Гарторикс. Перенос

– Только поймите правильно, – перебил его толстяк. – Далеко не каждый клиент, получив номер, понимает, что готов к Переносу. Все-таки это непростое решение, – он вздохнул. – Обычно в этих случаях мы советуем поискать человека для передачи номера в близком кругу. Престарелые родственники часто соглашаются стать вторичными получателями. Или, может, у вас есть близкие друзья с инвалидностью…

Эштон покачал головой. После того, что случилось на озере, людьми с инвалидностью в их близком кругу были именно они с Мией. Толстяк снова посмотрел на часы-календарь над входом в кабинет и неожиданно улыбнулся.

– До вашего Переноса тринадцать с половиной дней, – сказал он. – Это значит, что есть еще одна опция, которая доступна далеко не всем. Номер вашей супруги можно передать в Лотерею.

Пластилиновые пальцы Мии дернулись в его руке, и Эштон повернулся к ней. Мия открыла глаза и смотрела на толстяка – так, что тот кашлянул и уткнулся в экран.

– К сожалению, это решение надо принимать быстро, – сказал он, смахнув несколько окон. – «Калипсо Корп» регистрирует номера не позднее тридцати шести часов с момента их получения. Только так они могут гарантировать, что номер будет использован. Ну, и победитель должен выиграть номер как минимум за пять дней до Переноса, иначе это незаконно… Я вижу, ваша супруга работает в корпорации, так что вы и сами это прекрасно знаете.

– А если этот номер… никому не достанется?

Они с толстяком посмотрели друг на друга, старательно избегая встречаться глазами с Мией.

– Теоретически в таком случае номер возвращается к его первичному получателю. Но за всю историю Лотереи такого еще ни разу не было, – улыбнулся толстяк. – Жесткие временные рамки как раз и установлены, чтобы этого избежать.

– Когда мы должны принять решение? – спросил Эштон.

Пальцы Мии выскользнули из-под его ладони. Толстяк посмотрел на часы-календарь, беззвучно шевеля губами.

– Не позднее завтрашнего вечера, – сказал он наконец. – Но я бы на вашем месте постарался определиться прямо сейчас, пока ваша супруга здесь. Для безадресной передачи номера необходимо присутствие первичного получателя.

– Формально любое решение всё равно принимаю я, – пробормотал Эштон, ненавидя себя за это.

– Любое медицинское решение, – вежливо уточнил толстяк. – Решение выйти из дома или сесть в аэротакси таковым не является.

Эштон повернулся к Мие. Впервые с того момента, как им сказали предполагаемый пол их будущего ребенка, она смотрела на него совсем как раньше – глазами, распахнутыми до самого дна. Между ее перепутанными ресницами не было ничего, кроме любви и нежности – как в их самое первое утро, когда они проснулись лицом к лицу, одновременно открыли глаза и поняли, что подумали одно и то же.

«Ты ведь не поступишь так со мной, с нами. Ты ведь не позволишь этому произойти».

– Я устала, – тихо сказала Мия, обняв живот. – Давай поговорим об этом дома.

В аэротакси она скинула туфли и свернулась калачиком на сиденье, положив голову ему на колени. Эштон намотал на палец одну из ярко-зеленых прядей, упавших ей на глаза, наклонился и осторожно поцеловал в висок. Мия улыбнулась – теперь уже не внутрь себя, а ему, им обоим, – и погладила его по колену.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, чтобы не заговорить о Лотерее прямо здесь, в аэротакси, пока они еще не доехали до дома.

– Как будто ничего не случилось, – сказала Мия, повернулась и потянулась к нему губами. – Поцелуй меня.

Они едва успели отдышаться и застегнуться, когда аэротакси опустилось на парковку. Мия в последний момент разыскала под передним сиденьем свои туфли и выскочила босиком, победно подняв их над головой. В пневмолифте, умирая от смеха, они попытались поправить друг на друге пиджаки и рубашки, застегнутые не на те пуговицы, но быстро сдались и принялись целоваться, раздевая друг друга заново. Мия долго не могла найти в карманах карту-ключ; тогда Эштон развернул ее спиной к себе и прижал всем телом к двери, задирая узкую перекрученную юбку. Электронный замок тихо щелкнул, идентифицировав ключ где-то в складках мятой одежды, и они ввалились в квартиру, тяжело дыша и хватая друг друга губами.

…Они очнулись, когда небоскребы за панорамным окном в гостиной уже светились ночными огнями. Лежа на пледе, брошенном прямо на пол, Эштон обнимал Мию всем своим телом – так, словно она была его частью. В ее глазах светились неоновые блики соседнего небоскреба, как звёзды, подернутые ползущим по воде туманом.

– Так красиво, – прошептала она, глядя в сияющую ночь за окном. – Никогда не думала, что может быть так красиво.

– Угу, – пробормотал Эштон, зарываясь лицом в спутанные рыжие волосы, пахнущие ее по?том и его желанием. Мия вздохнула всем телом – и он скорее догадался, чем услышал, что она сказала.

– Хочется это помнить… всегда.

Волосы у нее на затылке вдруг стали мокрыми, и Эштон с удивлением понял, что у него текут слёзы.

Проснулся он от того, что на кухне взревела кофе-машина. Мия, пританцовывая и что-то напевая себе под нос, накладывала на тарелку дымящиеся вафли. На ней был офисный костюм, ярко-зеленые пряди задорно торчали из небрежного узла на затылке. Увидев Эштона, она улыбнулась и, поставив вафли на стол, налила ему в кружку горячий кофе.

