Сердоликовая бухта

Сердоликовая бухта
Юлия Добровольская

Любой мой рассказ, любой роман, повесть могут начаться с любой фразы, с любого самого незначительного события или даже его отсутствия. Но закончиться не могут ничем и никогда – даже если я и пишу слово «конец». Ведь конец одной истории – это начало другой. Вот и получается иногда, что в каком-то романе вдруг появляются действующие лица из других историй. Возможно, это происходит потому, что мои герои близки друг другу, они из одного мира, они одинаково смотрят на жизнь. И, конечно, они близки мне – я не умею писать о том, чего не знаю, чего не прочувствовала или не понимаю.

СЕРДОЛИКОВАЯ БУХТА

Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Анна»

День молодёжи

Она шла к автобусной остановке. Как всегда – одна.

Наличие отдельного кабинета… хотя, возможно, это слишком громкое название для её крохотной комнатушки – те не менее, наличие отдельной комнатушки избавляло от всяческих неписаных законов, бытующих в любом коллективе. Как, например, занимание очереди в столовой или мест в зале заседаний, бегание в буфет за-чем-нибудь-к-чаю по всё той же, неписаной, очерёдности, или кучкование в вестибюле в конце рабочего дня. Да и вообще, изолированное рабочее место, обусловленное объективной необходимостью – творческим характером её работы – давало массу привилегий.

Она шла не спеша. Она никогда никуда не спешила. Ни на работу, ни с работы. Даже на показавшийся из-за поворота автобус – даже в дождь, даже в мороз. Правда, некоторые водители порой медлили закрывать двери, дожидаясь её. Тогда она немного – совсем немного – прибавляла шаг и никогда не забывала послать джентльмену за рулём благодарную улыбку за оказанную любезность.

Была пятница. В настроении ощущалась приподнятость с лёгким оттенком грусти. Первое – оттого, что пятница, а второе – оттого, что первое. Это у неё с детства – если очень хорошо, то обязательно немного грустно. Сколько раз она пыталась докопаться до корней этого загадочного явления, но пока безуспешно. Появись этот симптом в нынешнем возрасте, его можно было бы объяснить очень просто: накопленный к тридцати трём годам жизненный опыт не раз убеждал в непреложности формулы "всё кончается уже тем, что начинается", а конец хорошего – всегда грустно. Но, возможно, она, эта формула, заложена в человеческие гены как некий предохранитель от эмоционального перекала?..

Сейчас она не хотела думать об этом. Она любовалась зацветающими кустами рябины и буйно раззеленевшимся газоном, вдыхала терпкий запах цветов и травы, разогретых за день невысоким, но долгим северным солнцем.

Эти приятные ощущения подобно монетке, опущенной в музыкальный автомат, вдруг завели в душе свою, почти независящую от неё, игру. Игру мыслей и чувств, определений и образов, воспоминаний и реалий…

Сколько раз – сотен?.. тысяч раз?.. – она проходила мимо этого газона! И он представал перед ней то покрытый снегом – лёгким и пушистым, слежавшимся и тяжёлым, серым и ноздреватым, то зеленью – яркой первой, томной налившейся, бурой увядающей… И все эти картины сменяли одна другую вне зависимости от чего-либо иного, кроме единственного неколебимого закона, установленного и соблюдаемого главным распорядителем вселенского действа, имя которому Хронос.

Можно обмануть себя, растянув дни в месяцы или сжав недели в часы, но верные служители своего господина неумолимо разоблачали подлог. Стоило только глянуть в их сторону, как всё становилось на свои места: между двумя звонками умещались лишь раскрывшиеся желтковыми венчиками хоботки мать-и-мачехи, а это никак не больше трёх-четырёх дней; и отпуск был не таким уж коротким, если жёлто-багряная листва успела уступить свои развесистые владения – не без ропота, наверно, – тёмно-коралловым гроздьям в пушистых белых шапочках.

Учась в институте, далеко отсюда, в своём родном городе, она изо дня в день на протяжении пяти лет ходила через большой парк, расположенный в котловине. Ещё издали, свернув на улицу, ведущую к парку, она могла заметить любую перемену, произошедшую в кронах его деревьев за минувшую ночь.

