Город, которого нет

– Где лох? Нету. Но дед-то есть?

– Есть, – лениво ответил Ярый.

– Бухгалтер, милый мой бухгалтер, – пела магнитола.

– Притормози-ка, отолью… – Синебрюхову не сиделось.

Ярый тоже вышел из машины. Хорошо жить! Он стоял, как Ржевский из анекдота, глядя на предрассветный пейзаж. Гаражи, руины. Тут бы бульдозером пройтись, казино на берегу, кабаков натыкать. Лас-Вегас, чо.

Упаковка банок джин-тоника оказалась на капоте.

– Даешь, Синебрюхов! – хохотнул Ярый, – как у тебя мамон не треснет?

– А мне нра, – отозвался тот, взрезая целлофан. – Нормально так штырит.

В два мощных глотка осушил банку, смял, швырнул за развалюху, похожую на деревенский нужник, и потянулся за новой. Но рука застыла на полпути.

– Мммать, – только и смог сказать он.

В синюшном свете к ним плыло видение: гигантский хот-дог со смятой банкой в огромной лапе. Синебрюхов ошалело смотрел на сосиску и тер глаза.

– Мля буду, так совсем и брошу, – сказал он.

Ярый ржал. Стучал себя по ляжкам, всхрюкивал, утирал слезы.

– Это… тебе… закусь сама пришла, – простонал он.

Сосиска укоризненно возвышалась в бурьянах.

– Я ему ща!.. – заорал Синебрюхов, – будет тут людей пугать!..

– Остынь, – Ярый пришел в себя. – Работает человек. – Ты под Ермолаевскими? – хот-дог качнул огромной башкой. – Немой, что ли? Он любит убогих, – пояснил напарнику. – Говорит, добро на том свете зачтется. – На тебе, вот, убогий, для согрева. – И щедрой рукой протянул пару банок пойла. – Может, и нам зачтется.

Толстые перчатки едва сгибались, сосиска прижала подарок к груди.

– Добрее надо к людям, с пониманием, – назидательно сказал Ярый. – Будь проще, и к тебе потянутся.

Хот-дог развернулся, глядя, как джип, переваливаясь на ухабах, двинул в сторону залива.

…Свинцовая рябь, запах тухлых водорослей. Развалившийся причал и любимый камень в паре метров от берега. Ильич достал банку, открыл, вдохнул запах клубники. Сел ждать.

Круги на воде. Он приветственно поднял банку. Из воды показалась голова.

Спутанные, пучком, волосы на макушке. Круглые глаза, широкий нос, огромный лягушачий рот. Когда-то эта физиономия его чуть не довела до инфаркта.

Теперь он был рад. Тихонько, по-жабьи перебирая лапами, существо подобралось к берегу. Ростом со стариком было вровень. Крепкое, бочонком, зеленоватое тело, едва прикрытое лохмотьями. На суше двигалось неуверенно. Обхватило банку длинными, в прозрачных перепонках, пальцами, застенчиво достало ягоду. Улыбнулось.

Улыбка вышла жутенькой.

Ильич приносил игрушки. На резиновых лягушек оно обиделось. В другой раз захватил куклу и пистолет. Куклу забрало. Пистолет вернуло. Девочка?

– Возьми-ка, – сказал Ильич, разворачивая сверток.

Астролябия: круглая, тяжелая, со всеми стрелками, верньерами и непонятной символикой выглядела, конечно, солидно. Но не золотая же! чего они к ней привязались? Подумаешь, антиквариат…

– Возьми! – протянул он, – у тебя целей будет.

Но существо резво нырнуло и скрылось меж камней – как не было.

– Какие люди в Голливуде! – послышался голос.

Джип выкатил на берег, из тачки вышли трое. Двоих дед не знал, а вот третий – Славка-пионер… тьфу, то есть Ярый. Нелюдь.

– Здоров будь, Антон Ильич, – сказал Славка.

Амбалы топтались у машины. Еще бы: из Ильича боец – как из Ярого бизнесмен. Ишь, пиджачок надел! Да хоть рясу монашью – все с тобой ясно.

Дед ждал.

Ярый заговорил:

– Такое дело, Антон Ильич. Этот твой Николай денег мне должен. Я по-хорошему с ним хотел, по-людски. Вот у тебя в руках что?

Дед повертел астролябию, словно в первый раз ее видел.

– Нехорошо это, – продолжал Ярый, – честно надо жить, ты же нас, пацанов, так учил? А сам? Николая нет. Денег нет. Вот вещица на месте… а ты, Ильич, по всем приметам выходишь крайний. Дело ведь не в деньгах. Дело в принципе. Мы ж ему время дали, по-хорошему с ним, по поня… – Ярый булькнул, будто захлебнулся словами, побагровел и осел на землю.

Ильич поспешно сдернул слуховой аппарат. Астролябия в руках задрожала. Эх, хороша песня – железо вибрирует! Дед увидел, как один из амбалов рухнул, будто подкошенный, зато другой потянул из кармана ствол. Да выронил – видимо, звук стал гуще. У Ярого пена изо рта пошла.

…С год назад было дело: налетели на Ильича, сумку содрали. Он упал, да слуховой аппарат выронил. Тот песком забился и сдох. Только обидчики далеко не ушли: попадали, как кегли, за головы схватились. Дошкандыбал дед до них, забрал сумку. А те на него глянули, как на привидение, и уползли в бурьян. Он так и не сообразил сперва, что случилось. Сел на камень и почуял вдруг тихий, тоскливый плач. Не мог от него отвернуться. Пошел на звук. И увидел, как на камень выбралось существо. Так и познакомились.

Если оно близко плачет, голова раскалывается. А кто под допингом – тем вообще хана.

Ильич не стал ждать, пока троица оклемается. Теперь ему одна дорога – на катера и отсюда подальше. Домой возвращаться не резон…

Песня стихла. Братки лежали вповалку. Не скоро теперь очухаются: по всему видать, трезвых не было.

Зашевелились кусты, и на берег вышел человек. По виду – буржуй, из этих.

– Простите, – сказал он с акцентом.

У него были белесые, как у дохлой рыбы, глаза.

Глаза уже залили, видать, уроды, думала Людка. А ведь запросто могли узнать. Повезло! «Синебрюхов» – это поздний ужин или ранний завтрак?

На пустой желудок две банки джин-тоника ударили в голову – мама не горюй. Вдруг стало безумно смешно. Зверски хотелось: а) пообщаться, б) еще выпить, в) на худой конец, сплясать. Ну, и узнать, что забыл на берегу мил дружочек, Буддой по дурь-башке венчанный.

А нескучно разворачивается картинка! Тот, кто пальцы ей сломал (что ты ломаешься, говорит, я тебя обломаю) с барского плеча ей же пойло пожаловал.