаза, пару секунд разглядывает меня, после чего выстреливает в меня вопросом, который я никак не ожидала услышать:

– У тебя дома есть кто-нибудь? Подруга, мать… в конце концов, жених этот твой мифический? Если есть, то звони им прямо сейчас, при мне.

– Зачем?

– Пусть присмотрят за тобой. Тебе в таком состоянии нельзя оставаться одной.

– Нет, мне звонить некому, – сдуру признаюсь я и тут же спохватываюсь: – Вернее, есть, но со своими звонками я как-нибудь без тебя разберусь, – говорю я, и Сечин злится – причем, злится на меня уже до такой степени, что от него даже искры летят. – Ты не обязан со мной возиться, я сама справлюсь, – пытаюсь объясниться с ним я, но Арсен, не дослушав, подхватывает меня под локоть, одним движением ставит меня на ноги и тянет к выходу.

Я даже не сопротивляюсь: сил выяснять с ним отношения уже нет. К тому же, он и так, по-моему, догадался, что ни в какое «домой» я, разумеется, не поеду, а собираюсь дать взятку охраннику и остаться ночевать тут, в «Бакулевском», потому что здесь мой Данила и потому что дома я точно с ума сойду от тишины, страха и одиночества.

Пользуясь заминкой, Сечин успевает ловко протолкнуть меня в вертушку дверей и выводит на крыльцо.

– Куртку застегни, – говорит он, а меня буквально начинает трясти. В голову приходит, что я еще могу обмануть его, если сейчас на его глазах вызову себе такси, сяду туда и, доехав до ближайшей развязки, попрошу водителя повернуть обратно. Но номер не проходит: Сечин, сжав челюсти, сам запахивает на мне куртку, после чего буквально снимает меня с крыльца и конвоирует к стоянке. Его рука вроде бы вежливо поддерживает меня под локоток, но не стоит обманываться: хватка у него просто железная. Он, по-моему, вообще вцепился в меня, как краб.

– Так, давай без насилия, – напоминаю я.

– Если без насилия, то садись в машину, я тебя домой отвезу, – удерживая меня за рукав куртки, Сечин выбрасывает вперед свободную руку, щелкает брелоком, и его черный «Паджеро» выстреливает в меня бело-желтыми фарами.

«Значит, так просто мне не сбежать…. Ладно, как только отъедем, наберу Ритке, придумаю какой-нибудь достойный предлог и смоюсь от него по дороге», – думаю я, пока Сечин распахивает для меня переднюю дверь машины. Забираюсь на сидение и даже послушно пристегиваюсь. По старой, дурацкой, давно въевшейся в кожу привычке принимаюсь разглядывать салон машины. Черная кожа, простые черные вставки. Ни финтифлюшек, ни отдушек, ни иконок, ни прочих глупостей «на счастье», которыми Игорь так любил украшать свой автомобиль. Пахнет только морозом, лимоном и новенькой кожей. Да еще окна заиндевели.

Пока я рассматриваю лобовое стекло, покрытое изморозью, Сечин, стоя у распахнутой двери, рывками расстегивает свою куртку, отчего бедная молния просто визжит, и с тем же непонятным мне раздражением сдергивает с шеи шарф. Перегнувшись, зашвыривает его на заднее сидение, одним движением садится за руль и поворачивает ключ в замке зажигания. Мотор начинает урчать, и салон машины постепенно заполняется уютным теплом. Я по-прежнему смотрю только вперед. На лобовом стекле «Паджеро» трескается и течет лед, значит, машина уже прогрелась и можно ехать. Но Сечин, облокотившись рукой на дверцу, продолжает медленно, кругами водить пальцем по переносице, словно что-то обдумывает. Когда я уже собираюсь спросить у него, и как долго мы будет вот так сидеть, он разворачивается ко мне, и я вздрагиваю, наконец увидев его глаза. Он никогда на меня так не смотрел: с каким-то безнадежным отчаянием и в то же время с таким видом, словно я загнала его в угол, и теперь он сделает все, чтобы оттуда выбраться.

– Я все-таки влип с тобой, да? – до ужаса тоскливым голосом спрашивает он, после чего отворачивается и резко выжимает газ. «Паджеро» срывается с места, рысит по дороге, вываливается за ворота «Бакулевского» и вливается в плотный поток машин, бегущих по МКАДу. В салоне по-прежнему висит тишина, но теперь она только нагнетает напряжение, и так уже потрескивающее между нами.

И тут меня окончательно все достает – и эти странные игры, в которые мы почему-то играем, и мое вечное вранье, и мой страх за «зайца», который постоянно выворачивал меня наизнанку.