И тот парк, и этот газон, бесстрастно и объективно отмеряли время чётким чередованием фаз своего бытия. И только потому, что делалось это весьма деликатно – посредством таких изысканных инструментов, как цвет и запах – ей никогда не пришло в голову разозлиться на занудную пунктуальность исполнительных слуг господина Главного Церемониймейстера. Напротив: эта их, в общем-то, незавидная монотонная работа воспринималась ею как непрекращающееся чудо. И глядя на окостеневшие от мороза ветви или набухающие лоснящиеся почки, она меньше всего думала о том, что с новой переменой, которая должна вот-вот произойти в природе, безвозвратно канет в Лету, отлетит искрящимся инеем, лепестками рябины или пухом тополей ещё один кусочек её жизни.

Она не жалела о прожитом и не мечтала о будущем – она просто жила в каждом своём дне так, как если бы он был первым или последним. Или просто – единственным.

* * *

Она и автобус подошли к остановке одновременно.

Ей показалось, что настроение из приподнятого переходит в откровенно радостное. Если бы она пожелала выяснить причину этого, то ей сначала помешала бы обычная автобусная болтовня ни о чём, сводящаяся, как правило, к её лаконичным ответам на чьи-нибудь пространные вопросы; потом толчея в магазине – она заглянула поверх толпы, давали финские конфеты в ярких финских же коробках, вероятно, ко Дню Молодёжи, а может, к концу месяца – а потом просто забыла бы о том, что оно, настроение, было другим.

Она вынула почту и, скинув туфли, плюхнулась в кресло тут же, в прихожей. Достала из пакета бутылку молока и с удовольствием выпила залпом почти половину – прямо из горлышка, за что непременно выговорила бы сыну.

В почте оказались счета за телефон – это её переговоры с мужем по поводу предстоящего отъезда сына; газета почти пустая, вот только статья об Афгане, где дослуживает племянник, надо прочитать, но это позже; "Иностранка" – тоже, кажется, на сей раз не слишком интересная: итальянскую прозу она не любит, немецкие романы тоже, стихи – потом. И всё остальное – тоже потом…

Она откинула голову и прикрыла глаза. Странное дело: работа сидячая, а дома первым делом хочется посидеть. Неужели старость?..

Щелчок замка не дал ей прийти к какому-нибудь выводу.

Она схватила недопитую бутылку, стоявшую на полу, прижала к себе и состроила виноватую мину.

Её взрослый сын в расстёгнутой джинсовой куртке с этюдником на плече моментально сориентировался в ситуации и молча заклеймил позором нарушителя порядка, установленного им же самим, нарушителем, непонятно для чего: ведь пить молоко из бутылки гораздо вкусней! Так же молча он взял из её рук остатки молока и допил залпом, удовлетворённо крякнув.

– Привет! – Сказал он.

– Привет! – Ответила она.

* * *

Она переоделась в джинсы и майку с надписью "чемпион регби" на английском языке, заплела волосы в две косы и отправилась в кухню, по пути заглянув к сыну. Тот раскладывал последние этюды.

– Хочешь свеженького? – Остановил он её вопросом.

– Ага.

И он повернул к ней лист картона с пейзажем в тёмных красно-зелёных тонах. Рассмотрев его вблизи, она увидела, что в картине присутствуют все цвета и оттенки спектра.

– Упражняешься в импрессионизме? Или задание такое?

– Не-а. Сам. Хочу пуантилизм попробовать.

– Сдашь или оставишь?

– Папе отвезу. Можно?

– Ну конечно! А высохнуть успеет?

– Я с этюдником поеду – в нём и досохнет.

– О-о-ой! – Она изобразила плач. – Ты же завтра… Я же с тоски помру.

– Ма, ну прилетай к нам, а?

– Посмотрим, Кирюша. – Она немного помолчала. – Ты же помнишь, что вышло в прошлом году из нашего совместного отдыха.

– А вдруг в этот раз получится удачно?

– Посмотрим… Пошли есть, потом ещё раз проверим, всё ли собрано, и ляжем спать… Во сколько же нам завтра подниматься?

– В шесть-тридцать.

– Ужас! И это в субботу-то!..

Поужинав, они пересмотрели содержимое чемодана. Кирилл сменил несколько тюбиков в этюднике, вложил в него пейзаж.

– Мне очень понравилась твоя последняя работа. – Сказала она.

– Хочешь, я оставлю её тебе? – Он оживился и уже почти достал картон из зажимов.