– Ешь скорей, остынет, – сказала она.

– А ты?

– Пневмопоезд через пятнадцать минут, – Мия помотала головой, быстро споласкивая кофейник. – Я и так уже всё проспала.

Она метнулась в прихожую, порылась там и вернулась на кухню, держа в руках пластиковый кейс. Заправив в пистолет серебристую ампулу, она положила его на стол и встала к Эштону спиной, слегка приподняв непослушные волосы.

– Когда ты вернешься? – спросил он, глядя на блестящую рукоять пистолета, лежащего у края тарелки с подрумяненными вафлями.

Мия обернулась. Эштон смотрел на нее, не делая ни малейшей попытки взять пистолет в руки. Глаза у нее стали жесткими и холодными, как стена в больничной палате.

– Не знаю, – спокойно сказала она. – У меня сегодня много работы.

– Мы должны всё обсудить, – сказал он. – Решение надо принять до вечера.

– Мы уже всё обсудили, – сказала Мия и протянула руку за пистолетом.

Они схватились за него почти одновременно. Эштон накрыл ее ладонь своей; Мия дернула пистолет к себе, но он прижал ее руку к столу, и пистолет не сдвинулся ни на йоту.

– Ты серьезно? – спросила она с таким презрением в голосе, что Эштона передернуло и он медленно разжал пальцы.

Мия нащупала дулом ямку у себя на затылке, нажала на спуск и бросила пистолет с пустой ампулой на стол. Эштон попытался взять ее за руку, но она увернулась и, не глядя на него, вышла из кухни. Несколько мгновений спустя хлопнула входная дверь.

Эштон остался дома. Близким родственникам тех, кто получил номер, по уведомлению из Центра Сновидений давали несколько дополнительных выходных. В обед он попытался связаться с Мией, но бесполый цифровой голос предложил записать сообщение на автоответчик: в офисе Мия почти никогда не отвечала на личные звонки.

Смятый плед всё еще лежал на полу в гостиной. Эштон наклонился, чтобы свернуть и убрать его, но передумал и лег сверху, зарывшись лицом в мягкий ворс, чуть заметно пахнувший их телами. Он чувствовал, как минуты превращаются в часы, а часы медленно сменяют друг друга. Это была привычка, выработанная годами терапевтических сессий, – считать время по внутреннему ощущению. Когда он наконец поднялся на ноги, было без десяти восемь.

Аэромобили, выпущенные в начале века, оснащались динамическим противотоком, который усиливался при приближении к поверхности земли. Это не давало им подниматься до верхних уровней, но придавало стабильности при длительном зависании в воздухе. Именно поэтому, отправляясь на озеро, они всегда выбирали аэротакси старых годов выпуска: вылезти на крышу более новых вертких моделей было не так-то просто.

Родители Эштона подали иск компании-владельцу аэротакси и даже отсудили какую-то компенсацию. После этого в правила пользования, которые никто никогда не читает, был добавлен пункт о том, что пассажирам запрещается прыгать в воду, если транспортное средство находится ниже десяти метров над поверхностью: из-за сильного противотока прямо под днищем аэромобиля в воде образовывалась воронка с так называемой донной тягой. С крыши ее не было видно, поэтому Мия ни о чем не догадывалась и спокойно натирала ноги кремом от загара с ароматом тропической сливы.

Позже, уже в клинике, она призналась, что с тех пор любая еда пахла для нее тропической сливой. Именно поэтому она и перестала есть. Приехав домой, Эштон тщательно обнюхал и на всякий случай выкинул всю косметику, включая злополучный крем от загара – который, как выяснилось, не пах вообще ничем.

…В кармане тихо тренькнул коммуникатор, но это было всего лишь сообщение от Северо-Западной клиники Колфилд. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас проверять счета за обследование Мии, но он всё равно ткнул «Открыть», чтобы не оставаться на дне воронки, которая с каждым часом ожидания затягивала его всё глубже.

Это был не счет. Эштон несколько раз перечитал текст на экране, прежде чем до него дошел смысл сообщения.

«В связи с получением номера и планированием Переноса г-жа Мия Дювали, идентификатор 827-1198-784, записана на процедуру прерывания беременности в Северо-Западной клинике Колфилд. Время приема: 19:30, 19.09.25».

Вместо кнопки «Подтвердить/Отменить» внизу стояла приписка: «Запись подтверждена автоматически по уведомлению из Центра Сновидений Северо-Западного округа».

Получение номера и Перенос – единственная ситуация, когда аборт был не выбором, а необходимостью.

Комната Ави была пуста. После того как Мия легла в клинику, Эштон вынес оттуда всю мебель и перекрасил стены, так что теперь это была просто коробка молочного цвета с окном, затянутым пластиковой пленкой. За три года дверь в эту комнату не открыли ни разу, но в углах всё равно лежала пушистая пыль, похожая на сизые облака из детского мультика.

Эштон вспомнил, как они с Ави считали облака, лежа на горячей от солнца крыше, пока Мия плескалась внизу. Она должна была вылезти из воды, когда они досчитают до десяти, но десятое облако долго не появлялось, и Ави попытался назначить десятым облаком девятое, утверждая, что за это время оно отрастило себе «малыша», который считается. Свесившись с крыши, Эштон увидел, что Мия покачивается на воде, раскинув руки и блаженно закрыв глаза. Она явно не хотела выходить, поэтому он повернулся к сыну и строго сказал ему, что девятое облако даже с малышом всё равно девятое.