– Пожалуйста, останови машину. Я не поеду к себе домой, – честно признаюсь я.

– Вообще-то, ты едешь ко мне домой, – помедлив, уточняет Сечин и, перестроившись в правый ряд, сворачивает на Рублевку. И, по всей видимости, мы действительно едем к нему, потому что ко мне домой через Рублевское шоссе никак не доедешь. Машинально подбираюсь на сидении:

– Зачем?

– А ты сама-то как думаешь?

Прикусываю губу, качаю головой:

– Ты просто не понимаешь. Я тебе уже объясняла, что я не буду с тобой… – начинаю я.

– Это я с тобой не буду! – на повышенных тонах огрызается он. Покосившись в мою сторону, морщится и уже нормальным голосом продолжает: – Но ты-то хоть понимаешь, что я, как нормальный человек, не могу бросить тебя одну в таком состоянии?

– У меня просто шок после операции. И я нормально себя чувствую! – срываюсь на крик я.

– Конечно, это ведь ты у нас врач, чтобы диагнозы ставить, – любезно, но с едкой язвительностью произносит Арсен, и тут меня прорывает. Мое видимое спокойствие лопается, как стекло, как мыльный пузырь, из глаз начинают лить слезы, дождем стекать по моему лицу. Забыв, что я сижу в кожаном кресле чужой машины, поднимаю колени к груди и обхватываю их руками. Меня хлещут чувства. Мне дико страшно за «зайца». Мне отчаянно жалко себя. И мне до безумия жаль мужчину, который сидит сейчас за рулем и ничего не может сделать – ни остановить машину, потому что остановки на Рублевке запрещены, и нас «примет» любой встречный патруль, ни вытереть мне слезы, ни бросить меня одну, потому что он никогда меня не бросал – это я его бросила. И от этой мысли я начинаю уже реветь в голос. Покосившись на меня, Арсен протягивает руку и в темноте салона практически на ощупь находит мое колено. Мягко сжимает его, чуть потряс:

– Саш, не надо, слышишь? Все будет хорошо… Черт, у меня даже носовых платков с собой нет, все в кармане халате осталось!.. Саш, я тебе обещаю, что с твоим мальчиком все будет хорошо, – уверенно произносит Сечин, и мне становится легче. Слезы понемногу стихают, перестает жечь внутренности. Киваю, размазывая остатки слез по лицу, с ужасом представляя себе, как я выгляжу: заплаканная, растрепанная девка в джинсах, кроссовках и старой спортивной куртке, восемь часов просидевшая на диване «Бакулевского» практически без движения.

– Завтра утром вместе попробуем навестить твоего Данилу. А сегодня ты просто переночуешь у меня, вот и все, – миролюбиво заключает Арсен.

– А твоя, – хлюпаю носом, – постоянная девушка возражать не будет?

Да, я имею в виду ту потрясающую блондинку, которая как-то застигла нас на парковке.

– Моя постоянная, как ты выражаешься, девушка, ушла от меня полторы недели назад и больше в моем доме не появится.

– Она ушла, или это ты ее бросил? – пробую пошутить я.

Арсен косится на меня, но ладонь с моего колена не снимает, за что я ему очень благодарна, потому что мне с ней тепло.

– А что, есть разница, кто кого бросил? – усмехается Сечин, чем немного напоминает прежнего Арсена Павловича.

– А что, тебя никогда не бросали? – в тон ему отвечаю я, разглядывая в темноте его руку. Нет, это нереально, конечно: за спиной у меня больной «заяц», со мной впервые за много лет случилась истерика, а я сижу и разглядываю длинные ровные мужские пальцы, аккуратно закругленные на концах.

– Бросали.

– Да? Странно… Ну и кто эта дура?

– Ты, – помолчав, фыркает он. – Ну, и еще одна… – сглатывает. – Но говорить о ней я не хочу.

«Да плевать мне на эту женщину, кем бы она ни была!»

– А меня ты теперь тоже никогда не простишь? – пытаюсь перевести все в штуку и сжать его руку, но он убирает ладонь.

– Здесь прощать нечего, – спокойно, даже равнодушно произносит Арсен и включает освободившейся кистью поворотник. Посмотрев по зеркалам, заводит машину в разворот под мостом и пристраивается в хвост стаду джипов, ожидающих зеленый сигнал светофора. – Ты, Саш, сделала так, как посчитала нужным. Я сделал то, что посчитал верным. Сегодня ты просто ночуешь у меня, вот и все.